Вдруг я почувствовал, что меня обнюхивает какое-то крупное животное. Рогатая морда высунулась из тумана. А туловище казалось длинным и лохматым, как у допотопного чудовища. Но глаза у рогача были доверчиво-голубые, русалочьи. Животное дышало на меня своим теплом, согревая и желая спасти. Никогда я не думал, что дикий северный олень может подойти так близко. Ни кулички, ни турпан, ни олень не чувствовали во мне врага. Будто я и вправду оказался на земле после потопа. И сам будто заново народился.
В этом тумане живые существа еще не разделились на хищников и добычу. А жили совместно и свободно, ничуть не опасаясь друг друга, полагая, что я тоже родился здесь в тумане и мало отличаюсь от них.
Я мог погладить рукой каждое существо. Они были родными для меня. Как и я для них. Это была ночь доверия, хотя, конечно, никаких ночей не бывает здесь в это время года. Просто туман лег на землю, просто туман… Потом он позолотился и стал растворяться, открыв голубовато-белесый провал заполярного неба. И кулички перестали шнырять возле моих ног. Косясь на мое ружье, поднялся турпан, сияя оперением. Того рогача, что обнюхивал меня и согревал дыханием, и след простыл. Сколько я ни оглядывал уходящую увалами и сверкающую озерами тундру, ничего похожего на оленя не находил. А ведь несколько минут назад я мог погладить его рукой…
Удивительно, что, несмотря на эту ночь без сна и прогулок вокруг озера, я чувствовал себя бодро. Так, наверное, чувствует себя лунатик после ночных гуляний и впечатлений, которые он принимает за сны. Так что и смену в своей такелажной бригаде я отработал без устали.
На реке черемуховых облаков
Сеня заглянул за белоснежный куст, похожий на теплый сугроб. В яме под ним плавал громадный таймень, жарко горя в воде пурпурными боками. А глаза… какие глаза! Совсем не рыбьи! Такие глаза — у птицы Феникс, если она, конечно, есть на свете.
— Сеня, иди уху хлебать! — крикнули ему взрослые. — И спать уже пора! Завтра наглядишься!
Нет, Сеня никогда такого не видел. Он чувствовал себя просто на седьмом небе из-за того, что его взяли на рыбалку и что он своими глазами видел тайменя. А таежная река, где еще недавно плавал таймень, была окружена весенними сугробами цветущей черемухи. И получалось так, что это река не по земле текла, а среди облаков!
— Когда вытащили его, — говорил дядя Кологрив, прикуривая, — я хотел обратно в воду сунуть. Неужели, думаю, природа эту красоту для утробы человека создает?
Вместо нормальной руки у дяди Кологрива была сплющенная и розовая, как молодая картошка, культя. Но он ловко прикуривал. Уголек, словно прирученный, дымился в культе и не жег кожу. Сеня бы все отдал, чтобы быть на месте Кологрива и рассказывать о своей удаче.
— А для чего же? — спрашивали рыболовы.
— Здоровенный попался!
— Пузатый! Не таймениха ли? Тогда полведра красной икры сдоить можно!
— Да балычок!
— Да жареха!
— И такой деликатес — в воду!
— Приплывет, когда рак свистнет!
— Это надо родиться второй раз в той же счастливой сорочке.
Рыболовы горланили нежно и растерянно, укоряя товарища. Кологрив смотрел на всех грустными глазами и только головой кивал. В поселке он был скромным и незаметным человеком. Работал на пилораме. Даже после того, как однажды ему отрезало там пальцы, так и остался работать пильщиком. Такой он был человек. Считал, что даже из-за его несчастья не стоит выдумывать другую работу, хотя ему предлагали поехать на курсы и выучиться на нормировщика. Но уж очень громко звучала эта профессия. И Кологрив остался при своей. Семьи у него не было. И выходные он проводил на этой реке. Сюда он ездил на пустых платформах лесовозной кукушки. Привозил тяжелые куканы красноперок и чебачков, вялил и угощал товарищей. Может быть, этими вялеными угощениями и был знаменит. Но мало ли кто кого и чем угощает — разве от этого он становится более известным! Незаметно жил Кологрив. А теперь ему попался этот красавец-таймень. Конечно, Кологриву все помогали его вытаскивать. И Сеня помогал, схватив речное чудище за огненный хвост. На мелководье таймень так барахтался, что даже взрослые рыбаки падали и кувыркались. Но, конечно, вытащили. Разве против поселковских мужиков тайменю устоять! Но почему именно Кологриву попался этот таймень? И почему он хотел отпустить рыбу?
— Работу, как вы знаете, ребята, я ценю, — рассказывал Кологрив, покуривая. — У меня настроенные пилы поют, как оркестр. Что сосна, что лиственница — все нипочем. Но зачем мы зареченский лес стали брать? Отсюда берем! А река наша обмелеет, я вам точно говорю. Здесь же заказник надо делать! В последнее время мне работа не в радость. Как подумаю об этой реке… Вы говорите — закуска… Конечно, балычок можно закоптить. Но зачем мы пойменный лес губим…
Круглое лицо Кологрива лизал огонь. А он говорил и говорил, будто не чувствуя жара. Костер отражался в темной воде черемуховой реки. И в яме под кустом отражался! Как будто два отражения хотели соединиться и уплыть по вольной реке, унося свой огонь в глубину.
Неужели река обмелеет? И в ней никогда не будут водиться таймени? — думал Сеня, засыпая и не соглашаясь с этим. Ему приснилось, что черемуховые облака поднялись над рекой, смешались там с настоящими и пролились дождем. И река поднялась высоко, чуть ли не до самых этих смешанных облаков. А таймень выплыл из ямы и подставил Сене широкую и удобную для езды спину. И они поплыли среди снежных и теплых облаков. Река изменила свое течение и несла воды рядом с поселком Сени, с другими селениями и городами. Люди выходили из домов и радовались, глядя на Сеню и тайменя, любуясь рекой. Такую реку они и во сне не видели! Сеня показал рукой, приглашая сесть рядом и покататься на таймене. Он был такой громадный, этот огненный таймень, что мог уместить на своей спине всех, кто хочет, и катать среди черемуховых облаков. Лишь бы река не обмелела и была такой всегда.
— Отпустил, раззява! — услышал Сеня сквозь сон голос. И сразу понял, что это о таймене. Сеня протер глаза и увидел, что на берегу бегали вчерашние ночевщики, мечтавшие о хорошей закуске. Они бегали, свистя спиннингами и полосуя воду.
— Культя несчастный!
— Такую удачу надо двумя руками держать!
— Пропала закуска!
Сеня вскочил как на пружине. Подбежал к яме за кустом. Огненного невольника в ней не было. Яма была пуста и холодна. Только черемуховые ветки обтаяли с краю. А таежная река огненно светилась то ли от солнца, то ли от алого блеска вернувшегося в родные воды тайменя. Может быть, он был огненной душой реки, родной брат птицы Феникс и утреннего солнца!
— Зачем вы так, дядя Кологрив? — спросил Сеня у этого безалаберного взрослого, когда тот бочком подошел к остывшему костру и нашарил в нем уголек, чтобы прикурить.
— Сколько времени потратили. Ездили…
— Не поймать им нипочем! — сказал Кологрив, зорко поглядывая на суетящихся товарищей. — Зря только воду мутят!
И наклонившись к Сене, дыша веселым дымком, сказал шепотом:
— Зачем, спрашиваешь? За тем, что мне такие не попадались. Один он на всю реку. Понял? Мы лучше с тобой чебачков да красноперки надергаем. А этот пусть живет… Вырастешь, может, тебе попадется…
— Я его сразу отпущу! — сказал Сеня. За себя он мог поручиться.
Спаситель Хохуччи
Женился Валера на тальманщице[3] Зоечке. Она-то поняла, что Валера человек с характером. С ним не пропадешь. А в понедельник после свадьбы Валера на работу вышел. Ему говорят со вздохом:
— Ехать тебе надо, Валера!
— Куда еще?
— В Хохуччу!
— Что я там забыл?
Хохучча — это же не ближний свет. Двое суток в один конец.
— Люди мерзнут, — объясняют. — Сам знаешь, там центральное отопление провели. А горючку полностью не завезли, хотя котельная новая…
— Мне-то что! — говорит Валера. — Пусть начальника снимают, однако. Как он котельную строил, а горючку к ней не завез!
— Уже сняли! — говорят. — А люди мерзнут!
Ну так и уговорили. Люди же!
Поставили ему бочку с горючкой на сани. К ним приторочили мешки с почтой. Ведь месяц не было связи с Хохуччей из-за нелетной погоды. Вся надежда на Валеру. В провожатые дали хохуччинского парня Захара. Он как раз котельщик этой самой новой котельной. Хотя она новая, а вот запчастей к ней не было. А тут возьми и выйди из строя клапаны. Захар достал их в райцентре. И кое-какие запчасти достал. А вот обратно улететь не смог. И ждал погоды в аэропорту, мучась оттого, что не может помочь своим землякам, у которых к тому же кончилось топливо. Так что он обрадовался, когда узнал, что Валеру туда направляют.
И поехали они на пару. Путь держали вдоль берега. Это чтобы не сбиться с пути. И не заехать, предположим, на Северный полюс, который, кстати, был недалек.
Когда начинался пурговой заряд, они пережидали. Вслепую же не поедешь. Кругом трещины. Из трещин и полыней глядели на них нерпы. Высовывали свои круглые мордахи и глядели, как по ледяной корке катит оранжевая бочка. А в кабине трактора Валера с Захаром о чем-то беседуют.
— У нее глаза, — рассказывал Валера, — туши свет! Зеленые, как у горностая, и светятся. Однако заботится обо мне!
— Когда-никогда, а жениться все равно надо! — миролюбиво говорил Захар и думал о своих делах.
В родной Хохучче теперь новая власть. Старого председателя сняли как несправившегося. Сколько раз Захар говорил ему об этих клапанах. С такими клапанами никаких запасов до навигации не хватит. Дизель глотал топливо, как алкоголик спирт на дармовщинку. Вот и не стало горючки.
Должность свою Захар ценил. Считал, что в жизни котельщик значит не меньше, чем председатель. Может многое предвидеть. Новым председателем стал Виноградов. А это же дядя Захара. И теперь эти клапаны, запчасти и бочка существенно укрепят авторитет нового. Докажут, что прежний никуда не годился, раз не слушал советов котельщика. И появление самого Захара в родном поселке станет торжеством простого человека.