— Ну, рассказывайте: в кого вы там влюбились?
— Почему вы думаете, что влюбился?
— Ну, разве может быть, чтобы молодой парень не был влюблен!.. Ой, вы все хитрите! — погрозила матушка пальцем. — Там где-то, в Тельшине, нашли вы себе милую… Не говорите ничего: по глазам вижу.
— Правда, матушка, вы не ошиблись.
— Ну, что я говорила! — подхватила матушка. — Кто же ваша милая, скажите?
— Старостиха Алена, — проговорил Лобанович.
Отец Кирилл и сама матушка громко засмеялись.
— А я думаю: не дочь ли это пана подловчего?.. Что же вы глаза опустили?
— Ну, матушка, если буду жениться, непременно вас за сваху возьму, — сказал Лобанович.
— Возьмите, возьмите! Такую сосватаю вам женку — всю жизнь благодарить будете. Вы не знакомы с дочерью землемера?
— С панной Людмилой? Нет, не знаком.
— Она сейчас здесь, у писаря. Вечером у писаря блины будут, вот вы и подкатитесь к ней. Она девушка симпатичная. Хоть нашему учителю ножку подставьте.
— Э, матушка! У панны Людмилы столько кавалеров, что у меня и смелости не хватит ухаживать за нею.
— Эх, наставничек, ничего вы не понимаете! Она так интересуется вами, что будет очень рада, если обратите на нее внимание.
— Что ж, дай боже нашему гороху в панский горшок попасть, — улыбнулся Лобанович.
— Вас крестьяне хвалят, — сказал отец Кирилл, — вы сумели занять надлежащее положение.
— А за что им хвалить или хаять меня? — спросил Лобанович. — У них свое дело, у меня свое. Наши интересы не сталкиваются, и нам не за что даже поссориться, поругаться.
— Вы скромный человек, и это делает вам честь, — ответил отец Кирилл. — Нет, надо сказать правду: Тельшину везет на хороших учителей. Только глушь там, как и вообще все это Полесье.
— Жениться надо, — сказала матушка, — тогда и глушь не такая страшная будет.
— Что жениться! — махнул рукой отец Кирилл. — Жениться каждый сумеет, но что толку из этой женитьбы?
Молодая служанка отца Кирилла, краснощекая полешучка, принесла самовар. Сели пить чай. Матушка все время говорила, сообщала деревенские новости и сплетни, до которых она была большая охотница. Между прочим она начала рассказывать о борьбе за панну Людмилу, разгоревшейся между Соханюком и Дубейкой. Но рассказ не был доведен до конца — в комнату вошел сам Соханюк.
На этот раз Соханюк был необычайно расфранчен, чисто выбрит; манишка, галстук, манжеты — все на нем сияло и сверкало.
— Моему сопернику и коллеге нижайшее почтение, — обратился к Соханюку Лобанович.
— Вот молодец тельшинский учитель! — восхитилась матушка. — Сразу делает вызов нашему учителю!
— Вы меня не так поняли, — заметил Лобанович. — Коллега — мой соперник совсем другого рода, мы боремся с ним за гарнцы.
Отец Кирилл заинтересовался этой историей, и Лобанович рассказал, что за борьба завязалась у них.
Отец Кирилл смеялся, смеялся и сам Соханюк.
— Наш учитель — хозяин, имеет кабанчика и коровку, — заметила матушка.
— Только хозяйки не хватает, — добавил Лобанович. — Так и быть, коллега, женитесь — сделаю вам такой подарок к свадьбе, отдам свою ссыпку.
— И хорошо сделаете, — смеялся Соханюк. — Я человек практичный и отказываться от того, что идет на пользу человеку, считаю неразумным. Если жить, то жить со вкусом, а разбрасывать рубли ради того, чтобы помирить двух буянов мужиков, не вижу смысла.
Соханюк кивнул в сторону Лобановича и засмеялся. История с вьюшкой была здесь уже известна. Лобанович не нашелся что сказать, он немного смутился.
— Да, — подтвердил и отец Кирилл, — наш учитель умеет жить. — Но его симпатия и сочувствие были явно на стороне тельшинского учителя.
— Вот что, коллега, — обратился Соханюк к Лобановичу, — вас приглашают на вечер к писарю, и мне выпала честь сообщить вам об этом. Даже и записку вам передали.
— Кто же это оказал мне такое внимание? — спросил Лобанович, беря записку.
— А дочка землемера там будет? — спросила матушка.
— Н-не знаю, — не сразу ответил Соханюк.
— Идите, идите, наставничек! — уговаривала матушка. — Там панечки будут и в том числе, вероятно, панна Людмила.
— Не хочется мне туда идти, — проговорил Лобанович. — Не люблю бывать в большой компании.
— Больше любите быть в компании одной-единственной, — пошутила матушка.
…Гостиная в доме писаря была ярко освещена двумя лампами. Переступив порог и окинув взглядом гостей, Лобанович в замешательстве остановился: к кому прежде подойти и с кем поздороваться? Он не знал, куда деваться, — так много здесь собралось гостей. Надо бы начать с хозяина, но хозяин сидел за столиком, держал полную горсть карт и внимательно в них вглядывался. Напротив блестел воротник урядника. Сбоку сидел фельдшер Горошка. Он подгонял писаря:
— Ходи, ходи, кум! Под туза! Под туза ему!
Но писарь не торопился. Он долго вглядывался в свои козыри, и казалось, вот-вот чихнет.
Сиделец по фамилии Кляп выказывал все признаки нетерпения, раздраженный такой медлительностью писаря.
— Не пори горячки, ведь и так останешься без одной, а будешь горячку пороть, без двух останешься.
Максим, сын фельдшера Горошки, порхал, как мотылек, от одной паненки к другой. Как видно, в этой деятельности он имел большой опыт. Лобанович был порядочно удивлен, увидев здесь пана подловчего: ведь тот немного брезговал компанией писаря. Дубейка, зажав шею в накрахмаленный тесный воротничок, очень мило и очень красиво, как ему казалось, кивал своей птичьей головой то одной, то другой барышне.
В глубине комнаты в мягком кресле сидела Людмила. Рядом с нею примостился Суховаров. Теперь Лобанович догадался, что пан подловчий вынужден был уступить Суховарову и поехать с ним, чтобы познакомить его с Людмилой, которой также заинтересовался и Суховаров.
— А-а, паночку! — проговорил подловчий. — Смотри, какой он прыткий! Я заходил к нему, чтобы вместе с паном Суховаровым поехать, а он уже здесь!
Подловчий весело поздоровался со своим соседом, взял его под руку и подвел к Людмиле.
— Будьте знакомы: пан Лобанович, профессор больших букв.
Людмила улыбнулась своей приветливой улыбкой и игриво проговорила:
— Мы уже почти знакомы, — и подала свою мягкую ручку.
— Значит, наш профессор гораздо ловчее, чем я думал, — проговорил подловчий.
— В тихом омуте черти водятся, — добавил Суховаров, и на его влажных губах застыла кривая, слегка пренебрежительная улыбка.
Суховаров был одет в парадный мундир с блестящими пуговицами и свысока смотрел на всех местных кавалеров.
Поздоровавшись со всеми, Лобанович выбрал себе наиболее спокойное местечко и начал присматриваться к гостям. Старшая дочь писаря, как хозяйка, часто отлучалась. Молодые люди из вежливости уделяли ей много внимания, чем она была очень польщена.
— Ну, как живете? — спросил Лобановича Дубейка. — У нас, видите, не то, что у вас, — публики много, барышни… Как вам нравится наша Людмила?
— А почему она ваша, а не наша? — спросил Лобанович. — Ну что ж, девушка как девушка.
— Вы посмотрите, как возле нее этот железнодорожник увивается!
— А вам завидно? Почему же вы не увиваетесь?
— Мое от меня не убежит! — гордо заявил Дубейка. Недавно земский начальник обещал ему должность писаря.
Подошел Максим Горошка.
— Что вы так редко у нас бываете? — спросил и он Лобановича.
Максим был вертлявый, низкого роста, но довольно красивый парень с тонкими черными дугами бровей и живыми глазами. Среди паненок он считался интересным кавалером, хоть и невыгодным женихом. Максим любил вести разговоры на общественные темы. Он ничего не делал, нигде не служил. Почему? Да просто потому, что никакая должность его не удовлетворяла и никакая профессия не отвечала его взглядам на жизнь. Он был немного шалопай и распутник, отличался острым языком и любил высмеивать людей.
То тот, то другой из гостей подходил к тельшинскому учителю и что-нибудь говорил ему. Соханюк сыпал шутками в кругу паненок. К Людмиле он не подходил, хотя исподтишка очень внимательно следил за ней.
XXVII
Панна Людмила несколько раз порывалась подойти к Лобановичу, так как потеряла надежду, что он когда-нибудь подойдет к ней сам. Ей любопытно было узнать, что он за человек. "Ну и бревно какое-то!" — заметила про себя панна Людмила. Тем не менее она попросила у своего кавалера прощения и с милой улыбкой подбежала к Лобановичу.
— Можно возле вас присесть? — спросила она сладким голосом.
— Прошу, прошу! — проговорил Лобанович и подставил ей стул.
— Вы как будто за что-то сердитесь на меня. Правда?
— О нет, сохрани боже! — горячо проговорил счастливый учитель. — Разве на вас можно сердиться? Да и за что?
— Ну, скажите мне правду: почему вы ни разу к нам не зашли?
— Я живу далеко от вас, с вами до этого дня не был знаком и вообще не было случая.
— А еще какие были причины? — допытывалась панна Людмила.
— Других причин я вам не скажу.
— А они были?
— И об этом умолчу.
— Ну, скажите! Ах, какой вы злой!
— Что делать, и злые люди живут на свете.
— Нет, вы добрый! Я слышала, что вы добрый!
— Мало ли что говорят. Да еще говорят ли?
— Так вы мне не верите?
— Я и сам себе не верю.
— Вот это мило! Как же это вы себе не верите? — спросила панна Людмила.
— А вот бывает так: думаешь одно, а делаешь другое. Хочешь жить так, а живешь иначе.
— А почему так получается?
— А потому и получается, что внутреннее состояние человека очень изменчиво. На него имеет влияние погода, люди, особенно ваш брат…
— А какое влияние имеет на вас наш брат?
Лобанович подумал и ответил:
— И хорошее и плохое.
— Ха-ха-ха! — засмеялась Людмила. — Неужто на вас имеет влияние, как вы говорите, наш брат? Не верится что-то. Вы, простите, действительно какой-то… святой.
— Я знаю, — с оттенком легкой грусти сказал Лобанович, — что паненкам святые не нравятся, хотя, правда, святым я являюсь с вашей точки зрения…