«Последующие события развертывались куда стремительнее, чем о них можно рассказать.
Пытаясь схватить мешок (спальный мешок Торстейна, упавший за борт. — Ю. С), Герман плохо рассчитал свои движения и оказался за бортом. Сквозь гул волн до нас донесся слабый призыв о помощи, затем слева от плота промелькнула голова и рука Германа; позади него в воде извивалось что-то зеленое и непонятное. Он делал отчаянные усилия, чтобы пробиться к плоту сквозь мощные валы, которые отнесли его в сторону. Торстейн нес в это время вахту у руля, сам я стоял на носу — мы первые обнаружили падение Германа и даже похолодели от ужаса. Крича что есть силы «человек за бортом!», мы бросились к спасательным снарядам. Остальные даже не слышали крика Германа, такой гул стоял на море; но тут все заметались по палубе.
Герман был превосходным пловцом, и хотя было совершенно очевидно, что он подвергался смертельной опасности, мы всей душой надеялись, что ему удастся догнать плот.
Торстейн был ближе всех к Герману; он кинулся к бамбуковому вороту с тросом, которым крепилась спасательная лодка. Это был первый и единственный раз за все плавание, когда трос заело! Теперь все решали секунды. Германа отнесло уже к корме, и его единственной надеждой оставалось успеть дотянуться до весла и зацепиться за него. Он сделал рывок, стараясь ухватиться за лопасть… тщетно — она выскользнула у него из рук. И вот мы увидели, как наш товарищ очутился как раз в той зоне, которая — как мы не раз имели случай убедиться в этом — была вне нашей досягаемости. Мы с Бенгтом спустили на воду надувную лодку; в это же время Кнют и Эрик пытались добросить до Германа спасательный круг. Он всегда висел наготове с длинным тросом у наружного угла хижины, однако сегодня напор ветра был таким сильным, что круг неизменно отбрасывало обратно на плот. Как ни напрягал свои силы Герман, он все более отставал от плота, и расстояние это увеличивалось с каждым порывом ветра. Было ясно, что ему уже не удастся сократить просвет. Оставалась еще слабая надежда на надувную лодку. Без тормозящего ее движение троса мы, возможно, и смогли бы пробиться к Герману, но как потом нагнать «Кон-Тики»? Как бы то ни было, решили мы, втроем на лодке можно еще на что-то надеяться, а один в море он был заведомо обречен.
Внезапно мы увидели, что Кнют бросился в волны, держа в одной руке спасательный круг, и поплыл изо всех сил навстречу Герману. Вот на гребне, заслонившем от нас Германа, мелькнула его голова, а вот Герман поднялся на высокой волне, между тем как Кнют скрылся в ложбине. И вдруг мы увидели их рядом друг с другом — они пробились сквозь валы и держались теперь вдвоем за круг. Кнют сигналил рукой; тем временем мы уже вытащили обратно надувную лодку и поспешно принялись вчетвером выбирать трос, привязанный к спасательному кругу, не спуская глаз с загадочного темно-зеленого существа, которое то и дело показывалось над водой и немало пугало Кнюта, пока он плыл к Герману. Из всех нас один Герман знал, что это была не акула, не какое-либо другое чудовище, а просто непромокаемый спальный мешок Торстейна, наполнившийся с одного конца воздухом. Правда, он недолго проплавал после того, как мы вытянули на борт наших друзей; и мы невольно подумали, что тот, кто утянул мешок под воду, прозевал куда более ценную добычу…
— Слава богу, что меня не было внутри, — произнес Торстейн, занимая свое место у руля. Вообще же мы не были расположены острить в тот вечер. Долго еще по нашим спинам пробегал холодок, тут же сменявшийся чувством острой радости от сознания того, что нас по-прежнему на борту шестеро».
Извините за длинную цитату, это, как вы поняли сами, из «Кон-Тики». У нас на «Ра» таких происшествий, к счастью, не было, даже в прошлом году, когда мы были далеко не так осмотрительны, как теперь.
А может, наоборот, именно тогда мы, по первости, были более осмотрительны? Абдулла с Сантьяго надстраивали фальшборт, Абдулла поскользнулся и свалился, но при нем был страховочный конец, он окунулся и вылез, отделался легким испугом, мы настолько не беспокоились за него, что Карло даже снимал все это на кинопленку. А сегодня — где, к примеру, мой страховочный конец, куда я его засунул?
Вспоминается еще одна история в том же роде. Я сидел в хижине, а на палубе орала обезьяна, я никак не мог понять, почему она орет, потом вдруг Карло стал меня звать, и я выскочил, смотрю — борт частью разъехался, папирусные связки болтаются в воде, а к ним как раз обезьяна и привязана. Свободно ее могло бы утащить, но Абдулла бросился, притянул связки обратно, все его очень хвалили, он радовался и сиял.
Абдулла — и опять Абдулла, ради Сафи, — вот и все, больше незапланированных отлучек с борта «Ра» в прошлом году не было. Хорошо если бы и теперь Жорж остался исключением.
Тур, видимо, крепко озаботился. Назавтра во время обеда он вновь завел разговор о прыжке Жоржа и снова выразил надежду, что такое более никогда не повторится. Кроме того, он заметил, что практика спасения упавших за борт у нас не на высоте, никто не знает, как в эти минуты должно действовать.
