— Смотрите-ка, у Ерофеева огонь!
Мы с Ланисом и Ермаковым побежали на станцию. Петрунькин уже принял сигнал Ерофеева, и оба взвода заняли окопы.
Вскоре от Ерофеева прибыл посыльный с донесением. Оказывается, в версте от деревни замечена разведка противника силой до взвода. Наблюдатель, высланный Петрунькиным к мостику, что за семафором, тоже доложил о появлении белополяков.
Во второй половине дня со стороны деревни послышалась стрельба. Сначала работали только пулеметы, позже к ним присоединились винтовки, затем донеслись артиллерийские выстрелы. А вот уже затарахтел и пулемет, приданный взводу Воронина. Наблюдатель с крыши станции сообщил, что вдоль полотна железной дороги движется рота противника. Взвод Ерофеева, как и предусматривалось, отошел к станции и занял позицию правее других.
На окраине деревни показалась группа белополяков, и вот уже на дорогу вытянулась одна ротная колонна, за ней другая. Идут нахально, в открытую. Как жаль, что у нас нет артиллерии, а то бы можно здорово проучить!
Приказал Ильенкову открыть огонь из двух пулеметов, что стояли на чердаке пристанционного домика. Хоть и далековато, но пули долетели. Мы видим, как колонны остановились, потом стали поспешно расчленяться по обе стороны дороги.
Поблизости от станции разорвался первый снаряд — противник нащупывал наших пулеметчиков. Но те успели убраться с чердака. Пришлось и нам с адъютантом расположиться за водокачкой, где был заранее подготовлен наблюдательный пункт.
Глубокий снег затруднял продвижение противника. Чтобы преодолеть версту пути, ему потребовалось больше часа. А когда до наших окопов оставалось примерно тысячу шагов, снова заговорили пулеметы, к ним присоединились стрелки. Цепи белополяков так и не смогли продолжать наступление. Их батарея пробовала подавить наши пулеметы, но расчеты часто меняли позиции, и из этого ничего не вышло.
На следующий день противник снова пробовал наступать при поддержке батареи, но опять был отогнан нашим огнем. Тогда одновременно с фронтальной атакой две вражеские роты пошли в обход, туда, где оборонялся взвод Воронина. Мы перебросили на левый фланг резерв — Кавалерийский взвод с двумя пулеметами. Белополяков и здесь заставили отойти назад.
Вечером дежурный по станции доложил, что меня требует к телефону комендант Острова. Тот сообщил, что к нам едет Лобода со своим хозяйством.
— Где ему разгружаться? — спрашивал комендант. — У вас, на Жогово, или не доезжая, на станции Борчаниново?
— Направляйте его к нам.
— Но у вас бои, — возразил комендант.
— Ночью здесь безопасно. Мы успеем разгрузить эшелон и до рассвета отправить обратно.
— Хорошо. Сейчас доложу начальству, а пока передаю трубку Лободе.
— Добрый вечер, товарищ командир, — услышал я бодрый голос своего помощника. — Везу валенки, полушубки и продовольствие.
Пока мы говорили, вернулся комендант Острова. Он объявил, что ему разрешено отправить эшелон на Жогово под мою, командира отряда, личную ответственность…
Мы подготовились к разгрузке: выделили по отделению от каждого взвода, заготовили сходни для лошадей и повозок.
Нельзя сказать, чтобы я был спокоен, хотя всячески старался скрыть это от подчиненных. Мозг сверлила мысль: «А вдруг противник ночью бросит на станцию все силы и если не захватит, то разобьет эшелон».
Поезд подошел тихо. Красноармейцы начали выводить лошадей, спускать сани, выносить имущество.
— У вас совсем спокойно, а мы тревожились, — заметил Лобода.
И только он это сказал, как возле станции разорвался снаряд. Неужели противник что-то заметил? Второй снаряд подтвердил эти предположения. К счастью, разгрузка шла к концу.
Но вот заговорил пулемет Петрунькина. Посланный к нему адъютант вернулся и доложил, что белополяки предприняли наступление. Я отправился в окопы.
Ночная атака противника была сорвана, а скоро разгрузившийся эшелон благополучно отбыл обратно.
14 января стоял очень сильный мороз и противник активности не проявлял. Пользуясь затишьем, мы роздали полушубки и валенки.
Лобода доставил несколько пачек газет, и они пошли по рукам. Все интересовались, что делается в России и «что сказал товарищ Ленин». Вера в Ленина, в каждое сказанное им слово была безгранична.
Доставленные Лободой газеты публиковали телеграмму Наркоминдела Советской России польскому правительству. В ней говорилось, что наша страна еще в апреле 1918 года заявила о своем неизменном желании прекратить военные действия. Однако польское правительство оставляет советские мирные предложения без ответа, а польские войска продолжают продвигаться в глубь советской территории.
Телеграмма предлагала Польше начать переговоры о заключении прочного и длительного мира.
В тот же день мы провели общее собрание отряда.
Ланис прочел телеграмму Советского правительства. Затем сказал:
— Наша задача состоит в том, чтобы любой ценой отбить врага, который упорно лезет на станцию. Поклянемся же товарищу Ленину, что будем стоять в окопах насмерть, не отступим ни на шаг.
— Клянемся! — раздалось в ответ.
