Эй, про якорь опять не забудьте!
Конец якорного линя был в руках Мадани. Мадани, как мне показалось, что-то не слишком напрягался, — я подскочил со зверской рожей, кляня его на чем свет, перехватил веревку, дернул — и осекся.
Тянули «парашют» в шесть рук — как в сказке про репку — Мадани, я и подоспевший Сантьяго, подтягивали, гасили купол и за этим занятием чуть не проворонили шкот, едва успели перезакрепить его в последнюю секунду, иначе прибаутка была бы другая, про белого бычка, — мало радости и вообразить такое.
Настала пора перевести дух. Кей, бедняга-вахтенный, места себе не находил от горя: столько доставил хлопот! Мы хором утешали его, убеждали, что он ни при чем, что это ветер переменился, что на «Ра-1» это случалось с нами едва ли не каждый день.
Постановили, что до утра вахты будут сдвоенные: в одиночку корабль на курсе не удержишь. Ничего, зато отлично идем: семьдесят три мили за сутки, очень даже неплохо. Нам скорость жизненно важна, как самолету, теряющему высоту. Дело в том, что мы тонем.
Нет, это, пожалуй, слишком громко и безответственно сказано; мы всего лишь оседаем, набухаем, пропитываемся — естественный процесс, чуть-чуть более интенсивный, чем ждали.
Жорж со смехом рассказывал, как во время аврала, вытаскивая гуару, они с Норманом внезапно превратились в штангистов: между гуарами и корпусом лодки были проложены тонкие папирусные снопики, чтобы кили не терлись о борт, — так вот, эти снопики оказались словно не из соломы, а из свинца. А между прочим, их, по теории, не должно было смачивать: перед отплытием их специально покрыли вазелином.
— Мне почудилось, что я на «Ра-1», — веселился Жорж.
Я подумал: похоже. Только сейчас у нас десятый день пути, а тогда беспокойство возникло уже на третьем, туманное, смутное, — мы даже перед собой стеснялись его обнаружить:
«…Предыдущую ночь дрейфовали, держа в качестве стабилизатора плавучий якорь, что слегка повредило нам — правая сторона кормы осела больше левой, вообще мы с самого начала (еще в Сафи) перегрузили правую сторону, а кроме того, и волны, и ветер идут все время справа. Корабль слегка косит на правый бок…»
Это из моего прошлогоднего дневника, запись от 27 мая. Дальше — жизнерадостные строки о том, как все великолепно и как неправы специалисты-папирусологи, больше двух недель на плаву нам не сулившие.
А уже 28 мая я записал вот что:
«Нас заваливает на правый бок. Волны идут справа, папирус с этой стороны намокает больше. Если не вмешаться, наша палуба может стать правым бортом, а левый борт — палубой. Тур считает, что большой парус исправит положение, но и не сбрасывает со счетов перераспределение груза.
…Завтра весь груз будет перемещен с правого борта на левый и ближе к носу…»
С того дня перетасовка багажа стала нашей постоянной и естественной обязанностью. Кувшины с водой и с пищей — мы без конца перетаскивали их с места на место, снова и снова находя для них точку, позволявшую уравновесить качели, один конец которых оседлал океан.
Иногда нам казалось, что весы выровнялись, —
«7 июня. Лодка ведет себя прекрасно», —
Но океан усаживался поудобнее, и —
«8 июня. Кренимся на правый борт, и довольно значительно, вся правая половина кормы пропиталась водой, под ногами хлюпает, будто забрел в болото».
К тому времени мы уже понимали, что беда не только — и не столько — в размещении груза, — виновата сама лодка, качество ее постройки.
«…Я заметил, что вообще правая сторона сделана хуже, чем левая, папирус уложен не так тщательно, местами вылезает из-под веревок, коробится. «Да, — ответил Тур. — Левую сторону делал Муса, а правую — Омар…»
· · · · · · · · · · · ·
«…Теперь очевидно, что лодка должна быть идеально симметричной (имея в виду вес и объем папируса), иначе неизбежен крен, а при крене сразу возникает порочный круг: чем больше намокает папирус, тем он тяжелее, чем он тяжелее, тем глубже в воде и больше намокает, и так далее».
Золотые слова! И все-таки мы опять споткнулись на той же колдобине. «Ра-2» не вполне симметричен. Правда, его слабое место — уже не корма, а нос. Волны заливают нос и уходят, просачиваясь между «сигарами», папирус успевает намокнуть, а высохнуть не успевает, и свинцово-тяжкие снопики, насмешившие Жоржа, ничего веселого не предвещают.
«14 июня 1969 г. После завтрака собрались в хижине и долго дискутировали, обсуждали возможные варианты освобождения кормы. Всем ясно, что затопление ее будет прогрессировать. Тур попросил Нормана показать на карте, где мы находимся, и сказал, что, возможно, придется пристать к одному из островов группы Зеленого Мыса, дабы укрепить корму имеющимся в запасе папирусом».
История повторяется. Сперва как бы в шутку, потом все настойчивее возникают на борту разговоры о промежуточном финише, о том же Зеленом Мысе или даже об Африканском побережье — пришвартоваться, вытащить лодку, просушить на солнышке. Но Тур, в отличие от прошлого года, и слышать об этом не хочет.
