Монтесо представил меня, затем повел меня в комнату, которую мне предстояло занять. Как же я был поражен, увидев это жилье, состоявшее из прихожей, жилой комнаты, спальни и ванной. Обставлены они были с поистине аристократическим вкусом. Йербатеро весело улыбнулся, заметив мое удивление.
— Нравится ли вам здесь, сеньор? — спросил он.
— Что за вопрос! Да это настоящий дворец!
— Дворец? Что вы! Обычная эстансия сборщика чая.
— Эстансия сборщика чая! Сеньор, у меня возникли подозрения, которые…
— Которые, может быть, и верны, — признался он. — Я, как и мой брат, — бедные сборщики чая. Мы были людьми честными, работящими и бережливыми. Нам посчастливилось, и мой брат женился на богатой девушке. Мы купили эту эстансию. Он управлял хозяйством, а я стал его компаньоном. Под влиянием жены он превратился в элегантного кабальеро, но мне больше нравятся глушь, пампа, сельва, и этой своей любви я остался верен. Каждый год в течение восьми или десяти месяцев я собираю чай, но en gros[85], сеньор, потом всегда приезжаю отдохнуть на эту эстансию. Все, кого я приглашаю с собой, считаются членами нашей семьи. Значит, держитесь так, словно вы родились здесь и такой же хозяин тут, как и я. Сколько вам потребуется времени, чтобы стряхнуть дорожную пыль?
— Через полчаса я в вашем распоряжении.
— Тогда я зайду за вами потом. Раз я дома, мне надо переодеться. Привычное вам облачение я надеваю, лишь когда разъезжаю по стране. Надо мной смеются, порой меня даже бранят, но в роли бедного йербатеро я чувствую себя лучше всего.
Он вышел. Воистину он оригинал. Только теперь мне стало понятно, почему за ужином в Монтевидео мы пользовались серебряными приборами и распивали шампанское. Кто бы подумал такое, видя, как я прошу его принять смехотворные для такого богача две сотни талеров!
Конечно, я воспользовался ванной. Переменить одежду я не мог. Когда я вернулся в комнату, то обнаружил роскошный курительный прибор, незаметно поставленный для меня возле бархатной козетки[86]. Там был настоящий кубинский табак, и я тотчас взялся за дело. В это время постучали, и в проеме распахнутой двери возникло смеющееся лицо Монтесо, затем показался и он сам. Теперь он, конечно, выглядел совсем по-другому. На нем был салонный костюм из тончайшей черной ткани, белый жилет и лакированные туфли. Из кармана, где лежали часы, свешивалась цепочка с большим брелоком. Монтесо тоже принял ванну и, по здешней моде, подстриг свою окладистую бороду.
— Ну, как вам теперь нравится ваш знакомец йербатеро? — спросил он.
— Очень приятный кабальеро!
— Вы находите? Но меня это стесняет. Завтра утром, когда я буду показывать вам наши стада, вы опять увидите меня прежнего. А теперь я забираю вас с собой. Мы пообедаем в саду.
Вслед за ним я спустился по лестнице, прошел по широкому, с высоким потолком коридору, по внутреннему дворику и очутился в саду. Это был цветник, какого я не ожидал здесь встретить. Смеркалось, и потому я не смог его как следует осмотреть, но благоуханье цветов обволакивало нас, а верхушки деревьев тихо шелестели над нами свою песню.
Обед проходил в большой крытой беседке, освещенной висячей лампой. Стол, казалось, вот-вот обломится под грузом яств, водруженных на него. Жаркое весом не менее пятнадцати фунтов соблазняло нас своим чудесным ароматом. Из серебряных ведерок со льдом выглядывали золотистые горлышки бутылок. Но милее всего мне была та искренняя доброта, с которой нас принимали обе дамы.
Йербатеро очень хорошо меня отрекомендовал. Тем не менее уважение, выказанное мне, вовсе не походило на то шумное и назойливое подобострастие, с которым меня встречали вчера в Сан-Хосе. Здесь, у этих добрых людей, я чувствовал себя по-настоящему легко.
Из угла сада доносились громкие радостные голоса и звонкие удары стаканов.
— Слышите? — сказал Монтесо. — Это мои йербатеро. Как у меня дела идут, так и у них; если я голодаю, то и они щелкают зубами. Отличные ребята, на них можно положиться! Вы тоже их скоро узнаете.
Мы рассказали обо всем: и о том, как познакомились, и о том, что пережили до сегодняшнего дня. Вошел один из пеонов и сообщил, что прибыл незнакомый господин, лейтенант кавалерии. Он хотел бы поговорить с сеньорой, поскольку самого хозяина нет дома. Госпожа позволила незнакомцу войти.
Когда он вошел, мы узнали, что он получил задание закупить определенное количество лошадей. Он захватил с собой деньги, чтобы тотчас оплатить покупку, что было весьма кстати. К сожалению, он узнал, что сеньора Монтесо нет дома, и его искренне огорчало, что придется уехать, не выполнив поручения.
— Завтра утром мой муж наверняка вернется, пусть даже после обеда, — пояснила она. — Сеньор, если вам разрешено задержаться до завтрашнего дня, я буду только рада принять вас у себя.
— Гм! — задумчиво ответил он. — Времени у меня хватит, но так и так утро пропадет.
— Ну, в таком случае, — вмешался Монтесо, — с утра я буду в вашем распоряжении. Я — брат хозяина и одновременно его компаньон, поэтому имею право заключать сделки от его имени.
— Раз так, то утром я, разумеется, приеду к вам.
— Приедете? Позвольте? Вы останетесь у нас!
— Это невозможно, сеньор. Я не смею вас обременять; это мне в наказание за то, что так поздно приехал.
— Ба! Мы вас не отпустим, сеньор. Или, может быть, вы считаете обитателей эстансии Дель-Йербатеро неспособными на такую бесцеремонность.
— Нет, конечно, нет. Но я не могу принять ваше любезное приглашение, потому что я не один, со мной пятеро моих кавалеристов, которые понадобятся мне, если сделка состоится.
— Пустяки, на эстансии может разместиться гораздо больше народу, и это вовсе нас не стеснит. Разрешите, я займусь этим!
Он вышел, а лейтенанту пришлось сесть за стол и разделить с нами трапезу. Он старался держаться учтиво. И все же он мне не нравился. В чем была причина, я и сам не знал. Он был старше, гораздо старше, чем подобает лейтенанту; пожалуй, ему перевалило за сорок. Но причина моей антипатии была все же не в этом. Все его лицо, вплоть до самых щек, заросло окладистой бородой, густые брови срослись на переносице. Взгляд был колючим, как он ни старался его смягчить. Его форма напоминала мундир зуава[87] и изготовлена была из грубых тканей. Мне казалось, что незнакомец был не похож на офицера, хотя, может быть, только потому, что я не знал здешнюю жизнь и все измерял мерками строгой, так называемой «молодцеватой» выправки немецких офицеров.
Однако он произвел похожее впечатление и на остальных. Беседа застопорилась. Хотя лейтенант изо всех сил старался понравиться нам, это у него не получалось. Внезапно нас охватила какая-то скованность.
Свои слова он адресовал в основном мне. Казалось, именно я интересовал его больше всего. Он расспрашивал о моей родине, о тамошней обстановке, и его вопросы были глупы. Человек этот был в высшей степени невеждой. Но если я обращался к нему с назидательной репликой, то он, сверкнув своими темными глазами, так поглядывал на меня, словно я совершил смертный грех. Вовсе не удивительно, что беседа в конце концов увяла. Да и вся атмосфера радости, царившая этим вечером, померкла из-за нашего гостя.
Он, пожалуй, почувствовал это, ибо поднялся и попросил разрешения удалиться, сославшись на то, что очень утомлен. Казалось, он вообще не понимал, какую бестактность допускает. Но был наказан за нее: сеньора лишь холодно кивнула ему на прощание, а Монтесо позвонил пеону и приказал ему отвести лейтенанта в его комнату.
Когда он ушел, все облегченно вздохнули. Однако лишь после некоторой паузы йербатеро спросил меня:
— Ну, сеньор, как вам нравится наша кавалерия?
— Этот лейтенант — типичный ее представитель?
— Слава Богу, нет. Я не понимаю, как подобного человека можно направить для покупки новых лошадей. У меня нет желания торговаться с ним. Скорее всего, я заломлю такую цену, что он сразу же уедет отсюда.
— Тебе надо было бы сделать это до того, как он уселся за стол, — улыбнулась дама. — Давайте забудем это недоразумение и снова станем веселы как прежде.
Так мы и сделали. Мы просидели до полуночи, признавшись напоследок друг другу, что нам давно не выпадало такого чудного вечера. Монтесо взял обеих дам за руки, а я подал руку сеньоре, и мы еще с четверть часа гуляли в саду. Затем йербатеро отвел меня в мою комнату.
Утром я услышал, что в саду снова собираются пить шоколад, и спустился туда. Вероятно, я пробудился раньше всех и потому никого не застал в беседке, хотя на столе уже стояла посуда. Тогда я прошелся в самый конец сада. Там виднелось несколько ступенек, которые вели в небольшую беседку, расположенную на уровне верхнего края стены, что огораживала сад. Оттуда можно было выглянуть за ограду, посмотреть на раскинувшиеся вокруг пастбища и бродившие по ним стада. Я поднялся по ступеням, уселся наверху и окинул взором совершенно неромантический пейзаж. Я провел там всего две или три минуты, как вдруг услышал шаги в саду, они приближались к моему убежищу. Беседка густо заросла зеленью, поэтому меня не было видно; я же, выглянув в просветы между листвой, увидел двух грязных, бородатых парней, стоявших неподалеку и очень оживленно беседовавших между собой. Они были одеты в красные чирипы и пончо в красную и синюю полоску, на головах у них виднелись красные шапки, а на ногах — сапоги без подметок, но с крупными колесиками на шпорах.
Конечно же, это были двое из тех пятерых кавалеристов, что приехали вместе с лейтенантом. Мне не слышно было, о чем они говорили, поскольку они переговаривались вполголоса. Они не спеша подошли к моему убежищу и стали подниматься по ступенькам. В пылу беседы они на несколько мгновений остановились. Я уже мог расслышать слова одного из них:
— Да робеть-то зачем, мы ведь ничуть не рискуем.