Ульяна закатила глаза и встала, отодвинув чашку в сторону.
– С картошечкой, – веско сказала она. – Или с мясом. Мне все равно, я не буду есть. И так жирная, как свинья.
– Ну, не будешь, так не будешь, а моя совесть останется чиста. И не говори потом, что голодной уехала… – Мать выглянула в окно и недовольно покачала головой. – Ветер какой поднялся, того и гляди тучи надует, недаром у меня с утра голова болит… Может, завтра поедешь, вдруг распогодится?
Ульяна уже стояла в прихожей, снимая с вешалки Танькину куртку и на слова матери лишь отмахнулась.
– Не сахарная, не растаю. Я бы по интернету билет заказала, да ведь у вас его распечатать не на чем. Ладно, вокзал рядом, слава богу… Зонтик где у тебя?
– Ты, знаешь что, на вокзал-то сама не ходи, – предложила мать. – Я сейчас Вовке позвоню, он и сбегает.
Оторванный от очередной компьютерной игры Вовка требованию прийти к бабушке явно не обрадовался, буркнул в трубку недовольное: «Щас», но торопиться явно не собирался. Ульяна успела выбрать поезд: ранний, как нападение Гитлера, со стоянкой в две минуты, исключающий долгие прощания и, слава Богу, вероятную встречу на перроне с Герой и другими любопытствующими. Ну, в самом деле, не припрутся же они провожать ее к вагону в четыре утра? Да и в целом горожане особо не рвались за автографами, чего она так опасалась.
«Вся моя слава – пустышка, – подумала Ульяна. – Мыльный пузырь, фикция. Пустая жизнь. Вроде бегаешь, бегаешь, пытаешься популярность за хвост ухватить, и вроде почти ухватил, а на деле это – мираж. Никому до тебя нет дела. Сдохнешь, и назавтра тебя забудут».
И от этого осознания на душе стало горько и пусто. Ульяна затолкала найденный на полочке зонтик обратно, сбросила куртку и пошла на кухню, помогать матери. С остервенением раскатывая тесто, Ульяна шлепала в центр плотных кругляшей фарш, неумело скрепляя края. Пирожки получались кривые, фарш лез наружу, и мать, поглядывающая на нее с иронией, наконец, отодвинула ее от стола.
– Испортишь больше, – усмехнулась она. – Иди дверь открой, Вовка пришел, наверное.
В дверь, действительно нетерпеливо звонили. Ульяна вытерла руки о полотенце, открыла двери и ткнулась лбом в грудь стоящему на лестничной клетке Митрофанову. От неожиданности, Ульяна открыла рот, потом закрыла и неопределенно замахала руками, то ли приглашая, то ли наоборот, не впуская в дом, и одновременно сделала шаг назад. Алексей сделал правильный вывод и вошел.
– Это Вовка? – крикнула мать с кухни.
– Нет, это я, – ответил Митрофанов. – Добрый день, Римма Сергеевна. Вовка у нас в танки рубится.
Мать вышла в прихожую, стрельнула быстрым взглядом в Митрофанова, потом в дочь и, кивнув, сказала:
– Здравствуй, Леша.
Ульяна стояла и глупо улыбалась. Митрофанов посмотрел на нее и серьезно сказал:
– Уль, привет. Уезжаешь?
Она отмерла и махнула ладонью, с которой посыпалась мука. Смутившись, Ульяна с деланным безразличием сказала:
– Да. Пора мне. С работы звонят, сучат ножками в нетерпении.
– Прямо таки жить без тебя не могут, да?
Улыбался он по-доброму, и это одновременно и грело и раздражало. Ульяна чувствовала себя глупо, хотела и спрятаться, чтобы вымыть руки, привести в порядок лицо и волосы, и стоять рядом с блаженной улыбочкой, от которой внизу живота разливалось тепло, оттого она излишне резко спросила:
– Ты чего хотел, Леш?
Он потоптался на месте, сдернул кепку с головы и смял ее в руке, а потом ответил:
– Вообще, хотел тебя на озеро позвать, на Медвежку. Там сейчас зона отдыха, туристы приезжают даже, но пока тихо. Мне показалось, что ты сейчас в тишине больше всего нуждаешься.
Медвежье озеро, в окрестностях которого никогда не видели ни одного медведя, всегда было курортной зоной района, знаменитой своими лечебными грязями. Лечиться туда приезжали отовсюду еще со времен СССР. В девяностые курорт пришел в упадок, а потом, как сообщила Танька, Митрофанов выкупил часть берега, разобрал хлам, отремонтировал корпуса, и, приведя все в порядок, сделал Медвежье модным местом. Лечили тут отлично, бывало даже, что лежачие больные уходили своими ногами, пусть с палочкой, но все-таки исцеленные. Персонал тут был отличный, еда вкусная, места красивыми. Здесь не только лечились, но и отдыхали желающие из ближайших городов.
Танька о бизнесе Митрофанова рассказывала с придыханием и, кажется, мечтала примерить на себя роль королевы курорта, однако Митрофанов все выскальзывал из ее цепких рук, словно намыленный.
После отъезда из города Ульяна так и не видела, во что превратился модный курорт, да и его прошлое состояние помнила смутно. Поехать очень хотелось, хотя туристические инстинкты были тут совершенно не при чем. Она пожала плечами и жалобно сказала:
– Я же рано утром уехать хотела.
– Ну, так и уедешь, – ответил Алексей. – Я же тебя не навсегда туда забираю. Или у тебя столько барахла, что за час не соберешься? А я тебя доставлю туда и обратно в лучшем виде.
