на затылок полицейской фуражке, и Серега Синичкин, пьяный еще сильнее, с залитой чем-то бурым майкой, на которой один рукав был разорван по шву.
– Ка-акие люди… и без охраны, пропел Мишка и икнул, а Сергей пьяно ухмыльнулся и погладил себя по животу, точно готовился пообедать.
– Здравствуй, Миша, здравствуй, Сережа, – вежливо сказала Ульяна, а Митрофанов только скупо кивнул и вытер мокрые руки о джинсы.
– И тебе не хворать, – ответил Мишка и даже отвесил шутовской поклон. – А чего это вы тут раскорячились?
– Вы, кажется, куда-то ехали? – спросил Алексей вполне миролюбиво. – Ну, так и езжайте себе.
Тон Мишке не понравился. Он приосанился и даже фуражку сдвинул на лоб, правда, получилось криво. Однако это не помешало ему выпятить грудь и шагнуть вперед, задиристо подняв подбородок:
– А че-его это ты нам указываешь? Ты… это… с представителем власти разговариваешь, между прочим, ага? А ну… это… предъявляем документы и техпаспорт.
Алексей брезгливо поморщился и даже голову набок отвернул от перегара.
– Мих, ты же даже не пэпээсник, с чего бы тебе техпаспортом-то интересоваться?
– Гражданин, я, по-моему, ясно выразился? Достаем документики, ага? Достаем, достаем, что у вас есть, и предъявляем.
– Мих, не бузи, а? – попросил Алексей. – Может, тебе сразу отстегнуть, чтоб ты не мучился так?
– Что-оу? А ну, отскочем, побормочем?
Мишка сделал выпад опытного фехтовальщика, намереваясь схватить нарушителя за руку, но, к несчастью, угодил ногой в ямку и элементарным образом бухнулся к ногам Митрофанова в унизительной позе: на четвереньки, и еще лбом об остатки асфальта тюкнулся, как отец Федор перед инженером Брунсом.
Алексей издевательски рассмеялся, и, видимо, это послужило сигналом. Сереженька, с налитыми кровью глазами, вдруг бросился вперед, как пушечный снаряд, по-бычьи опустив голову.
Метил он, естественно, в Митрофанова, но алкоголь подкорректировал его траекторию, отчего Сергей врезался в Ульяну и повалил ее на землю. Алексей бросился к ним, но тут Мишка вцепился в его ноги и уронил на асфальт.
Отбиваясь от навалившегося на нее Синичкина, Ульяна орала. Митрофанов, рассвирепевший, красный от натуги, стряхнул вцепившегося в него Мишку, и словно пушинку отодрал Сергея от Ульяны, отшвырнул в сторону и торопливо поднял Ульяну.
– Ну, сука, ты у меня сейчас кровавыми слезами… ага? – прошипел Мишка и дернул рукой к поясу, где чисто теоретически должна была болтаться кобура табельного оружия, вот только на месте ее не было. Серега лежал на спине, как перевернутая черепаха, болтал руками и ногами. Его внушительное пузо поднималось и опускалось. Не найдя пистолета, Мишка схватил булыжник и швырнул в Алексея.
Камень пролетел мимо лица отшатнувшейся Ульяны и врезался в лобовое стекло, на котором тут же паутиной расползлась трещина. Привалив Ульяну к машине, Митрофанов выдернул из канавы надломленную березку и пошел к противнику, впечатывая тяжелые ботинки в пыльную дорогу.
Ульяна, кривясь от боли в ушибленном плече, с мрачным удовольствием смотрела, как Митрофанов гонит Мишку и Серегу в чистое поле, а те улепетывают с каким-то истерическим бабьим воем, разбегаются в разные стороны. Лешка метался между обоими, нахлобучивая дубинкой то одного, то другого, а они спотыкаются и падают, грузно, как жаба в болото. Не в силах больше сдерживаться, Ульяна сползла на землю и захохотала во весь голос.
В пансионате, расположенном на Медвежьем озере, Алексея и Ульяну встретили с присущим челяди подобострастием и, что особенно не понравилось Ульяне, понимающими ухмылками: мол, ай хозяин, ай молодца, кого приволок, удачи тебе и все такое!
Администратор, тетка неопределенного возраста, маленькая, коренастая, с допотопной халой на голове, кланялась в пояс, спрашивала о здоровье матери, с которой когда-то была шапочно знакома, и ласково щебетала: какая честь, какая честь, передачи смотрим, вас знаем, любим и ценим, надеемся, что вам у нас понравится, вот и ключик от номеров… И многозначительная улыбка.
– В греческом зале, в греческом зале, – медленно протянула Ульяна, входя в номер люксовой категории. – Ах, Аполлон, ах, Аполлон…
Люкс, кстати, оказался так себе. Не тянул даже на номер в приличном трехзвездном отеле, хотя рассчитывать на какие-то особые условия было бы грехом. Беленые стены, скромный унитаз в ванной, душевая с вмурованной в стенку лейкой, старенький телевизор на тумбочке, и двуспальная кровать, с ослепительно белыми простынями, на которой старательные горничные оставили пошлых лебедей из скрученных полотенец.
Ульяна села на кровать и даже немного попрыгала на ней.
Ничего. Мягко. В конце концов, она подозревала, чем закончится эта прогулка, и строить из себя недотрогу не собиралась. Какая, в конце концов, разница? Будет в ее жизни еще один короткий роман, ни к чему не обязывающий, который потом будет приятно вспоминать…
Если, конечно, у нее будет это «потом»…
Алексей, проводив ее в номер, отлучился распорядиться насчет ужина и покореженного автомобиля. Где-то в его владениях была даже СТО, с мойкой, ремонтом и прочими люксами. Оставшись одна, Ульяна загрустила. Открыв шторы, она развалилась на кровати, подперла голову рукой и уставилась в окно.
Небо, темнеющее с неистовой катастрофичностью, стремительно меняло цвет на чернильно-синий, и в самой глубине, над рваной ватой облаков, проступали холодные звезды.
Дверь открылась, и в комнату вошел Митрофанов, удерживая громадный поднос, на котором громоздилась куча фруктов, а еще стояла пузатая бутылка коньяка. Прихлопнув дверь ногой, совершенно в духе артиста балета или шаолиньского монаха, он осторожно прошел вперед и сконфуженно вздохнул, когда с подноса, не удержавшись, покатились апельсины и крупное зеленое яблоко.
– Ты как персидский шах, – рассмеялась Ульяна. – Или как кунаки джигита в «Кавказской пленнице», пришел с кушаньем на подносе. Надо было баранку на голову положить для надежности. Только, ради бога, не пой мне песню про султана.
– Да? – Алексей поставил поднос с фруктами на тумбочку и оглядел его с сомнением. – А мне показалось, что это вполне романтично. Правда, я ничего не понимаю в романтике. Может, следовало свечи зажечь? Или… это… все лепестками роз забросать на радость горничным?
Он подобрал апельсины с пола и бросил их на кровать, потом поднял яблоко, поглядел на него с подозрением, и, пожав плечами, откусил.
– Фигня эта романтика, – сказала Ульяна. – Никогда не любила эти изыски. Чувствуешь себя падшей женщиной. Подразумевается, что дама не может отказать кавалеру, если он притащился с бутылкой, фруктами и разбросал по периметру розовые лепестки.
Алексей вздохнул, отложил яблоко в сторону и неловко присел на кровать рядом с ней.
– Я не умею ухаживать, – серьезно сказал он. – И никогда не умел. Как-то не приходилось. Ты уж прости, что я… медведь неотесанный, без манер. Наверное, ты к таким не привыкла.
В том, что он даже не глядел на нее, было что-то трогательное, совершенно не вписывающееся в ее прошлую жизнь. Алексей был не похож на кавалеров, испорченных большими деньгами и славой, рассматривающих любую женщину как кусок мяса. В нем была простота, искренняя и понятная, почти истребленная в отечественном шоубизе. Рядом сидел мужчина, настоящий, без капризов примадонны, которому хотелось открыть сердце, душу, свой интимный мир без всяких сожалений, и она не захотела ждать больше ни одной минуты, помня, насколько мало времени отпущено им обоим.
– Не бойся, Леш, – тихо ответила Ульяна. – И не надо передо мной расшаркиваться, я и так согласна.
Наверное, Митрофанов ждал этого согласия, потому что вся его напускная или истинная робость куда-то делась. Он бросился на нее, как дикий зверь, ошеломив своим натиском, а Ульяна не сразу сообразила, что отвечает, торопливо, путаясь в одежде, которая вдруг стала невероятно тесной, колючей и неудобной. Срывая ее друг с друга, они швыряли смятые брюки-блузки-трусы как попало и куда попало, пока не остались совершенно голыми, разгоряченными любовной игрой, или борьбой.
– Я хочу на тебя смотреть, – хрипло прорычал Алексей. – Я на тебя всегда хотел смотреть, даже когда совсем молодым был.
– Ну, так смотри, – прошептала Ульяна, распластавшись на простыне и положив руки за голову. – Смотри, сколько влезет, с меня не убудет.
Он уставился на нее, обшаривая взглядом каждую клеточку тела, не соответствующего эталонам нынешней красоты, не вписывающегося в строгий модельный формат, но от этого не ставшего менее привлекательным и желанным. Эти роскошные груди, волнующий изгиб бедер и нежная, в россыпи коричневых веснушек кожа были слишком зовущими, чтобы просто созерцать их. Облизнув пересохшие губы, Алексей взгромоздился на Ульяну и, придерживая ее затылок, стал целовать: в губы, шею, подбородок, спускаясь все ниже, тиская груди обеими руками.
На одно мгновение Ульяна напряглась, опасаясь, что грубые мозолистые руки нащупают под кожей предательское уплотнение или сдавят грудь настолько сильно, что из темного соска побежит кровь, но потом, когда язык Алексея скользнул между грудей ниже, к впадинке пупка, а потом еще ниже, во влажную теплоту, бояться стало глупо. Задыхаясь от накатывающего горячей волной блаженства, она почувствовала себя восхитительно живой, а потом вселенная бросилась к ней навстречу, брызнув звездопадом прямо в глаза.
Никуда она не уехала.
По большому счету, Ульяна прекрасно понимала, что ее роман – ну, никак нельзя было иначе назвать эту авантюру, этот яростный животный секс в пансионате – авантюра чистой воды, абсолютно бесперспективная, тупиковая, как некая ветвь эволюции. Бывают, говорят, в эволюции такие, ведущие в никуда, бесполезные, никчемные.
Какого развития отношений она ждала?
Да никакого.
Есть его жизнь. Есть ее жизнь. Две параллельные прямые, которые причудливым образом пересеклись вопреки всем законам, а потом вынужденно разошлись дальше, чтобы больше никогда не соединиться. Даже не учитывая ее болезнь и вполне вероятный трагичный финал, на который она так сознательно себя накрутила, что могло быть дальше?