С утра 15 января после продолжительного артиллерийского обстрела противник стал продвигаться в трех направлениях: рота шла вдоль железной дороги, две роты — справа от деревни, а еще одна направилась левее железной дороги. Что ж, если это все силы белополяков, то мы отобьем их. Но если у противника есть резервы?..
Артиллерия непрерывно била по окопам, станции, фольварку. Вражеская пехота двигалась перебежками. Много белополяков, сраженных нашими очередями, падало в снег. Все шесть пулеметов отряда работали на полную мощь.
Когда цепи врага подходили слишком близко, открывали убийственный огонь все красноармейцы и отгоняли их.
Под вечер белополяки стали выдыхаться.
Но вот вдали показался дымок. Нетрудно было догадаться, что это идет бронепоезд.
Хорошо, что Ерофеев разобрал рельсы на мостике. Выемка и холмик закрыли остановившийся состав. Оттуда станция не видна, стрелять ему неудобно. А путь починить мы не позволили — мостик находился под обстрелом. Бронепоезд вел огонь наугад.
Ободренные поддержкой, роты противника попробовали подняться. Но мы снова заставили их залечь.
— Лезут, дурни, словно не знают, что станцию обороняет отряд особого назначения, — пошутил Ильенков.
— Конечно не знают. Ты им напиши, и они перестанут наступать, — в тон ему ответил Бедик…
Я вызвал по телефону станцию Остров. Там оказался поезд командующего армией Корка. Ответил мне Иванченко. Доложив ему об итогах боя, я высказал свои опасения. Враг наращивает силы. Еще несколько подобных атак — и потери наши будут так велики, что отряд не сможет удержать станцию.
— Все будет в порядке. Скоро вас сменят, — ответил Иванченко.
Ночью прибыл стрелковый полк. Мы снялись и походным порядком выступили на станцию Борчаниново, а оттуда поездом в деревню Бородино, что рядом со станцией Локня.
Нашему отряду поручалась необычная задача — борьба с дезертирством на трудовом фронте и забота о налаживании работы «железкомов» и «лескомов» Витебской и Псковской губерний Транспорт и промышленные предприятия из-за нехватки угля переводились на древесное топливо. Тысячи коммунистов были направлены на топливный фронт. Заготовка и перевозка дров приравнивались к военным заданиям.
Отряд получил трехдневный отдых. На третий день состоялось партийное собрание. Меня приняли в члены РКП (б).
За зиму и раннюю весну отряд выловил немало дезертиров, помог в организации лесозаготовок. А в апреле пришлось расстаться с ним: меня отозвали в штаб армии и вручили предписание на Южный фронт, в Харьков.
Так я снова попал в город, где в 1918 году определился мой путь в революции. Иванченко оказался тоже здесь, в должности коменданта Харькова, являвшегося в то время центром подготовки наступления на барона Врангеля — последний оплот Антанты.
— Не сердись, Василий Леонтьевич, — сказал Иванченко. — Но придется тебе поработать в тылу.
— Как в тылу?
— А так…
Словом, меня назначили военным комендантом Ивано-Лысогорского района с его знаменитыми Холодной и Лысой горами. Работа в городе, незадолго до этого освобожденном от белогвардейцев, показалась мне трудной и сложной. Чем только ни приходилось заниматься: облавами на многочисленных бандитов и вылавливанием дезертиров, разбором дел спекулянтов и проверками подозрительных личностей, ликвидацией наследства почти трехлетней гражданской войны.
Прошло три месяца. Корпуса Врангеля вытянулись из Крыма, намереваясь снова разжечь пламя гражданской войны. И я обратился к командующему 1-й Украинской запасной армией Базилевичу с просьбой направить на фронт.
Меня назначили начальником штаба 4-й отдельной бригады. На нее возлагалась охрана юга Донбасса и борьба с бандитизмом.
Пришлось расстаться с Иванченко. С ним мы встретились снова лишь через шесть лет, когда бывший матрос стал директором крупнейшего в стране Енакиевского металлургического завода. С присущей ему энергией и настойчивостью он быстро организовал восстановление домен. А в тридцатых годах имя начальника Востокстали Иванченко знала вся страна. С ним был связан сказочный рост металлургии Урала и Западной Сибири, строительство Магнитогорского и Кузнецкого гигантов.
Но это, повторяю, было много позже, а в тот раз мы тепло попрощались с Иванченко, и я отбыл к месту новой службы.
Штаб бригады располагался в городе Шахты, или, как тогда называли, Александрово-Трушевске. Мы быстро сработались с командиром П. Л. Виноградовым.
Обстановка в районе была сложной. Много хлопот доставляли нам бандитские шайки, и особенно банда некоего Каменюка, насчитывавшая свыше тысячи сабель.
Однажды эта банда стала готовить налет на Шахты. Наше положение осложнялось тем, что три полка бригады рассредоточились в разных пунктах в радиусе 150 километров. В городе оставались только рота ЧОН, да комендантская команда при штабе.
Решено было прибегнуть к хитрости. Мы разослали во все концы конных милиционеров. Основная обязанность их состояла в том, чтобы бывать на людях, беседовать и как бы невзначай упрекать штаб бригады за то, что он нагнал в город много войска. Следовало также «проговариваться», что якобы на станцию прибыли бронепоезда и артиллерия.