И совсем некстати она подумала о том, что из окон ее прежнего дома были видны деревья. Они качались на ветру. А еще в их первый с Женькой Новый год, когда не успели сделать ремонт, они приклеили к потолку много-много дождика, чтобы комната смотрелась уютнее. Полина заворачивала кончики серебристых нитей в вату, обмакивала ее в воду, а Женька подбрасывал дождик к потолку. Она и сейчас это помнила: пустая комната, живая елка и новогодний дождик висит с потолка.
– Какие у тебя красивые пальцы, – говорит Илья. – И профиль как у статуэтки.
Полина отставила бокал в сторону.
– Просто мясо так наросло, – улыбнулась.
Она думает:
«Ты будешь любить меня хоть недолго?
Ты будешь держать меня за руку?
Ты позволишь мне заснуть на твоем плече?
Ты положишь руку свою на мой живот?
Ты назовешь меня своей татарской княжной?
Ты позволишь мне положить голову тебе на грудь?
Ты обнимешь меня?
Я почувствую себя защищенной.
Я почувствую себя в безопасности.
Если ты будешь любить меня хоть недолго».
Она почти готова поехать с ним и узнать, что чувствуешь, когда пальцы погружаются в курчавую шевелюру. Самое загадочное словосочетание в мире – «а вдруг…».
Вдруг звонит телефон.
– Ты не помнишь, как звали того ведущего, он еще вел передачу про тяжелый рок?
– Женя?
– Такой длинноволосый был.
– Извини, Илья, – она виновато кривит рот и показывает пальцами «одна минута».
– Илья? Полина, это ты?
– Да, я просто, я… – она представляет, как он стоит у окна рядом с этажеркой, на которой всегда разбросаны диски. Одна его рука сжимает телефон, а другая ерошит волосы на затылке. Его руки никогда не находятся в покое. – Ты… уже неважно, ладно. Так что там про ведущего?
Полина видит, как Илья пытается развлечь себя разглядыванием визиток в своем бумажнике. Она коротко вздыхает – все ясно, момент упущен.
– Полин, ну помнишь, такая передача была?
– Да, Эд Старый.
– Да? Дурацкое имя.
– Наверное, – она наблюдает, как Илья застегивает пиджак. Упаковывается в футляр. Зачехляется.
– Мне просто не с кем было его вспоминать, – говорит муж (бывший, пора привыкать).
Он говорит в ее голове и в пятнадцати минутах езды от ресторана. Во дворе – деревья, в комнате – дождик, и ее сердце где-то в горле.
– Ты назовешь меня своей татарской княжной?
– Что?
– Ничего. Теперь ничего, прости, у меня в голове какая-то вата.
Илья просит счет и оставляет ей свою визитку. В такси водитель подарил ей пачку бумажных носовых платков. Самый функциональный подарок за последние полгода.
В чужой квартире, которую она теперь зовет своим домом, она говорит себе:
– Так! Я решительная, смелая и самодостаточная! Я – английская королева Елизавета Тюдор, черт меня раздери! В этом мире нет ничего, с чем я не смогла бы справиться самостоятельно. Я смогу, я смогу, смогу.
Три дня спустя Юрка спросил, не хочет ли она с ним переспать. Полина спросила:
– А ты меня любишь, Юр?
Он в ответ пожал плечами. Полина улыбнулась и сказала «нет».
– Во-первых, потому что ты женат, – сказала она. – А во-вторых, потому что тогда мне останется только переспать с Маринкой, и круг замкнется. У меня и так друзей почти не осталось.
Отчего-то, когда тебе за тридцать, никто уже не зовет в кино, поесть мороженого и не провожает до подъезда. Скорость жизни невероятно увеличилась. Из Сибири до Таиланда можно долететь за десять часов. Микроволновка разогревает обед за полторы минуты. Губы, приоткрытые для поцелуя, подразумевают мгновенно распахнутые бедра. «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – „Спальня“».
– Видимо, я отстала от поезда, – вздыхает Полина.
А к лету стало казаться, что она окончательно выпала из жизни. Как будто ее отгородили от мира толстым стеклом, за которым мелькают люди, они что-то говорят, но все это доносится словно издалека. Сама она оказалась в новом мире, на расстоянии вытянутой руки от реальности, но преодолеть это расстояние не было сил. Ее теперешняя жизнь складывалась из цепочки каких-то искусственно придуманных, ненастоящих событий, как будто все было понарошку. Словно это какая-то игра, в которой хоть и знаешь правила, но все время проигрываешь, как ни стараешься. Потому что не везет. Потому что не повезло. Вот, помнится, в детстве играли с подружками в дом во дворе. Собирали у магазинов коробки – вот эта будет шкаф, а эта – стол. И самой большой удачей было занять для своего дома место под горкой. Потому что тогда и крыша была, и вроде как стены, очерченные горкиными опорами. В песочнице тоже было неплохо домик построить, но чаще это был магазин. А если и не там и не тут, то домик мог и не получиться. Стоишь себе в чистом поле среди коробок, да и все. Вот у нее домик и не получился. Не повезло. Хоть и скребла в наемной квартире дощатый пол до блеска, и залезала во все щели, и начищала ванну, а все равно – не свое. И посуды тут нет, только чашки да блюдца. Развесила платья в шкафу, уложила белье в ящик и коробку ту самую, с куклой, спрятала на полку за книжки. Пусть посидит пока, ведь 99 лет еще не прошло. Так и не научилась подарки выбрасывать. Зато научилась есть из блюдца, сидеть в пустоте, в тишине, в четырех стенах, как в коробке.