– Я даже не знаю…
Мать, конечно, подслушивала, потому что появилась в самый подходящий момент и убежденно сказала, подтолкнув Ульяну в спину:
– Поезжай, поезжай. Я твои вещи сама соберу. А ты за нее головой отвечаешь, и чтобы к вечеру она тут как штык была.
Ульяна почувствовала, как расплываются в улыбке, неуместной и наверняка откровенно дурацкой, ее губы, и потому торопливо отвернулась и пошла одеваться.
За окном мелькали сосенки, еще не вошедшие в рост, молодая густая поросль которых тянулась с обеих сторон дороги. Митрофанов не проронил ни слова. Ульяна тоже молчала, но потом, сообразив, что это, в конце концов, просто глупо, спросила тоненьким голосом, просто, чтобы разрядить атмосферу:
– Долго до Медвежки ехать?
Алексей опустил одну бровь, вторую задрал вверх, как мультяшный герой и насмешливо спросил:
– Минут двадцать. А ты что, забыла?
Ульяна пожала плечами.
– Забыла. Хотя, я, наверное, никогда особо и не помнила. Сколько раз я там была? Раз, может два, да и то еще в школе, потом все как-то собраться не могла.
– А я вот постоянно ездию. Хозяйство, то, сё, проблемы всякие образуются, гости важные, и все хотят по высшему уровню, и чтобы хозяин лично принимал и был, как золотая рыбка, на посылках.
Ульяна несколько секунд молчала, поджимая губы, а потом прыснула. Алексей покосился на нее, удивленно вздернув брови.
– Что ты смеешься?
– Ничего.
– Как же ничего, если ты вон хихикаешь сидишь. Я что-то смешное сказал, ага?
Ульяна снова рассмеялась.
– Не смешное… Просто, знаешь, интонации такие, наши… Я от этого «ага» столько лет отвыкала, москвичи так не говорят, а мне все соответствовать хотелось. И это еще твое «ездию»…
От полувопросительного «ага», добавляемого где надо и где не надо, Ульяна действительно избавлялась долго, но говорок, присущий Уралу много лет казался неистребимым. Вернувшись на родину, она постоянно слышала это «ага?», и оно просто резало слух, как сейчас. После пятнадцати лет сама Ульяна не могла даже воспроизвести нужную интонацию этого короткого слова, что казалось смешным и немного грустным. Впрочем, Митрофанов явно был иного мнения:
– Ну, пардоньте, мы люди простые, грамоте не обучены.
Митрофанов явно надулся и пару минут демонстративно не обращал на нее никакого внимания. Ульяне стало стыдно за свой снобизм, совершенно неуместный на родине. Ей вдруг припомнились собственные голодные годы в столице: съемные квартиры, случайные заработки, лапша быстрого приготовления, запах которой въедался в кожу, репортажи и интервью с сытыми звездами девяностых, часто бездарными, с песенками в три ноты. И только ожесточенное желание пробиться, вылезти из этой ямы толкало вверх, заставляя совершенствовать жестокое искусство толкания локтями и кулачных боев. И внезапно Ульяна поняла, что просто не сможет рассказать простому и понятному Лешке Фан-Фан Тюльпану про свою борьбу, которую приходилось вести не только в жестких условиях редакций и телеканалов, но и постелях потных мужиков, не видевших в ней ничего, кроме смазливой мордашки, пары сисек, да круглой задницы.
Осознав собственную бестактность – перед кем бахвалилась, дура? – Ульяна сконфуженно замолчала, чувствуя, как краска заливает лицо. Щеки горели, и она даже ладони к ним приложила, остудить. Алексей сердито сопел. За окном мелькали деревья, птицы с трудом преодолевали сопротивление ветра, махали крыльями, не продвигаясь ни на йоту.
Машину, видавший виды внедорожник, вдруг подбросило и повело в сторону. Ульяна врезалась в дверь. Алексей торопливо притормозил и, озабоченно высунувшись в открытое окно, вздохнул, открыл дверь и вышел наружу.
– Что случилось? – спросила Ульяна.
– Кажись, колесо проколол… Сейчас гляну.
Он отошел и пару раз пнул заднее колесо, а потом, раздраженно выругавшись под нос, полез в багажник. Ульяна отстегнула ремень и повернулась к нему:
– Ну, что там, Леш?
– Да, точно, колесо. Сейчас запаску поставлю. Это недолго.
Ульяна вышла следом за ними, запахнув курточку, обогнула машину.
– Тебе помочь? – заботливо поинтересовалась она, а Митрофанов, бросив на нее насмешливый взгляд, лишь фыркнул.
Алексей откручивал колесо. Глядя на его мощные руки, Ульяна нервно вдохнула, а потом торопливо отвернулась, с преувеличенным вниманием глядя на пустую дорогу, где далеко, у кромки леса виднелось передвигающееся пятно автомобиля. Ветер трепал волосы, и Ульяна, зябко передернув плечами, передвинулась поближе к Алексею, прячась за машиной.
Митрофанов ловко поставил колесо и поволок пробитое в багажник. Ульяна вытащила из салона бутылку теплой минералки, в которой еще плескалось добрая половина, и стала поливать ею грязные Лешкины руки. На вихляющую по дороге машину, подъехавшую вплотную, они и внимания не обратили, пока та, мигнув фарами, не остановилась. Из ее салона буквально вывалились Мишка Орищенко, пьяный, мятый, с расстегнутой на животе форменной рубашке и сдвинутой