Ничего.
Она не вернется в Юдино, в вечный День Сурка, в город, который и городом-то назвать нельзя, а Алексей, неотесанный медведь, не уедет за ней в Москву, потому что лучше быть королем в своем государстве, чем никем в чужом. Это же надо бизнес продавать или руководить им на расстоянии, а до Москвы добираться считай сутки, да еще с пересадками, не наездишься лишний раз.
Ульяна это понимала. Наверное, Алексей тоже понимал, поскольку за сутки, что они провели в пансионате, ни разу не завел разговора на эту тему, только смотрел с собачьей тоской.
Разговаривать, они, конечно, разговаривали, но как-то о всякой ерунде, лавируя между скользкими темами, как опытные гондольеры в Венеции, где Ульяна когда-то побывала и пришла к выводу, что это не для нее. Лешка дальше Турции не ездил вообще никуда, и, кажется, был совершенно чужд туристическим настроениям. Зачем куда-то бегать и чего-то осматривать, если можно бухнуться в шезлонг у моря с бутылочкой пива и спокойно возлежать, подставляя солнцу непрожаренные бока? Они даже немного поспорили на эту тему, разрешив спор в очередной сексуальной дуэли, из которой никто победителем не вышел.
Персонал и посетители на них поглядывали с ухмылками, а кое-кто даже фотографировал украдкой, и Ульяна нисколько не сомневалась, что завтра новость будет во всех электронных СМИ и соцсетях, но впервые ее нисколько не волновало, кто и что скажет или подумает.
И все бы ничего, но даже в самые сладкие моменты, отдаваясь подзабытому, настоящему бабьему счастью, Ульяна то и дело прислушивалась к тикающей в груди бомбе, менялась в лице, и то и дело бегала в душ, замывая следы. Все ей казалось, что Алексей увидит, учует и начнет расспрашивать, или того хуже – жалеть, а ей совсем этого не хотелось. В кои-то веки она хотела быть просто счастливой, пусть на пару дней, чтобы потом сполна отхлебнуть предстоящий ад обследований и, возможно, операции, и потому оттягивала этот момент, сколько могла. Поэтому разрывающийся от звонков телефон был вновь поставлен в беззвучный режим, а иногда, видя на экранчике лицо матери или Лерки, Ульяна просто переворачивала телефон на плоское пластмассовое брюшко, и звонки утихали.
По негласной договоренности, они за сутки ни разу не включили телевизор. Именно это простое действо уберегло их от выяснения отношений, потому что на следующий день, когда Алексей отвез Ульяну домой, разразилась катастрофа.
По лицу матери Ульяна сразу поняла, что произошло что-то ужасное.
Всю дорогу обратно – а выехали они очень поздно, почти ночью, потому что все никак не могли вылезти из постели, да еще в дороге все прижимались друг к другу и хихикали – они проговорили о разных пустяках, бестолковых, нелепых, стараясь не думать, что завтра все кончится. Ульяна, во всяком случае, эту мысль отгоняла и даже трусливо думала: почему все должно кончаться? Может, совсем не должно? Ведь всякое в жизни бывает.
Как там в старой песенке? «Люди встречаются, люди влюбляются, женятся…»
Почему бы и нет? Ей тридцать с хвостиком, приличным таким хвостиком, а замужем она так и не была. Так почему бы не выйти за Митрофанова, если, конечно, он позовет? А если не позовет, почему бы просто об этом не помечтать?
Подъехав, они долго целовались в машине, а потом Лешка вздумал проводить ее до подъезда, и они целовались у дверей, как школьники, на радость едва не вывалившимся из окон соседям, не спящих в столь позднее время. Подростки на лавочках у соседнего подъезда возбужденно загалдели и даже засвистели.
Над головами было августовское небо, холодное, с яркими звездами, которые все никак не могли удержаться в своих гнездах, и падали вниз. Ульяна припомнила, что в августе всегда звездопады, это еще мать в детстве рассказывала. Бывало, они с подружками уходили в поле, забирались на скирду и валялись, глядя в небеса. Казалось, протяни руку, и вот они, на расстоянии звездопада, совсем рядышком. И не было никаких тревог и печалей, лишь стойкое убеждение, что все будет хорошо.
– До квартиры не пойду, – выдохнул Алексей между поцелуями. – Там тетя Римма и Танька… И так все пялятся. А семейного вечера я не выдержу.
– Не ходи, – кивнула Ульяна. – Если повезет, они уже легли. Я как мышка проскользну, а уж утром чего-нибудь такого придумаю.
– Мы как дураки, – недовольно сказал Алексей. – Прячемся, мамочкиного гнева боимся, а самим уже под сраку лет, ага?
– Ага, – передразнила Ульяна и рассмеялась, а он снова поцеловал ее, прижав к себе.
– Я завтра заеду, – предупредил Алексей. – Не очень рано. Сперва с делами управлюсь, а потом сразу к тебе. Или сразу к тебе, а с делами уж как-нибудь потом? Поедешь со мной с инспекцией? Будешь ходить по торговым точкам с грозным видом и запугивать мерчендайзеров…
– Я не умею с грозным.
– Ну, еще бы, – фыркнул он и снова ее поцеловал. – Я поеду, ага?
Ульяна улыбнулась и закивала, мол, езжай, и сама потянула на себя тяжелую подъездную дверь, но внутрь не вошла. Алексей тоже замер у машины, смотрел поверх крыши, и только глаза поблескивали, отражая свет фонарей.