Но лето настырно. Оно гладит кожу, забирается под платье, щекочет ступни зеленой травой, брызжет дождем, играет, дразнит. У воды пахнет прелыми водорослями. Ноздри Полины трепещут, улыбается пухлый рот. Тонкие пальцы зарываются в траву.
– Я уже сто лет не загорала. Спасибо тебе, – она поворачивает голову и смотрит на Маринку.
Та отвечает:
– Да тебя теперь вообще не дозовешься.
– Прости.
– Увидимся в суде, – Маринка поправляет шляпу, которая спасает ее лицо от солнца. – От этой жары можно с ума сойти.
– Я и сойду, наверное.
– Давай-ка, говори. Я обожаю душераздирающие истории, – тон у Маринки шутливый, но Полина видит, как напряглись ее остренькие плечики. Не дождавшись ответа, Маринка переспрашивает: – Он звонит, да? Ведь звонит, верно? Играет с тобой.
– Нет, пишет. Теперь никто не разговаривает, знаешь?
– Я в этом специалист самой высокой категории! Вся личная жизнь по переписке, – Маринка оглядывает пляж, где юные девушки в нескромных лоскутках ткани подставляют солнцу и взглядам свои тонкие тела. – Посмотри на них. В этом мире больше нет сорокалетних женщин. Я последняя.
– Марина, перестань, – Полина морщит нос.
– Что – перестань? Я даже не о возрасте. У меня иногда ощущение такое, что между мной и другими людьми пропасть какая-то непреодолимая! Вот мне на днях тут пишет один, что выбрался на пляж, а там такое количество прекрасных женщин! И вот он, буквально в линии прибоя, и дефлорирует и дефлорирует, и дефлорирует и дефлорирует.
– Что, прям на людях?
– Нет, – Марина обреченно качает головой, – просто мужчина не видит разницы между дефлорацией и дефилированием. Ладно, что пишет наш герой?
– Вот, – Полина раскрывает телефон и дает подруге прочесть фразу «Сунахьо дука еза». – Я даже не знаю, где здесь ударение ставить, не говоря о том, что это значит. Но в контексте со следующим «Ih libe dich. I love you», наверное, про любовь.
– А куда, интересно было бы узнать, подевалась «пони» Аня?
– Почему «пони»? – спрашивает Полина.
– Потому что назвать девушку твоего мужа кобылой мне воспитание не позволяет. Ну, а ты что?
– А я молчу.
Полина молчит и о том, что это похоже на ампутацию. Пришло сообщение – отрезали руку, пришло другое – ногу. И от нее уже почти ничего не осталось. Вместо человеческого тела – набор человеческих запчастей. Из внутренних органов живым осталось только сердце, из органов чувств – только слух. Тело утратило чувствительность. С месяц назад ей показалось, что плита не работает, и она приложила к конфорке ладонь. Отдернула кисть, только когда почувствовала запах паленого. Кожа пальцев потянулась за рукой, словно оплавившийся пластик, стала неприятно розовой и сморщилась. Потом слезла, и на ее месте выросла новая, почти прозрачная. А вот боли так и не было.
– И что будешь делать? – интересуется Марина.
– Покрашусь в рыжий.
– ?
– Лето все-таки. И отпуск.
После открытого простора пляжа, солнечного, яркого дня съемная квартира показалась какой-то тесной и темной. Громоздкая мебель давила со всех сторон. Тело на короткий миг утратило прочность, ноги сделались ватными, голова закружилась и стала пустой, как воздушный шар. Полина опустилась на пол посреди комнаты. Старый неказистый шкаф выглядел небоскребом, ножки стола уходили куда-то под потолок, люстра висела на недостижимой высоте. О том, чтобы взобраться на стул, не могло быть и речи – Полина всегда боялась высоты. Она закрыла глаза и посидела так некоторое время, глубоко дыша, прогоняя накатившую дурноту. Подумала: «Перегрелась, наверное». Через несколько минут все пришло в норму. И только блюдце с бутербродом, забытое на столе после завтрака, показалось на мгновение непропорционально крошечным.
Конечно, Полина замечала происходящие в ней перемены. Невозможно не заметить, что юбки стали непомерно велики, а бирюзовые джинсы даже пришлось выбросить. В том, что талия стала тоньше, она не находила ничего удивительного, новая жизнь привела ее к мысли, что на свежих огурцах и чае можно протянуть довольно долго. Но вот о том, чтобы худели даже ступни, она прежде никогда не слышала. Привычные, удобные лодочки шлепали при ходьбе, как разношенные тапки. Разбирая ящик с бельем, которое тоже требовало замены, Полина обнаружила коробочку с прокладками и вдруг поняла, что не пользовалась ими уже месяца… да, два как минимум. Доктор сказал, что от стресса такое вполне возможно, прописал препараты и велел прийти на повторный прием. Полина положила рецепт в сумочку, где он немедленно потерялся. Мир вдруг расширил свои границы, стал таким огромным, что Полина чувствовала себя слишком маленькой и ничтожной, чтобы противостоять этой громаде. Вечерами она сидела, забравшись с ногами в кресло, обхватив себя за плечи, словно стараясь удержать себя от распада. Ей казалось, что, пока она чувствует под руками собственную плоть, ее тело прекратит истончаться и она не исчезнет. Она сидела, покачиваясь, уставив взгляд в стену и шептала: