Ранним утром в деревне пахнет прелой листвой, стелется по улице густой туман, словно кто-то разлил в воздухе большой стакан молока. Слышно, как в сарае шебуршат куры, громко зевает цепная собака. Месяц грибов, рыбалки, сна, тишины и Нинкиного шепота в темноте. А потом позвонил Вовка. И Нина носилась вслед за Максом из комнаты в комнату просторного деревенского дома, издавала горлом какие-то протяжные птичьи звуки.
– Мама, помоги мне! – закричала она в кухню, где, замерев перед столом, сидела Антонина Ивановна.
– Уймись, Нина. Пусть.
Пусть. С этим и уехал.
Он ожидал, что в холле больницы будет пусто и они с Агатой постоят вдвоем у окна. Что-то такое видел в кино. Но холл походил на зал ожидания вокзала: какая-то бестолковая толчея, людской гул, сумки, пакеты, встречи, расставания. Агата появилась в дверях, он махнул ей рукой, а она словно и не удивилась, увидев его в этой толпе. Они пробрались к подоконнику, и Максим протянул ей пакет с апельсинами. Молчание между ними натянулось, как струна. Он отчаянно соображал, что бы такое ей сказать, но она заговорила первой.
– Тебе Володя позвонил?
– Угу.
– В палате со мной люди – совершенно кошмарные. Решают кроссворд и ни одного слова отгадать не могут. Приходится подсказывать.
– Плохой из меня оказался защитник, да?
Она пожала плечами и отвернулась. Тоненькие плечики заходили ходуном, он притянул ее к себе, почувствовав чуть заметное сопротивление, как будто, ухватившись за ветку гибкого куста, пытался наклонить к себе ствол.
– У меня неходжкинская лимфома. Красиво звучит, правда?
– Агата…
– Помолчи, – она закрыла глаза, приподнялась на цыпочки, втянула ноздрями его запах. Потом сложила руки на животе, где под халатиком тянулся тонкий розовый шрам, и сказала:
– Когда я умру, все мои демоны умрут вместе со мной.
Он положил свою руку поверх ее. Пальцы у нее были холодные, влажные и слегка подрагивали.
– Сколько их было?
– Трое.
– Больно было?
– Страшно.
– Давно?
– Год назад.
– Я завтра еще к тебе приду.
– Нет, Макс. Тебе потребуется миллион лет, чтобы увидеть меня снова.
Он бы не смог уйти. Так и остался бы стоять, прижимая ее к себе. Но Агата ушла сама. Расцепила свои руки и ушла, оставив на подоконнике пакет с апельсинами.
Она умерла во вторник.
Поздно ночью он пришел к подъезду, где всего месяц назад дышала Агата. Остановился перед входом, закурил и смотрел в небесную темноту. Как же темно в городе по ночам! Он думал о том, что где-то там, в этой глубокой темноте, вместе со своей собакой бежит, наверное, сейчас Агата. И собака защищает ее от врагов.
Предательница
Был у Женьки медведь. Небольшой, с флакон одеколона ростом. И на животе у него были переплетенные кольца. Мама сказала, что это медведь Олимпийский. Медведь сидел на полке рядом с поролоновой свиньей Дашкой и желтой деревянной собакой Собакой. Еще там сидел пучеглазый неинтересный пупс. Но, конечно, никто из них не мог сравниться с Дашкой, она была Женькиной любимицей. Только ей было позволено лежать в постели рядом с Женькой, и только ее брали в отпуск. Так что Дашка видела все то же самое, что и ее хозяйка: большой дом с садом на Украине и кооперативную квартиру с собакой Динкой в Башкирии. Это когда ездили к бабушкам.
Дашка ходила на речку и в огород и послушно лежала там, где положат, пока Женька не наплещется в речке Трубиж, или не наестся пахнущей спелым солнцем клубники, или не набегается по двору с «дикой собакой Динкой» – папа сказал, что есть такая книжка про любовь. И Женьке очень нравилось представлять, что крошечная, тонконогая, вертлявая собачонка, которая побаивалась дерзких окрестных котов, на самом деле в глубине души – самая настоящая дикая собака.
А потом Дашке стало скучно, это Женька увидела по ее глазам. Поросенок, раскинувшись своим плюшевым телом, лежал под шатром-лопухом, чтобы не было жарко, но так ему было совсем не видно ни длинных стрекоз, ни бабочек, ни высокого, в штрихах облаков, неба. И тогда, вернувшись из короткого отпуска, Дашку выдали замуж за медведя, потому что они подходили друг другу по росту. Из обрезка тюлевой шторы мама сшила роскошную фату, а папа исполнил свадебный марш, когда молодожены проехались по обеденному столу в коробке из-под обуви. И спать в тот вечер легли втроем: Женька и Дашка с Мишкой Олимпийские.
На завтрак была гречневая каша, рассыпчатая, со сливочным маслом. Женька ела ее чайной ложечкой и запивала горячим сладким чаем. Дашка с Мишкой стояли на столе и улыбались, а Женька улыбалась им в ответ, глядя поверх чашки.
– Женя, – позвала мама из комнаты, – закругляйся давай, мы сейчас в садик опоздаем.
Женька быстро поставила тарелку и чашку в раковину и выбежала к маме. Та протянула дочке ее любимое платье – светло-зеленое, в больших белых ромашках, с белым воротничком.
– Одевайся быстренько, я еще ленты поглажу.
Женька проворно втиснулась в платье, она уже совсем большая, может одеваться сама. Натянула белые колготки и встала перед зеркалом, сейчас мама будет косы заплетать – две тугие каральки с яркими желтыми бантами.
В садике день тянулся медленно. Женька переделала все свои любимые дела: полистала книжку с картинками, где принц надевал на ногу Золушке красивую туфельку, поиграла с девчонками в дом, на прогулке качалась на качелях до стукалки, а вечер все никак не наступал! Женьке очень хотелось, чтобы он пришел побыстрее, потому что завтра суббота и можно долго не ложиться спать, и мама с папой обещали, что можно будет посмотреть после программы «Время» кино, сидя между ними на диване. И когда папа наконец-то пришел, она уже вся извелась, стоя у окна и отмахиваясь от подружек, которые то и дело звали поиграть то в доктора, то в магазин.
Дома мама приготовила борщ, и Женька с папой ужинали перед телевизором. Мама редко это разрешала, но сегодня было исключение – показывали фильм про шпионов. Какие-то плохие дядьки посадили хорошего в комнату, где постоянно играла нескладная музыка, и у хорошего дяденьки от этого заболела голова. Женька хлебала борщ, обмакивала в соль порезанную луковицу, хрустко откусывала и поглядывала на папу.
– Интересно?
– Законная кинуха, – папа подмигнул и улыбнулся.
Субботнее утро принесло с собой всепоглощающее счастье – в дверном проеме папа повесил качели! Веревочные поручни, зеленые сиденье и спинка – неописуемая красота и гордость – свои собственные качели прямо на входе в ее комнату! Девочка повисла у отца на шее и болтала ногами от восторга. Мама вышла из кухни и смеялась Женькиному счастью.
– Приступить к испытаниям! – сказал отец и усадил дочку на качели.
– Паш, ты только ее не урони, – немного встревоженно сказала мама.
– Мы потихоньку, мам, – успокоила Женька. – Правда, папа?
– Приготовиться к перегрузкам! – скомандовал отец. – Сейчас будем тебя в космонавты готовить!
Он раскачал качели, и хоть получалось не до стукалки, как в саду, где металлические поручни стучали об верхнюю перекладину, все равно было так здорово, что захватывало дух и хотелось смеяться. А в начале недели качели были забыты, и хотелось плакать, потому что мама уезжала в больницу.
– Женечка, – мама присела на корточки, и Женька обняла ее за шею, от мамы вкусно пахло духами и пудрой, – я всего на несколько дней.
Женька кивнула, а мама сказала:
– Пойдем со мной.
Они вошли в Женькину комнату и подошли к столу, мама выложила на его чистую поверхность четыре спички.
– Вот видишь, – сказала мама, – меня всего четыре дня не будет. А ты вечером, как спать будешь ложиться, одну спичинку ломай, так будешь знать, через сколько я вернусь.
– Я не хочу, чтобы ты уходила, – ответила Женька сипло.
– Мне очень нужно, – мама посадила дочку к себе на колени, поцеловала и прижала к себе.
– Тебе больно? – спросила Женька.
– Нет, – мама улыбнулась, – мне не больно. Я тебе сейчас дам кое-что.
Она открыла дверцу шкафа и вытащила семейный альбом. Пошуршала страницами, протянула Женьке фотографию. Мама на снимке была очень красивая, с короткой стрижкой, в клетчатом платье с круглым светлым воротником.
– Вот, ты под подушку положи, а я себе твою фотографию положу, будем друг дружке спокойной ночи желать.
В комнату заглянул папа.
– Настя, одевай Женьку. Сначала ее в сад, а потом тебя в больницу. Машина уже пришла, – он подмигнул дочке и сказал голосом Карлсона: – Не реви. Собирайтесь, девчонки.
День в садике тянулся бесконечно. Почти весь день она просидела у окошка, а после полдника без конца спрашивала воспитательницу:
– Нелли Ивановна, а папа за мной скоро придет?
– Скоро Женечка, через полчаса.
– А папа скоро придет?
– Через тридцать минут.
– Вы же полчаса говорили…
– Женечка, – Нелли Ивановна усадила ее на стульчик и сама села рядом, – это одно и то же.
– Да? – удивилась Женька. – Уж лучше бы было полчаса, это все-таки половинка, а тридцать минут – это очень-очень много.
Папа зашел в группу смурной. Женька быстро схватила его за руку и потянула к выходу.
– Пойдем маму навестим? – предложил отец.
И они пошли к больнице. Встали под окнами серой многоэтажки, и папа стал звать куда-то в вышину:
– Настя!
Это было немного смешно. Женька так сама выкликала маму, когда не могла попасть в подъезд и кричала, чтобы ей открыли дверь, и теперь папа вел себя как маленький.
– Вон мама, – папа помахал рукой куда-то вверх, но Женька ничего не увидела.
– Где? Где? – она запрокинула голову и всматривалась туда, куда указывал папа, но все равно видела только оконные стекла. Папа выглядел грустным, и расстраивать его совсем не хотелось, поэтому Женька сказала: – Вижу! – и замахала рукой.
Вечером она переломила первую спичку, обняла Дашку и Мишку, посмотрела на мамину фотографию, вздохнула и закрыла глаза. Время во сне летит быстро, и мама совсем скоро вернется домой.