Наконец его притащили на командный пункт 5-го армейского корпуса, где он предстал перед группой немецких офицеров, а потом и генералов. Генерал, видимо старший из всех, через переводчика задал вопрос:
— Какую задачу имеют ваши войска здесь, под Севастополем? — Спросил, видимо, по обязанности, по инерции, так как задача была уже ясна всем.
Гурьев ответил:
— Задача одна: как можно быстрее очистить нашу землю от захватчиков!
Затем задавали вопросы о том, что он знает об открытии второго фронта нашими союзниками в Европе. Гурьев ответил, что не знает, когда будет открыт второй фронт, но Германия проиграла войну еще 22 июня 1941 года, когда напала на Россию. Гурьев всегда говорил правду любому в глаза, всегда и везде.
Ночью его перевезли в штаб 17-й армии, на мыс Херсонес. Здесь тоже задавали подобные вопросы, и он, уверенный, что его все равно расстреляют, дерзко ответил:
— Вы задаете мне такие вопросы, на которые может ответить только наш командующий. А поскольку вам из Крыма не уйти, то вы имеете такую возможность…
Его не расстреляли, а перевезли на Херсонесский аэродром, где, кроме раненых немецких летчиков, обслуживающего персонала и высших офицеров, которые стремились скорее выбраться в Румынию, находилось несколько пленных советских летчиков, спасшихся на парашютах. Немцы собирались вывезти их на самолетах в Германию. Несмотря на агонию армии, приказы еще не были отменены и их пытались выполнять. Но выполнять становилось все труднее. Наша авиация наносила бомбовые и штурмовые удары по аэродрому. Тем истребителям противника, которым удавалось взлететь, приходилось вступать в бой с нашими истребителями. Наши их сбивали на виду у всех, и это деморализующе действовало на немцев.
Особенно сильное впечатление произвело уничтожение Илами нашего полка шести немецких транспортных самолетов Ю-52. С трудом приземлившись, они даже не успели зарулить в капониры. Убитых и раненых немцев добавилось.
Голос Гурьева дрогнул:
— И надо же: никто из наших пленных не пострадал! Как будто видели нас! А я смотрю и вижу: там Саша Паршиков с Павкой, там Витя Марченко с Вадимом Курманиным, вот Ежов, Кравченко, Ишмухамедов… Немцы меня в укрытие тянут, а я стою — лучше от своих погибнуть, чем плен!
Вторая волна наших машин завершила дело. Когда последняя, уцелевшая от разгрома, группа немецких истребителей улетела и аэродром прекратил свое существование, пленных перевели в лагерь, размещенный на месте каких-то бывших мастерских…
В лагере были в основном гражданские лица, согнанные в Севастополь. Их должны были отправить в Германию. К Петру подошел мальчик и стал расспрашивать, с какого аэродрома он летал на Севастополь. А когда тот ответил, что с Тумая, оказалось, что это сын той женщины, с которой мы беседовали в первый день после посадки в Крыму. Она плакала и показывала фотографию своего сына, которого немцы вместе с другими угнали перед приходом наших войск.
Мальчишка предложил Гурьеву спрятаться в трубе, которую он приметил на территории лагеря. Расчет был прост: немцы грузят людей на корабли ночью, соблюдая светомаскировку, а потому обыскивать все закоулки не станут. Так и получилось: ночью людей погрузили на пароход, а утром на территорию лагеря ворвались наши солдаты.
В суматохе боя Гурьев мальчишку потерял.
Командир полка предложил Гурьеву сходить в деревню и рассказать матери, что ее сын жив и скоро они встретятся. Воздушный стрелок Паршиков ходил вместе с Гурьевым. После он рассказывал, что мать не поверила этой истории, плакала, спрашивала: «Если это правда, то где же он?» Прошло несколько дней, а мальчишки не было. Тут уже многие начали сомневаться в правдивости этой истории. Гурьева отправили на проверку. Ведь он все-таки был в плену. Мы были воспитаны в духе, что плен — это позор. Плен несовместим с присягой, воинским долгом и честью. Знали наизусть и требование Устава: «Ничто, в том числе и угроза смерти, не должно заставить воина Красной Армии сдаться в плен». Известны были нам и слова Сталина, что у нас нет пленных, а есть предатели.
Позора мы боялись больше смерти. Но судьба пленного могла постигнуть любого из нас. Бывало, что возвратившиеся после выполнения боевого задания члены экипажей докладывали на КП: «Видел: такой-то был сбит, упал там-то». И мы думали о том, удалось ли товарищам уйти или хотя бы застрелиться последним патроном. О добровольной сдаче в плен и не думали. предательство, а наказание предателям может быть только одно: позорная смерть и презрение.
Петя не мог быть предателем. Не мог! Я слышал, как Соколов говорил старшему лейтенанту, уполномоченному СМЕРШ: «Кто может поверить, что наш Петя Гурьев двадцать пять лет был украинцем, а за пять дней плена стал немцем? Чепуха!»
Через пару дней Гурьев возвратился из штаба армии в полк, а мальчишки все не было. И вот дней через десять на аэродром приходит мать со своим сыном. Мальчик с забинтованной головой. Увидев Гурьева, просиял и бросился ему на шею. Рассказал, что побежал в атаку вместе с наступающими солдатами, оказывал им помощь, сам был ранен в голову. В госпитале его подлечили, и затем на попутных машинах он вернулся в родное село.