– Чего не уходишь? – спросил он.
– А ты чего не уезжаешь?
– О, господи, – простонал он и закатил глаза. – Идиоты, как есть идиоты, в любовь-морковь решили поиграть перед пенсией.
Ульяна возмущенно вспыхнула, рванула дверь и вошла внутрь, успев услышать сдавленный смешок, а потом звук хлопнувшей двери и рычание мотора.
По лестнице она поднималась как на крыльях, и даже умудрилась проскочить мимо двери соседки Татьяны Филипповой, которая уже гремела замком, торопясь высунуть на площадку свой любопытный нос. Грузная Татьяна, полчаса спускавшаяся с лестницы, становилась проворной, как мангуст, если надо было чего-то подсмотреть и выведать.
Ульяна отперла дверь и натолкнулась на Римму.
Из гостиной доносился писклявый тенорок телеведущего Галахова, смаковавшего чужие проблемы в своем ежедневном ток-шоу. Из спальни слышалась музыка, если верить ушам, депрессивные мальчики из «Tokio Hotel», с их дикими стрижками, накрашенными глазами и призывами на немецком послать мир ко всем чертям. Мать стояла в дверях с серым лицом, запавшими красными глазами. Без всякого предупреждения она вдруг попятилась, шаря рукой за спиной, и обессилено опустилась на табуретку. Танька появилась из гостиной и тоже уставилась на Ульяну со странным выражением сочувствия и странного удовлетворения.
– Что? – прошептала Ульяна. – Что случилось?
– Сволочь, – вдруг всхлипнула мать. – Да что ж ты со мной делаешь?
Ульяна выпучила глаза и раздраженно всплеснула руками. Ей пришло в голову, что мать, как в детстве, беспокоится, чтобы дочь не попала в дурную компанию, и не принесла в подоле, и от этого разбирал смех, смешанный со злостью за ненужную взрослую заботу.
– Господи, мам, я же с Лешкой уехала, – сказала она. – Ты что, думала, со мной что-то случилось? Ну, не перезвонила я, бывает…
Танька презрительно фыркнула.
– Идиотка, – процедила она сквозь зубы и передразнила с плаксивой гримасой, – С Лешкой я уехала…
По лицу матери катились крупные слезы. Она смахнула их рукой и уставившись в угол, произнесла тусклым голосом.
– А я все гадала, дура старая, чего тебя вдруг принесло, – всхлипнула Римма. – А ты ни словечком… Я же чуяла, что-то не то, неправильно это… Ты что же, уехала бы и ничего не сказала? А я бы потом по телевизору узнала, да?
– Да что случилось-то? – взвыла Ульяна.
Мать не ответила. В ее позе было странное смирение. Ульяне показалось, что мать с ее постаревшим лицом похожа на собаку, которая все ждет и не может дождаться хозяина.
Танька поманила за собой. В спаленке за компьютером сидела Каролина. Увидев Ульяну, она выпучила перепуганные глазенки и открыла рот, но Танька цыкнула на нее и жестом велела убираться. Каролина неохотно встала, но из комнаты не вышла, застыла у дверей и на тетку смотрела со странной смесью испуга и любопытства. За стенкой плакала мать, тихо, делая резкие вдохи, точно задыхаясь.
Танька кликнула мышью на ссылку, промахнулась, снова кликнула, открывая окно ненавистного канала КТВ, и мотнула подбородком Ульяне.
– Наслаждайся, – с раздражением сказала она. – Не знаю, на что ты рассчитывала. С твоей стороны свинство нам не сказать…
Ульяна кулем осела на стул и уставилась в монитор, чувствуя, как сковывает от ужаса ноги.
В порыве любовной горячки, она совершенно выпустила из головы, что наступила пятница, день очередного выхода мерзотной программы «Не может быть!», которую вел Пятков. Она еще надеялась, что Олег оставил ее в покое, тем более, что с новым реалити-шоу на острове он наверняка бы остался бы за кадром передачи. Ничего страшного бы не произошло. Сюжеты из жизни знаменитостей, реальные или выдуманные сами звездами, старательно и щедро оплаченные, все равно пошли бы в эфир, разве что ведущий в кадре не показался ни разу, довольствуясь гнусавыми комментариями. Впрочем, озвучить сюжеты мог вообще кто угодно, подобное на канале тоже было не в диковинку. Однако для того, чтобы поквитаться с Ульяной Пятков бросил шоу и примчался в Москву, упиваясь собственным величием.
Глядя в монитор, Ульяна сжимала кулаки в ярости, краснея от вываленной на суд алчной публике полуправды, рассказанной предателем. На кухне рыдала мать, явно слышавшая голос дикторов из динамиков.
Не проиграй Сашка так бездарно в реалити-шоу, ничего у Пяткова бы по большому счету не вышло. Да и вообще, если разобраться, вся эта дерьмопередача топила, скорее, Сашку, а не Ульяну, которой терять было нечего. Подзабытый публикой Сашка, по донесениям Лерки, после провала, пытался пристроиться на какой-нибудь телеканал в качестве ведущего, и, получив отказ, решил вновь привлечь к себе внимание. Но поскольку героя на шоу из него не получилось, сыграл в нежного и заботливого мужчину, мечту домохозяек и разведенок, целевой аудитории передачи «Не может быть».
С трогательной дрожью в голосе, Сашка рассказал зрителям о своей любви к Ульяне, счастливому отпуску на Мальдивах, показал несколько фото, а потом, подпустив в голос слез, добавил: