Итак, в основе любого мира, будь то мир в отдельной семье, государстве или в Европе в целом, лежит идея договора, с одной стороны, учитывающего интересы всех народов Европы, а с другой – ограничивающего их притязания. Это довольно старая идея (намного старше эпохи Просвещения) была важна не своей оригинальностью, а возможностью ее реализации в современных В.Ф. Малиновскому условиях.
Периодически в истории Европы возникали моменты, когда казалось, что вечный мир возможен. К моменту выхода отдельного издания «Рассуждений о мире и войне» Малиновский закончил третью часть, рукопись которой послал вместе с уже опубликованной книгой министру иностранных Александру Романовичу Воронцову, а чуть позже его заместителю А. Чарторыйскому [Достян, 1979, с. 33]. Если первые две части посвящены теоретическим проблемам войны и мира, то в третьей части говорится о практических мерах, призванных создать коллективную безопасность в Европе. Основной пафос этой части антиимперский. Автор считает, что «война составила из народов политические неестественные смешения и разделения, которые делают насилие природе, в свое время воспринимающей свои права» [Малиновский, 1991, с. 101]. Для того чтобы установить естественные границы между государствами, следует руководствоваться не «местоположением или владениями», а языками[13]. Эпоха империй должна уйти в прошлое, и на их месте должны возникнуть мононациональные европейские государства: «каждый язык да будет одна держава» [Там же, с. 105]. Такой проект предполагал расчленение Австрии, Пруссии, Франции и объединение Италии и Германии. После того, как это произойдет, образовавшиеся народы-государства, подобно гражданам одной страны, откажутся от части своих естественных прав и заключат между собой что-то вроде общественного договора – «условное право народов»[14]. Подобно тому, как граждане одного государства заинтересованы во всеобщем благоденствии, и ответственность за соблюдение общего порядка лежит на всех вместе и на каждом в отдельности, так и народы заинтересованы в равной степени в сохранении всеобщего мира. Отсюда войны не должны и не могут иметь частный характер. Если одно государство нападает на другое, то оно, как преступник в государстве, наносит ущерб всему европейскому сообществу, и не одна из стран не может при этом остаться в стороне. Помимо сдерживающего агрессию внешнего фактора имеется и внутреннее единство, препятствующее разжиганию вражды. «Христианская вера, – пишет Малиновский, – при верном последовании ее учению без всяких иных средств, сама собою может соединить все народы и привести их к мирному между собой сожитию. Она должна быть основанием общего мира и узел всех языков Европы, поелику они все, кроме немногих турок, суть христиане» [Там же, с. 107].
Появление христианства как объединяющей и умиротворяющей силы позволяет говорить о единой европейской семье народов, внутри которой действует не только договор, но и любовь. Однако у Малиновского эта тема намечена лишь пунктиром. Эта новая, по сравнению со второй частью «Рассуждения», мысль пока не получает дальнейшего развития. Но довольно скоро она составит основу миротворческих идей Александра I.
Для ситуации 1803–1805 гг. одной из центральных проблем общеевропейского мира был польский вопрос. Его главным инициатором стал А. Чарторыйский, о чем В.Ф. Малиновский был прекрасно осведомлен. Но именно этот вопрос ставил под сомнение бескорыстность намерений России в деле мирного преобразования Европы. Малиновский довольно осторожно ставит этот вопрос исходя из своей доктрины народности государства: «Две отдельные части Польши[15] должны соединиться с третьею, принадлежащею России и составить один славяно-российский язык, управляющийся главными отделениями по местоположению и различию» [Малиновский, 1991, с. 103]. Расчленяя европейские империи, Малиновский явно планирует создание новой славянской империи на востоке Европы под видом того, что славяне представляют собой один народ. Воссоединение Польши в составе России было лишь первым этапом во внешнеполитических планах А. Чарторыйского. Следующим шагом должна была стать независимость Польши, возможно под протекторатом России.
Представление о том, что Россия может стать восстановителем государственности у народов, утративших ее в ходе имперских завоеваний, так как сама не претендует на европейские территории, было распространено не только в политических кругах самой России. На рубеже столетий эта идея имела международный резонанс. В конце 1804 г. в Россию прибыл флорентийский аббат Сципионe Пьяттоли [Берти, 1959, с. 219]. Видный масон и политический деятель довольно радикальных взглядов, он шесть лет провел в австрийской тюрьме по подозрению в якобинстве. В свое время Пьяттоли был воспитателем А. Чарторыйского, которого настраивал в духе польского патриотизма [D’Ancona, 1915]. Видимо, по приглашению Чарторыйского он появился в России и был допущен в ближайшее окружение Александра I.