Много вреда принесло и умолчание о судьбе сына Сталина — Якова. Немцы уже после войны меня спрашивали, а верно ли, что сын Сталина был у них в плену? Я сам об этом ничего не знал и обычно отвечал, что у Сталина есть один сын — летчик и дочь. Мне показали листовку, в которой были использованы фотография Якова Джугашвили и его письмо к отцу. Я тогда сказал, что это, очевидно, геббельсовская пропаганда, но при удобном случае доверительно задал такой же вопрос моему товарищу по группе в ВИИЯ, который в то время работал в контрразведке здесь же, в Берлине. Тот подтвердил, что Яков был в плену, но попросил держать язык за зубами, а на мой вопрос, зачем же скрывать этот факт и после войны, ответил:
— По нашим данным, Яков Джугашвили был расстрелян немцами. А отношение к сдавшимся в плен осталось прежним. История до конца неясная. Вот почему Сталин и молчит. А соответственно это является государственной тайной.
После смерти Сталина о судьбе Якова Джугашвили писали в газетах. По многочисленным свидетельствам, Яков Сталин ни Родину, ни отца не предал. Судя по его поведению до войны и в плену, он бы сам отказался от обмена его на немецкого генерала, как, искренне или с целью провокации, предлагало гитлеровское командование. Вообще, плен — явление сложное, многогранное, во многом еще не исследованное. Рубить здесь сплеча нельзя. Очевидно, главный критерий здесь — в каких обстоятельствах человек попал в плен и как он вел себя в плену.
Естественно, в процессе своих послевоенных исследований я искал и ответа на вопросы: как немцы относились к нашим летчикам, попавшим к ним в плен, как оценивали их бойцовские качества. Узнал и о беспримерном мужестве пленных летчиков, но пришлось столкнуться и с предательством: в армии Власова, оказывается, была и авиация!
С началом боевых действий, учитывая беззаветную храбрость советских летчиков, совершивших воздушные тараны, а также направлявших подбитые и горящие машины в скопления немецкой техники, Геринг отдал приказ: уцелевших после воздушных и наземных огненных таранов летчиков после допроса расстреливать.
Вообще к авиаторам было особое отношение: для летного и наземного персонала советских ВВС были созданы отдельные лагеря военнопленных, так как немцы считали, что в авиации служили наиболее преданные коммунизму люди «сталинские соколы». В люфтваффе говорили: «Наши орлы воюют против сталинских соколов».
В первые дни войны на Восточном фронте Геринг отдал приказ о расстреле в воздухе летчиков, спасающихся на парашюте. Позже, в 1943 году, приходилось уже учитывать, что за такие действия, произведенные на виду большого количества людей, когда-нибудь, возможно, придется отвечать. Например, в приказе командующего немецкими войсками в Крыму от 31 августа 1943 года говорилось, что «в последнее время отмечаются случаи, когда в тылу немецких войск выбросившиеся с парашютом советские летчики обстреливаются немцами и многие из них гибнут. Это недопустимо, ибо их нужно допросить, получить от них интересующие командование сведения. Запрещается стрелять по парашютистам, кроме того, и в таких случаях:
а) когда видно, что спускающийся на парашюте вражеский летчик приземляется на своей территории;
б) когда вражеские парашютисты приземляются в тылу наших войск и нет возможности их захватить в плен. Об этом немедленно нужно сообщить в соседние воинские части, чтобы организовать поимку. Захваченных парашютистов немедленно сдавать в разведотдел…»
В начальный период войны в немецкий плен попало много авиаторов из наземных служб, ибо они отходили на восток последними, выпустив в полет летчиков, зачастую когда немецкие танки уже врывались на аэродром. Летчики попадали в плен, потеряв ориентировку или сев на уже занятый немцами аэродром, о чем они не знали. Попадали в плен и после прыжка с парашютом из горящего самолета. Добровольные перелеты на сторону противника были чрезвычайно редки, хоть немецкая пропаганда и утверждала, что перелеты в плен были массовыми.
Но предатели все-таки были. Война, как и любое резкое изменение жизни страны, поднимает из глубин души как самое светлое, так и самое темное. Появляется желание использовать изменение обстановки для достижения давно вынашиваемых планов. В Красной Армии служили и бывшие солдаты и офицеры белой армии, из которых далеко не все примирились с Советской властью, а также, как я уже говорил выше, жертвы раскулачивания, расказачивания, обиженные Советской властью в ходе бескомпромиссной борьбы с религией, недовольные методами проведения национальной политики и т. д., и просто расчетливые трусы, посчитавшие, что с Советской властью уже покончено (таких, кстати, сегодня пруд пруди).
Были такие и среди летчиков. На основании архивных документов и послевоенных публикаций немецких авторов относительно авиации армии Власова вырисовывается такая картина. В августе 1942 года некоторые бывшие советские летчики — майор Филатов, капитан Ракушинский, лейтенант Плющев и, возможно, другие — в Осинторфе (Осиновке), под Оршей, предложили свои услуги немцам. Осенью 1942 года под командованием майора Филатова было создано подразделение при группе армий «Центр». По сведениям из архивных документов, действовало оно до февраля 1943 года. Начальником шт