— Ладно, сеньор, — сказал он. — Вы приняли вертикальное положение, подобающее вашей чести, и, пожалуйста, теперь соблаговолите одарить наш слух звуками вашего прекрасного голоса. Вы разве не радуетесь столь же горячо, как и я, нашей теперешней встрече?
— Необычайно радуюсь! — кивнул я.
— Все случилось быстрее, чем вы предполагали. Я это предсказывал. Но вы не хотели мне верить. Очевидно, вы еще не позабыли, чем пригрозили мне в случае нашей новой встречи? Вы сказали, что впредь не пощадите меня. Вы помните это, сеньор?
— Очень хорошо.
— Но вышло по-другому. Не я нахожусь в ваших руках, а вы в моих. Вы, может быть, ожидаете от меня пощады?
— Я не знаю, что вы называете пощадой.
— Я не стану отбирать у вас жизнь, а обезврежу вас другим способом, например, всажу заряд пороха вам между глаз. Что вы на это скажете?
— Вы не сделаете ни того, ни другого!
— Вы так думаете? Как же вы пришли к такому необоснованному выводу?
— Потому что считаю вас не диким зверем, а человеком. Вы прекрасно знаете, что не я виновник наших прежних раздоров.
— И не я, между прочим! Вы — государственный изменник и убийца. Вам полагается пуля или петля!
— Вы же сами не верите в это обвинение. Даже если бы я сделал то, что вы мне приписываете, вы были бы неполномочны выносить мне приговор или же приводить его в исполнение.
— Что я могу и что я сделаю, я знаю сам. Вас об этом не спрашивают, сеньор. Но, дабы вы не сомневались в том, что вас ждет, я сообщу вам об этом. Да, я намеревался расстрелять вас, потому что были все основания вас устранить, ведь из-за вашей дерзости трудно было предположить, что я сумею вас доставить сюда. Но теперь мы находимся здесь, и мне незачем лишать вас жизни. Вы станете солдатом, понятно?
Его последние слова меня успокоили. Мне оставляли жизнь. Все прочее, что намеревались сделать со мной, было мне глубоко безразлично, я наперед знал, что сумею вырваться. Конечно, мне невдомек было, по каким причинам майор собирался расстрелять меня на Рио-Негро и что за причины побуждали его теперь, на берегу Уругвая, отказаться от этого плана.
— Понятно! — ответил я.
— А вам не кажется, что вы должны самым сердечным образом отблагодарить меня за это решение?
— Это не приходит мне в голову, ведь вы не имеете никакого права ни расстреливать меня, ни отдавать в солдаты!
— Здесь важно, что считаю я, а не вы! Я — ваш командир, и при первом же нарушении вами субординации вы будете расстреляны!
— Я не обязан вам повиноваться!
— А я докажу вам обратное, доложу о вашем деле генералу, и пусть он решает. Поскольку я уверен, что он подтвердит мои приказы, то уже сейчас отношусь к вам как к вверенному мне солдату.
— А я, как и прежде, считаю себя человеком штатским. Солдат только тот, кто принес присягу, и лишь его можно наказывать за нарушение субординации.
— Вскоре вам предстоит дать присягу. Впрочем, в наши ряды придется вступить не только вам, но и всем вашим спутникам. Они уже согласились на это.
— Это их дело. Я никогда не дам на это своего согласия.
— Вы дадите его, ибо для вас это единственный способ сохранить свою жизнь. Что мне мешает тотчас же вас расстрелять? Ничего, вообще ничего! Лишь моей исключительной доброте и снисходительности вы обязаны тем, что я этого не делаю. Вы такого снисходительного отношения не заслужили, и я намерен немедленно дать вам повод стать достойным этой милости. Подождите минуту!
Он проверил все отобранные у меня вещи, еще раз внимательно обследовал мои карманы и пояс и, ничего не найдя, сказал:
— Я видел, какой вы превосходный наездник. Вы доказали, что вы мужественный, даже отчаянно смелый человек. Откажитесь от вашего теперешнего упрямства, и из вас выйдет очень дельный солдат. Скажите, когда-либо в прошлом вы были военным?
— Нет.
— Тогда я научу вас строевой подготовке, и вы можете быть уверены, что быстро продвинетесь по службе. Я знаю, потом вы будете меня благодарить. Но, чтобы исполнить этот план, надо снабдить вас подходящей амуницией. Ваших денег на это не хватит.
Эти слова подсказали мне, что он теперь соизволит потребовать. Поэтому я ответил ему:
— Кто снабжает амуницией, тот за нее и платит! Впрочем, той суммы, которую вы у меня отобрали, хватит, чтобы снарядить десять офицеров.
— Вы не понимаете. Вы должны доплатить. У вас есть еще средства?
— У меня нет больше денег.
— Ну а кредит?
В странах Ла-Платы я не знал ни единого человека, который по каким-либо коммерческим соображениям возымел бы интерес ссудить мне хотя бы пфенниг, но, чтобы не давать этому человеку повода измываться надо мной, я ответил:
— Кредит, которым я располагаю, незначителен.
— Кто ваш компаньон?
— Банкир Хаузер в Буэнос-Айресе.
— Судя по фамилии, он немец?
— Да.
— Каковы размеры предоставленного вам кредита?
— Сумма не названа. Но я не слишком состоятельный человек.