Как всегда, он возражает по пунктам.
Во-первых, корабль на берегу будет сохнуть очень медленно и нет гарантии, что не сгниет внутри.
Во-вторых, до островов Зеленого Мыса три недели ходу, а до Барбадоса — шесть, всего вдвое больше.
В-третьих, даже если весь «Ра» уйдет вглубь, мы сможем продолжать плаванье, ибо кабина задумана как самостоятельный поплавок, получится что-то вроде подводной лодки в позиционном положении.
Но самое главное, до этого же еще не дошло, и когда еще дойдет, и дойдет ли? «Ра-2» совсем не так плох!
Вот уж что верно, то верно. Пусть до Барбадоса на самом деле не шесть недель, а восемь, пусть плавучесть хижины никто не испытывал, но последний тезис вне всяких сомнений. «Ра-2» держится молодцом, его погружение пока что не доставляет нам конкретных неудобств, эффект его — чисто отвлеченный, абстрактный, да, пожалуй, эмоциональный — мы весьма отчетливо помним последние дни «Ра-1»:
«24 июня. Состояние правого борта и палубы неважное. Папирус местами разъехался, очень сильно наклонена вправо кабина, ходить по палубе невозможно — только по борту».
«29 июня. Не вызывает сомнений, что мы погружаемся больше и больше, хотя и медленно: несомненно также, что мы не сможем затонуть, но что «Ра» будет затоплен по палубу — это точно».
«3 июля. Вода притягивает к себе «Ра». Она свободно переливается через правый борт и стоит на палубе озером».
«9 июля. Справа рвутся веревки, связывающие папирус, весь правый борт ходит ходуном и грозит оторваться от нас…»
А начиналось тоже с малого, едва заметного, — что-то где-то перекосилось, набухло, намокло, — нет, повторения этой истории мы не хотим. Лодка построена не идеально, лодка перестояла в порту, зря расходуя запас непотопляемости, — но поздно теперь об этом жалеть, и бранить, кроме себя, некого — нужно выпутываться, и чем раньше, тем лучше.
Собрался совет: капитан, провиантмейстер, кок, врач. Пролистали книгу, где учтены запасы нашего продовольствия, и приговорили к выбросу добрую треть.
Описание акции опускаю. Меня с детства учили беречь хлеб, ругали, если крошку ронял на пол, — а тут за «Ра» потянулся длиннющий шлейф, плыли норвежские, египетские, русские хлебцы, плыли рис и кофе, макароны и сухофрукты, —
Прости нас, Ивон!
Радовалась одна обезьяна. Мы наполовину завалили провиантом корзину, где она днем сидит, она никогда не видела такого изобилия и лопала все подряд без разбора.
Надо, кстати, рассказать, что едят на «Ра».
Самая краткая информация по этому вопросу выглядит так (высокоученый труд «Медицинские проблемы экспедиции «Ра», автор — Ю. Сенкевич):
«Был определен необходимый перечень продуктов с учетом их калорийности и полноценности. Некоторые трудности возникли в связи с тем, что руководитель не хотел использовать консервы и поэтому рацион был однообразен, что компенсировалось количеством. Никаких других проблем с продовольствием не возникало».
Очевидно, как к любому научному труду, к этим строкам необходим комментарий.
Почему «руководитель не хотел использовать консервы»? Понятно почему: потому, что в меню древних широт и тушёнки не имелось — и, кроме того, немножко из-за недоверия к консервам вообще, учитывая жаркий климат.
— Мы будем есть овощи, — мечтательно говорил Тур, — будем есть свежую рыбу…
Овощи испортились моментально, так же как и омары, и яйца, и молоко в пакетах, — молоко-то можно было бы и употреблять, хотя бы в виде простокваши, но Тур выплеснул его, не дав как следует скиснуть.
А рыбы что-то до сих пор нет. Раньше мы ее и не ждали — шли между открытым океаном и шельфом, то есть как раз по меже двух рыбных пастбищ. Но теперь ведь мы в океане! Сегодня Жорж вновь повесил фонарь, пытался подстрелить корифену, но ничего не вышло, мелькнули две-три рыбки — и все.
Сантьяго присел на корме с удочкой. Вид у него блаженный.
— Все рыболовы чокнутые, — говорю в пространство.
Сантьяго молчит. Обдумывает отповедь подостойней.
— Рыболовы — лучшие люди на земле, — отзывается он наконец. — Рыболовы и антропологи.
— Держи, лучший человек, — всыпаю ему в ладонь таблетки.
Это — витамины, без них нельзя, пища идет в основном сушеная да крупяная.
Характерный диалог перед завтраком:
— Опять овсяная каша!
— Весь мир ест утром кашу.
— Так скоро лошадьми станем.
— Ничего, зато полезно.
Сейчас-то я к овсянке привык, а помню, в прошлом году однажды опоздал к столу, все уже поели, только Тур доканчивал, и как я посмотрел, что в тарелке, — захотелось, не пробуя, сказать «спасибо». От Тура это, разумеется, не укрылось.
— У вас едят овсянку?
Со вздохом:
— Едят.
— Тоже на завтрак?
— Угу. Только я ее не люблю.
— Почему?
— Жена закармливала меня этой кашей, с тех пор неприятное воспоминание.