Тут слова попросил Норман, бывалый морской волк.
Он начал с того, что напомнил, как он сам на больших кораблях был свидетелем падения людей за борт, и принялся было не спеша рассказывать по порядку, но мы в один голос закричали, что все это слышали неоднократно в прошлом году и знаем, что на памяти Нормана четыре происшествия и лишь одно из них закончилось счастливо.
— Хорошо, — невозмутимо согласился Норман. — Тогда я расскажу о том, каков должен быть порядок. Первое… — он сделал паузу. — Первое — никакой паники.
Жорж довольно хмыкнул.
— Второе… — Норман вновь сделал паузу.
— …выбросить за борт спасательный круг, — подсказал Жорж.
— Нет, — сказал Норман назидательно. — Второе — вахтенный должен оповестить всех, что человек упал за борт!
— Сомневаюсь, что кто-либо станет держать это в тайне, — пробурчал Тур себе под нос, и мы разразились хохотом.
Мы вели себя, каюсь, словно мальчишки на скучном уроке, однако Норман, к его чести, не обращал на нашу неуместную веселость внимания, он был серьезен и пункт за пунктом излагал программу, принятую для таких ситуаций на парусных судах:
1. Вахтенный кричит: «Человек за бортом!»
2. Вахтенный ставит лодку против ветра.
3. Вахтенный следит за упавшим не отрываясь (Норман очень выразительно показал, как надо следить, вытаращил глаза и закрутил головой во все стороны).
4. Остальные должны спасать — бросить круг, спустить надувную лодку и так далее.
Лично для меня последствия этого семинара оказались довольно беспокойными. Часа два я возился со спасательным кругом, удлинял веревку — все по милости Жоржа!
Что касается мачты, героически спасенной им, то замысел волнореза в процессе — и в результате — описанных событий как-то незаметно увял, и опять идут нескончаемые споры, куда ее девать, распроклятую. Тур твердит, что выбрасывать плавучий материал — сущий идиотизм (между тем, я убежден, что он был бы втайне рад, если бы мачта уплыла и тем избавила его от хлопот). Предлагаются самые невероятные проекты — но она и по сей день лежит на палубе ненужным балластом.
Жорж споткнулся об нее и выругался:
— Столько огорчений из-за тебя, дуры!
Норман, Тур, Мадани заняты парусом… Не гротом, а запасным, маленьким, — Норман дважды пробовал приспособить его на носу, как бы кливером, но ничего не вышло, ветер загораживало гротом, — тогда решили поднять его на грот-мачту…
Там, где два, вполне может быть и третий, как в прошлом году. Норман загорелся: «Поставим, где наш косой?» Косой парус, привязанный к борту и мостику, несколько дней уже служил защитой от волн. «Идея! — сказал Сантьяго. — Заменим его куском брезента!» — так мы и сделали, и к вечеру над нами было три паруса, вооружение «Ра» стало максимальным.
За кормой появилась акула, думаю, все та же, она сопровождает нас уже давно, из породы серых, довольно большая — метра три-четыре.
Следующий день был хороший, прошли 57 миль, светило солнышко, но вдруг стало пасмурно и Тур, стоявший на вахте, сказал, что, кажется, будет шторм. Мы принялись убирать с палубы лишнее, увязывать багажник на крыше, а Тур и Норман пытались продеть веревки в средние серьги большого паруса, эти серьги метрах в четырех над палубой, весьма сложно до них дотянуться, но Тур соорудил нечто вроде крюка, взобрался на мачту и, откинувшись, держась одной рукой, зацепил-таки парус за ушко, и тут уже нам всем нашлась работа: объединенными усилиями подтащили парус к мачте и Норман, вися по-цирковому, вдел канат сперва в одну серьгу, затем в другую.
Эта дополнительная страховка предпринята на случай, если придется убирать парус, — Тур опасается, что намокший парус рухнет всей тяжестью на наш соломенный нос и поломает его.
Готовились капитально, а шторм разменялся на мелочь: небольшой дождик, часа через два — опять дождик, и все. Нельзя сказать, что это нас огорчило и разочаровало.
Утром того же дня состоялся мой первый радиоразговор с Ленинградом, если считать это разговором, конечно, — я слышал превосходно, а меня — отвратительно, ни слова не разбирали. Было тем обиднее, что только что, передо мной, Норман долго совещался с Крисом Бокели, потом диктовал длиннющий репортаж Тура, и связь держалась прилично, а мне не повезло.
Вообще в этом году радиоконтакты гораздо реже и хуже. Одна надежда на Ивон — она обещала посылать всем нашим родственникам письма с подробной, насколько это в се возможностях, информацией о плаваньи «Ра».
Стало еще теплее; о куртке, джинсах и тапочках вспоминаю лишь ночью, когда собираюсь на вахту, так как на мостике ветрено. Седьмого июня народилась новая луна, она тонкая и изящная, окруженная звездами, и появляется рано, часов в девятнадцать, когда еще светло.
Кстати, мы давно не переводили часы, живем не по местному, а кто его знает по какому времени, темнота у нас наступает около 21.30, а рассвет — в 6.30 — 7.00. Решено пока что стрелок не трогать, не сбивать своих привычек.