На имя Александра I Пьяттоли подал докладную записку «О политической системе, которой должна следовать Россия» (Sur le système politique que devrait suivre la Russie). Эта записка представляет собой очередной миротворческий проект, главная роль в котором отводится России. Отечественные историки практически не уделяли внимания этому документу. И если о нем и упоминалось, то, как правило, в связи с эпопей Л.Н. Толстого «Война и мир». В черновиках первой части Пьяттоли присутствует среди гостей салона Анны Павловны Шеррер:
…Скромный, чистенький старичок иностранец был еще более замечательное лицо. Это был l’abbé Piattoli, которого тогда все знали в Петербурге. Это был изгнанник, философ и политик, привезший в Петербург проект совершенно нового политического устройства Европы, которое, как сказывали, он уже имел счастие через кн. Адама Чарторыжского представить молодому императору [Толстой, 1949, с. 186][16].
Для Толстого Пьяттоли – одна из примет начала Александровского царствования с его поиском новых путей в международной политике. Сведения о нем и его проекте писатель почерпнул в пятом томе «Истории консульства и империи» Адольфа Тьера. Для Тьера Пьяттоли был «один тех искателей приключений (aventuriers), наделенных выдающимися способностями, который принес на Север дух и ученость Юга» [Thiers, 1845, s. 349].
План Пьяттоли очень напоминал инструкцию, данную Н.Н. Новосильцеву 11 сентября 1804 г., и даже одно время считалось, что он и послужил ее источником [D’Ancona, 1915, р. 119]. Однако установленная Дж. Берти точная дата прибытия Пьяттоли в Петербург (29 ноября 1804 г.) [Берти, 1959, с. 219], говорит о том, что инструкции были даны Новосильцеву раньше, чем этот план мог быть представлен Александру I. Идейная близость этих документов объясняется тем, что за обоими текстами стоял Чарторыйский, который был учеником Пьяттоли в политике, и который привлек своего учителя к разработке внешнеполитического курса России. И инструкции, данные Новосильцеву, и план Пьяттоли объединены единой концепцией умиротворения Европы. Флорентийский аббат не столько формировал, сколько формулировал идеи Александра I по глобальной организации Европы. Своим планом он поддерживал и раздувал царские амбиции выступить в роли великого преобразователя Европейского континента.
Суть плана Пьяттоли состояла в том, что бессмысленно создавать третью коалицию против Франции, так как очередная война в Европе ни к чему не приведет. Вместо этого Россия как страна, наименее заинтересованная в территориальных приобретениях в Европе, должна предложить основать посреднический союз для умиротворения Европы (une alliance de médiation pour la pacification de l’Europe). Этот союз должен будет создать европейское равновесие за счет восстановления и усиления раздробленных государств. Три великие европейские державы: Франция, Пруссия и Австрия – не должны иметь общей границы и должны быть отделены друг от друга тремя конфедерациями: германской, швейцарской и итальянской. Этот план также предусматривал нейтралитет Швейцарии и поэтапное объединение Италии.
Особое место занимал польский вопрос, в котором Пьяттоли был особенно компетентен и полностью солидарен с Чарторыйским. Члены Негласного комитета, как и сам Александр I, считали, что разделы Польши – историческая несправедливость, нуждающаяся в исправлении. Был только один путь восстановления Польши: сначала соединить все ее части в составе России, после чего русский царь должен даровать ей независимость. К этой мысли, как отмечалось выше, подводил в своем «Рассуждении о мире и войне» Малиновский. Пьяттоли уже прямо говорит о том, что Польша должна получить независимость из рук России.
Именно этот пункт вызвал скептическое замечание А. Тьера относительно бескорыстия нового политического курса Александра I: «Это благородное негодование против посягательства прошлого века, это благородное бескорыстие, вмененное всем дворам для того, чтобы сдержать амбиции Франции, должны были привести в конечном счете к восстановлению Польши, чтобы отдать ее России! Не в первый раз под пышными добродетелями, выставляющими себя напоказ всему миру, скрываются огромное тщеславие и огромная амбиция. Русский двор, громче всех высказывавшийся за равновесие и бескорыстие, претендовавший свысока давать уроки Англии и Франции, мечтал таким образом завладеть всей Польшей!» [Thiers, 1845, р. 352].
К довершению этого проекта планировалось обращение Александра I к ученым Европы с тем, чтобы они выработали новое международное право, согласно которому одно государство не могло объявить войну другому без предварительного обращения в международный арбитраж.
Мысль вступить в единоборство с Наполеоном за европейское господство с 1804 г. все сильнее укореняется в голове Александра. Но речь пока идет не о военном противостоянии, а о моральном преобладании. Политике международного эгоизма и захвата территорий, неизбежно ведущей к войне, Александр пытается противопоставить старую, по сути, идею вечного мира в ее новом обличье. На языке просветительской философии это означало переход от естественного права в международных отношениях к общественному договору, или, как выражался Малиновский, к «условному праву». Иными словами, речь шла о поиске политического равновесия, предполагающего расчленение европейских империй и образование на их обломках мононациональных государств.