юмное пространство, откуда пахнуло гнилью и плесенью.
Я посветил фонариком и вздохнул — там полно осклизлой грязи, всякой дряни, которую занесло водой со стороны кухни. Возиться здесь все равно, что чистить сортир на даче. Но куда денешься?
Сантьяго вытащил из вонючей темноты пять амфор с водой, Мадани кое-как уложил их на палубе. Я стал выгребать грязь, тряпье, полуистлевшие куски папируса. Тем временем Тур, проходя на корму, запнулся об амфору и рассердился: что у нас, водопровод на борту, какого лешего разбрасываем драгоценные сосуды? Пришлось вылезать и крепить амфоры капитально, затем вернулись в трюм, укладывать туда пустые амфоры, и тут я заметил, что Сантьяго устал.
От однообразной работы он уставал быстро, но стеснялся это показать, а принимал вид этакого профессора-руководителя:
— У меня хорошая идея, ты кувшины привязывай, а я буду их подавать и светить.
Амфоры скользкие, яйцевидные, тяжеленные, хоть и пустые, каждую нужно просунуть сквозь бамбуковую решетку, установить и зафиксировать канатом, чтобы не шаталась и не терлась боками о те, что рядом, — вот, кажется, все — как, еще одна? Сантьяго, ты же говорил, их шесть, у меня не осталось свободного места!
— Извини, я ошибся, их семь.
Это значит — вынимай, раздвигай, перетасовывай, ищи оптимальный вариант, как в детской игре в «пятнадцать».
Заглянул Жорж, весело ухмыльнулся: «Дураков работа любит!» — и вскоре мы услышали наверху пение, посвистыванье и грохот посуды — стало быть, Жорж принялся за генеральную камбузную уборку.
Пение чередовалось с репликами, жизнерадостными, но не вполне печатного свойства, и я обратил внимание Сантьяго на то, что в отличие от прошлого года мы стали менее стеснительными в выражениях.
— Жорж — змей, — буркнул Сантьяго неожиданно сердито.
— Сантьяго — змей, — немедленно, как эхо, донеслось сверху. Звукоизоляции на «Ра» практически не существовало…
Позднее, за обедом, Жорж совсем расшалился. Он оседлал своего любимого в последнее время конька и пристал к Кею: правда ли, что тот еще в Сафи, когда праздновался день рождения Ивон, отказался танцевать с Андрэ, женой Сантьяго.
Целомудренный Кей пытался всерьез изложить свою точку зрения:
— Прошу извинить меня, я танцую только с собственной женой!
Он прижимал руки к сердцу и вежливо кланялся, а Жорж веселился:
— Умница, похвально, тебя можно без опаски знакомить с женщинами! Ну, расскажи нам еще что-нибудь, как ты вообще смотришь на эти дела!..
Тут Сантьяго, которого все это немножко задевало, поскольку было упомянуто имя Андрэ, оборвал Жоржа довольно резко. А Жорж в ответ закатил целую речь.
Он обратился к Туру с официальной просьбой упорядочить дневную вахту после ленча, так как время это самое бестолковое, все хотят поспать (взгляд на Сантьяго), отдохнуть (взгляд на Юрия) и никто не желает лезть на мостик (взгляд на Нормана), а ему, бедняге Жоржу, приходится отдуваться.
Карло поморщился, Мадани нахмурился, Сантьяго воздел руки, Норман помянул черта по-английски, Жорж — по-французски, запахло грозой.
— Обождите, — старался я перекричать гомон, — хорошая идея!
Идеи никакой не было, но требовалось сбить накал. Я принялся импровизировать на ходу:
— Пусть ежедневно два человека, которые были свободны ночью, берут на себя часы утренней вахты с восьми до десяти и часы послеобеденные, с тринадцати до пятнадцати. С семнадцати до девятнадцати пусть стоит человек, который стоял утром с шести до восьми и будет иметь свободную ночь. Что касается вахты с пятнадцати до семнадцати, то…
Что «то», собственно? Я вконец запутался в цифрах, получалось нечто громоздкое, но Жорж, наверно, углядел в этой громоздкости какое-то особое хитроумство, он моментально притих:
— Вот теперь по совести.
Тур, пряча усмешку, спросил мнения присутствующих, присутствующие, заталмуженные моими выкладками, не возражали.
— Ладно, принято, — сказал Тур. И — Жоржу: — Ну, собирайся на мостик.
— Как на мостик?!
— А как же, у тебя ведь была свободная ночь?
Жорж заморгал, начиная соображать, что согласился слишком поспешно, а вокруг хохотали. Тем и завершилась дискуссия.
В общем, справедливо, что Жоржа в этот раз провели. Он сам на такие штучки мастер.
Помню, в прошлом году наметили мы как-то после обеда готовить к подъему парус, заниматься этим должны мы с Жоржем, а отрываться от подушки так не хочется! Встал-таки, тормошу Жоржа:
— Пора!
— Угу, — как бы сквозь сон, и на другой бок.
Я поработал с час, пошел в хижину за трубкой. Жорж возлежал на мешке в чем мама родила и почесывался, при моем появлении его глазищи стали виноватыми:
— Норман говорит, тебе нужна моя помощь?
— Помощь нужна парусу, а не мне, ты знаешь, что вдвоем мы управимся быстрее.
— Да, да.
И опять на бок. Явился он минут через сорок, на носу к этому времени уже вовсю трудились Сантьяго, Карло и Абдулла. Теперь Жорж и рад был бы найти себе занятие, но какое? Вот явится сейчас Тур и спросит, как жизнь; что отвечать?
И тогда Жорж предпринимает, как ему кажется, колоссальной хитрости маневр. Он тихонько спрашивает:
— Юрий, ты устал? Не хочешь ли выпить каркади?
Каркади — чудесный напиток, кисло-сладкий чаек, настоенный на каких-то египетских цветочках, мы готовы пить его литрами — еще бы не хотеть!
— А ты, Сантьяго, — ты хочешь каркади? А ты, Карло? А ты, Абдулла?
Так не спеша обойдя и опросив всех, он начинает длинную процедуру приготовления каркади. Приходит Тур, а Жорж при деле!
— Я готовлю каркади, — гордо заявляет он. — Все захотели каркади, и я взялся его приготовить.
Смех смехом, а вечером, когда я — согласно новому распорядку — «с семнадцати до девятнадцати, в связи с предстоящей свободной ночью» стоял на мостике, ко мне поднялся озабоченный Тур. Ссора за обедом не шла у него из головы. Он сказал, что поначалу считал: обычная перепалка, какие и раньше порой случались, но потом понял, что это уже большее, что наши отношения на борту «Ра» становятся для него проблемой.
— Что ты думаешь обо всем этом?
Я ответил: да, согласен, мы развинтились, один комбинирует, другой язвит…
— Острый экспедиционит, — вздохнул Тур. Я успокоил его: нет, не острый, течение, в целом, обнадеживающее, полечим амбулаторно. Надо побеседовать с Жоржем и Сантьяго, напомнить им, что положение следует нормализовать, что им придется ладить, ведь с корабля никому никуда не уйти.
— А как с противовесом? — заодно осторожно поинтересовался я. Мне казалось, что последние сутки пыл Тура в этом направлении несколько поугас.
— Какой противовес?
— Который из мачты…
— Ах, противовес? Нет, мы сделаем кое-что получше. У нас будет волнорез.
Сегодня положительно день новых идей. Та, какую излагает Тур, не без сумасшедшинки, но, кто знает, возможно, польза и будет. Он решил выставить мачту не перпендикулярно корпусу корабля, а параллельно ему, укрепить вдоль борта на коротких держалках, чтобы рядом с нами плыло подобие стенки мола.
Сдается мне, я знаю, в чем истинный корень подобных проектов. На корабле находится отличный, толстый и длинный кусок дерева, и грешно даже подумать, что такое богатство останется без применения.
Так или иначе, а два следующих дня Тур и Норман увлеченно копошились на палубе возле бывшей мачты, сверлили дырочки, присоединяли всяческие деревяшки и, наконец, объявили: «Готово». Оставалось лишь переправить новоиспеченный волнорез с левого борта на правый, эту операцию надлежало совершить водным путем — сбросить бревно и обвести его вокруг кормы. А за кормой у нас, если помните, болтается на канате красный поплавок-буй. Буй вытащили — линь помешал бы проводке бревна, и впервые за все дни плавания мы оказались без хвоста.
Я в этом не участвовал, стоял на вахте и не видел толком, что там у мачты происходит. Знал только, что там Норман, Тур, Сантьяго и Жорж. Последний то и дело озабоченно шмыгал мимо меня, используя мостик как кратчайшую дорогу с борта на борт. Явившись в очередной раз, он с должной солидностью известил, что предстоит ведение подводных работ, по-хозяйски огляделся, весь — занятость и энергия, увидел, что буй не в воде, моментально вернул его на место и проследовал дальше, с видом человека, которому за все приходится отвечать.
Вскоре я услышал крик. Мачта, предмет стольких забот, качалась на волнах, с каждым мигом отставая от корабля. На корме появился Жорж и, недолго думая, плюхнулся в воду.
Я даже не успел вообразить возможные последствия этого безумного шага, а он уже вынырнул, схватил линь, на котором болтался буй, догнал мачту, благо она плыла вдоль веревки, оседлал ее и, вцепившись в веревку у самого буя, ожидал, когда мы его вытащим.
Общими усилиями вытянули и Жоржа, и мачту. Жорж пыжился, но Тур вместо похвалы как следует его отчитал. И правильно. Не обеспечь себе Жорж буя — случайно, совершенно случайно! — что бы с ним стало?! «Ра» не имеет ни тормозов, ни заднего хода, и человек за бортом для нас — навсегда за бортом.
Помню свое первое купанье в прошлом плаваньи. С утра было ясно, что день предстоит жаркий. Солнце светило вовсю, океан вел себя необычайно спокойно. Я пришел на корму умываться и увидел Карло, он в голом естестве плескался возле борта, привязавшись к деревянной поперечине. Он фыркал и повизгивал от удовольствия. Тур попробовал воду ногой: «Ледяная!» — но я рискнул и забарахтался рядом с Карло, согнав Тура брызгами с его места. Конечно, вода не очень теплая, но до того приятно принять ванну, пусть соленую, после двенадцатидневного перерыва!
Намылился, хорошо помылся, вылез освеженный — и тут же упустил мыло, потянулся за ним, но оно уплывало, уплывало, а Тур, заметив мой жест, сказал:
— Осторожно! Мы все-таки движемся!
Да, мы двигались, хотя и ветра почти не было, и парус висел как неживой. И, представив себе, как я только что плескался на тоненьком шкертике, я ощутил на секунду некий неуют…