— Ваши манеры говорят об обратном. Вы дадите мне чек, адресованный этому Хаузеру.
— Нет.
— Ладно, как хотите! Сами будете виноваты, если мне придется обойтись с вами именно так, как я хотел на Рио-Негро.
— Но ведь вы уже дали слово, что этого не случится.
— Я полагал, что вы оцените мою доброту. Однако, раз вы обманываете мои надежды, я беру слово назад. Итак, вы выпишете чек или нет?
Я сделал вид, что раздумываю, а затем угрюмо ответил:
— Вы принуждаете меня к этому!
— Я не оказываю на вас никакого давления, сеньор. Помните об этом. Быть может, вам придется засвидетельствовать мне это в письменной форме.
— Если вы не считаете угрозу расстрела принуждением, то тогда я не знаю, что такое принуждение.
— Итак, как вы поступите?
— Мне не остается ничего другого, как выдать вам чек!
— И немедленно! Пока вполне достаточно, если вы подпишетесь под признанием, что должны мне десять тысяч бумажных талеров. Сам чек выпишете позже.
— Десять тысяч! У ваших солдат, наверное, самая изысканная амуниция!
— По крайней мере, у вас будет именно такая. Теперь садитесь! Вот ваша записная книжка!
Я присел, и мне ослабили ремни на руках. В этот момент на берегу показались Педро Уйнас и его жена. Оба они не подозревали о случившемся. Увидев солдат, они остановились и замерли.
— Вперед! Сюда, иначе мы стреляем! — закричал им майор.
Он напрасно отдал этот приказ, так как индейцы еще раньше опрометью бросились прочь.
— За ними! — скомандовал майор нескольким стоявшим поблизости солдатам. — И не забудьте поискать у них в хижине деньги, которые они получили!
Солдаты удалились, однако вернулись с пустыми руками. Чету индейцев они не обнаружили, а в хижине не нашли ничего, что стоило бы взять с собой.
Тем временем я выписал чек. Мне опять туго завязали руки и отвели к остальным пленникам. Поскольку дело происходило средь бела дня и разыгравшуюся сцену могли увидеть посторонние, нас не стали привязывать к деревьям, не стали и держать отдельно друг от друга. Не посчитали нужным даже запретить нам переговариваться. Майор отослал двух своих людей вверх по течению. Им полагалось стоять в дозоре у ближайшей излучины, чтобы немедленно сообщить майору о появлении судна, удобного для переправы. Покончив с этими распоряжениями, майор еще раз обратился ко мне и сказал:
— Вы слышите, мы снова собираемся переправиться через реку. Наверное, вы хотите знать, как мы сюда вернулись!
Я не ответил, и он продолжил:
— Сами виноваты, сами позволили нам так быстро вернуться. Я могу передать вам привет от плотогонов. Они самым искренним образом благодарят вас за то, что вы помогли им спастись!
— Это в высшей степени глупо с их стороны.
— Если бы только вы их освободили, все пошло бы по-другому.
— Для чего мне надо было освобождать их? Опасность им ничуть не грозила. К тому же у меня не было времени заниматься ими.
— Какая разница! Вы бросили этих людей в беде и навлекли на себя их гнев. Чтобы отомстить вам, они были готовы тотчас доставить нас назад. Чтобы ввести вас в заблуждение, мы скрылись, а плот поплыл дальше. Но чуть ниже по течению, там, где вы уже не могли ничего увидеть, плот снова причалил, и мы опять погрузились на него. Видите, мы доказали вам, что по части смекалки можем с вами поспорить. Теперь вы — наш солдат, и поскольку я догадываюсь, что при первом же подходящем случае вы попытаетесь дезертировать, то я оставлю вас связанным до тех пор, пока не буду уверен, что вы уже не убежите. На этом пока что все, сеньор.
Он отвернулся. Меня положили между братом Иларио и капитаном. Мои товарищи по несчастью слышали каждое сказанное им слово. Фрик Тернерстик вполголоса обратился ко мне:
— Скверная история! Не так ли?
— Эх, как же вы дали себя захватить врасплох!
— Стать солдатом! И где! Конечно, обращусь в представительство Соединенных Штатов!
— Каким образом?
— Я дезертирую.
— Вас схватят и расстреляют!
— К черту! Какая тоска! Неужели в этой прекрасной стране принято похищать людей, чтобы делать из них солдат?
— Видимо, так.
— Но это же противоречит всем международным правам!
— А вы сами разве не грешили против некоторых параграфов международного права? Вы никогда никого не тащили силком в матросы?
— Гм! Вы так считаете? Да, на безрыбье и рак рыба. Приходилось порой заставлять.
— Вот и доигрались! Стало быть, нечего о других говорить.
— Послушайте, это совершенно разные ситуации. Если мои матросы дезертируют, я обязан найти других, иначе всю жизнь простою на якоре.
— Да, но теперь, когда вы сами угодили в подобную западню, вы начинаете ахать и охать. Как же с вами это приключилось?
— Самым нелепым на свете образом.
— Вы даже не попробовали отбиться!
— Все совершилось так быстро, что мы даже не успели подумать об этом!
— Как же можно! Вы же мастерски владеете саблей, ружьем и ножом! Комар на нос сядет — вы его из пушки подобьете, на носу царапины не останется.