— Нет, это сказал ваш коллега. Я ему не возражала. Но Баталов ни с какой крыши не бросался. В это я не верю. Василий боялся высоты — стал бы он шутки ради лезть на крышу и с нее бросаться.
— Какая уж тут шутка, если человек сводит счеты с жизнью. — Флейшман любовно смотрел в чашку и пил горячий кофе, не дуя на него и не прихлебывая. Фрау Шрёдер стучала на машинке, переводила строку, стучала, исправляла опечатки; потом остановилась.
Нелли положила теперь другую ногу на ногу и стал кусать ноготь.
— Нет ли у вас случайно маникюрных ножниц? У меня только что сломался ноготь, а своих ножниц я что-то не нахожу, наверно, дома забыла.
Флейшман и я взглянули на фрау Шрёдер, которая не сразу уловила смысл разговора.
— Что? Извините, что вы сказали? Маникюрные ножницы — это был настоящий вопрос, да? Записывать его не надо?
— Дорогая моя, мы здесь задаем только настоящие вопросы, но этот вам действительно записывать не нужно. Вероятно, вы можете на него ответить сами. — Флейшман прямо-таки опекал эту фрау Шрёдер, которая наверняка не знала, что без его постоянного заступничества она бы уже давно у нас не работала.
— Знаете, я должна посмотреть, секундочку, нет, погодите, вот моя сумочка. — Она взяла сумочку, висевшую на спинке стула, и стала в ней рыться.
Она и в самом деле достала оттуда маленький футляр и бережно положила его рядом с пишущей машинкой. Нелли встала, взяла футляр, поблагодарила и вернулась на прежнее место. Она открыла молнию. Кольца маленьких ножниц были позолочены.
— В свидетельстве о смерти было написано: "Смерть от перелома шейного отдела позвоночника вследствие падения с крыши с целью самоубийства". На месте, где должна была значиться фамилия врача, был прочерк. — Она сделала вдох сквозь сжатые зубы, — явно порезалась, или ноготь сломался глубже, чем она предполагала, и надорвал кожу.
Флейшман бросил на меня торжествующий взгляд.
Нелли смотрела на свои туфли, потом подняла голову и поглядела мне прямо в глаза. Я улыбнулся. Разумеется, она мне улыбкой не ответила. Ножницы она положила обратно в футляр.
— Что вы хотите этим сказать?
— Я хочу сказать точно то, что сказала. Таково было содержание свидетельства о смерти, которое я должна была подписать. Оно было необычайно подробным, особенно потому, что показаний известных свидетелей как будто бы не было. — Она закрыла молнию на футляре. — О дальнейших похоронных формальностях мне заботиться не пришлось, так как у Василия еще не было гражданства. Вы же наверняка всё это знаете? Организация его похорон была в известной степени делом властей. Во всяком случае, они возложили на гроб букет гвоздик, и еще там была роскошная гирлянда, знаете, гирлянда из цветов, о которых мы давно забыли. Забыли там, хочу я сказать, на той стороне. Белые розы, огромные лилии, которые казались искусственными, и махровые гвоздики. Подобранные без особого вкуса. И все же гирлянда была впечатляющая, особенно потому, что на ленте было написано только: "Прощай, верный товарищ", и никто не мог докопаться, от кого это.
Нелли встала, но ей пришлось немного подождать, пока стук машинки смолк, и фрау Шрёдер смогла взять у нее футляр.
— Возможно, от Союза художников? — Флейшман хитрил.
— Это вы у меня спрашиваете? Я могу себе представить, что вы знаете, от кого была эта гирлянда.
— От кого? — Флейшман не отступался от этого вопроса, так что мне самому было неясно, знает он или нет.
— Я этого не знаю. — Нелли покачала головой, протерла глаза и положила другую ногу на ногу. Под ее подошвой заскрежетал осколок.
— Не от Союза художников наверняка. Он там не состоял. Думаете, что человек, если он переводчик и русский, мог запросто туда вступить? — Нелли подняла руку, чтобы убрать волосы с лица. Только теперь мне бросились в глаза большие пятна пота, которые образовались у нее на платье. — Знаете, что меня удивило? Его родители не приехали. Умирает молодой человек, а никто из его родных не приезжает. Говорят, что его отец к тому времени был уже очень плох. Он долго болел, — об этом Василий мне рассказывал. Они с отцом, похоже, постоянно переписывались. Власти тогда мне обещали, что известят его родителей. Я ведь ни к чему подступиться не могла, у меня не было ничего, ни одного адреса, его квартиру опечатали, — у меня не было на нее никаких прав. — Нелли покачала головой, ладонями отерла себе лицо и в поисках помощи взглянула на меня.
— Не дадите ли вы мне воды?
Только было я хотел встать, чтобы принести ей воды, как Флейшман, который моего движения, казалось, не заметил, строго сказал:
— Ну, мы скоро сделаем перерыв. А пока что продолжайте, фрау Зенф. У вас не было никаких прав?
По голосу Нелли было слышно, как пересохло у нее во рту.
— Мы не были женаты. Позднее мне и детям вручили некоторые его личные вещи. Но ни его отец, ни мать на похороны не приехали. Я все время задавалась вопросом: может, им не разрешили выехать?
Хотя бы сейчас, напоследок, я мог у Нелли спросить, чем она объясняет, что они все еще жили врозь, — ее возлюбленный Баталов и она. Наверняка она сказала бы, что дело упиралось в его служебную квартиру. Но тем удивительнее было, что она не располагала адресами его родных, никогда раньше с ними не встречалась. Так что было вполне возможно, что вся история про его мать, чистокровную немку, якобы вышедшую замуж в России, была просто выдумкой. Я представил себе, в какой ужас пришла бы Нелли Зенф, если бы мы изложили ей предположения такого рода, как она бы разом накрутила на пальцы все пряди своих волос и не переставая чмокала бы пересохшими губами, как в конце концов упала бы без чувств, и кому — то из нас пришлось бы ее подхватить. Я бы долго медлить не стал. В этом случае я не упустил бы возможность похвалить ее красивое платье. Какую-то долю секунды я думал о том, чтобы это платье с нее снять, дабы избавить ее от пятен пота, которые наверняка были ей неприятны. О колготках я мог бы не говорить, как и о многом другом, что показалось бы ей благодеянием и нежданной защитой.
Однако Флейшману влечение и сочувствие, казалось, были неведомы. Он был профессионал до мозга костей,"- я не смог подметить у него ни малейшего личного побуждения. Флейшман не допустил бы, чтобы Нелли Зенф узнала какие-либо важные подробности, которые, с большой вероятностью, знало только ЦРУ. В конце концов, после нас брались за дело другие секретные службы, и было бы неосторожностью позволить Нелли узнать больше, чем надо.
Флейшман вздохнул.
— Если в свидетельстве о смерти врач не был назван, что это могло означать?
— Это означало, что я не должна знать никаких имен, никакого адреса, по которому мне можно было бы обратиться, чтобы расспросить, как это в точности могло произойти. Это означало, что не было никого, кто бы мне сказал, что Василий наверняка упал вот с этой крыши, именно с нее бросился вниз. А что это означает еще? — Нелли взглянула на свои часы. — По ночам мне снится, что он приходит опять, появляется из-за какого-то дома и тащит меня в угол. Он признается мне, что еще жив, но что для всех будет лучше считать, будто бы он погиб.
— И так могло быть на самом деле?
Нелли рассмеялась, смех у нее был детский, насколько об этом мог судить бездетный человек вроде меня. Флейшман вызывающе смотрел на нее.
— Моя мать говорит, что у людей, ее поколения это бывает часто. Все ее подруги, тогда еще молодые девушки, если они выжили, кого-нибудь да потеряли — а иногда и всех. Почти все видят во сне, что этот человек возвращается. Ничего необыкновенного тут нет, понимаете, просто этим они утешаются, создают себе во сне эту фата-моргану, место, но также и время, другое время, отныне общее для всех. Словно находишься в общей системе координат земных стран света.
— Тут вы, возможно, правы. — Флейшман склонил голову набок и почесался. — С такой стороны я это еще не рассматривал. Но факт остается фактом: вы не знаете, правда ли то, что написано в этом свидетельстве о смерти.
— Сколько есть всего такого, чего мы не знаем!.
— Возможно, он еще жив.
— Если они были способны пригласить его родителей к пустой могиле, то да. Но возможно также, что он погиб. Бросился именно с этой крыши. Только вот бросился он не сам, а его столкнули.
— Кто мог быть заинтересован в том, чтобы столкнуть его с крыши? — Флейшман притворялся тупицей.
Нелли пожала плечами и зевнула.
— Что наводит вас на такую мысль? Есть подтверждения?
— То, что он не оставил прощального письма.
— Слишком личный мотив для подобного предположения.
— Нет, мотив — это нечто другое, — наставительно сказала Нелли. — А это — идея, не более, чем идея. Мы же говорим о наших идеях. — Она наклонилась вперед и скрючилась, закрыла лицо руками и тяжело дышала. А то я уже удивлялся: сколько еще времени нам понадобится, чтобы довести ее до слез. Флейшман посмотрел на меня, и мне показалось, что глаза его выражают довольство. Удовлетворение. До сих пор Нелли Зенф казалась совершенно безучастной, равнодушной, как девушка, что пересказывает слухи, которые сами по себе ужасны, но ее не трогают, не сказываются на выражении ее лица или ее поведении. Нелли сидела по-прежнему скрючившись.
— Мертвым вы Баталова не видели?
Упорство Флейшмана, жесткость, проявлявшаяся у него в такие моменты, когда я, скорее, подошел бы к допрашиваемой и положил ей руку на плечо, заставляла его в ходе служебной карьеры брать препятствия, перед которыми в нерешительности остановились бы его деятельные соперники, опасаясь, как бы им все же не сломать себе шею. Дыхание Нелли было единственным проявлением жизни, исходившим из ее насквозь промерзшего, или застышего от боли, или просто усталого тела. Мне показалось, что она не слышала вопроса.
— У вас была возможность его увидеть? Вам предлагали увидеть его в последний раз?
— Нет. Что бы это дало? Говорили, будто он изуродован. Думаете, они могли его усыпить и загримировать, и такого, усыпленного и загримированного — положить передо мной, а я бы им поверила? Решила бы, что он мертв, и сохранила бы в памяти этот искаженный образ, этот фантом? — Голос ее шел откуда-то из глубины, из ее лона, из легкого летнего платья, в котором ей наверняка было холодно.