Эта работа, на сегодняшний день последняя в фильмографии Яна Шванкмайера (хотя на сайте чешско-словацкой информационной кинобазы уже появилась информация о новом фильме режиссёра «Насекомое» / Hmyz, выпуск которого запланирован на 2015 год), доказала творческую неистощимость художника, в отличие от своих коллег-ровесников способного и в преклонном возрасте удивлять своего зрителя.
Однако для регенерации «новой водны» одного удивления и успеха отдельных картин мэтров оказалось недостаточно. Никому из них не удалось повторить успех – творческий ли, коммерческий ли, фестивальный ли – своих прежних работ. Но если «ново-волновцы» так и не сумели без психологической ломки приспособиться к новым условиям жизни и работы, то другие режиссёры мгновенно усвоили только что принятые правила игры. Началась активная американизация чешского кинематографа, который стал кроиться по второсортным голливудским лекалам, а упоение отсутствием цензуры выразилось в нездоровом интересе к темам преступности, алкоголизма, наркомании, гомосексуализма и проституции. Характерными в этом отношении стали фильмы «Нагота на продажу» / Nahota па prodej (1993) Вита Ольмера и «Мандрагора» / Mandragora (1997) Виктора Гродецкого[180]. Героями чешских фильмов стали аутсайдеры, маргиналы и неудачники без постоянной работы и «высоких целей». Интерес режиссёров к табуированным прежде вопросам заметно доминировал над попытками осмыслить социальные, политические, исторические или экзистенциальные проблемы, а сведение конфликтов к сфере сугубо личной, не выходящей на уровень более широких обобщений, дало повод критикам говорить о провинциализме национального кино. Тем не менее в 1990-е все же появлялись картины, способные поддержать жизнеспособность чешского кино. Что интересно – все эти картины были дебютными.
Это и вышедшая в прокат за пару недель до «бархатной» революции психологическая драма «Время слуг» (Čas sluhů, 1989) Ирены Павласковой, где история превращения брошенной, беззащитной провинциалки в эгоистичную тиранку, ломающую чужие судьбы, стала лакмусовой бумагой, проявившей болезни социалистического общества в период полураспада. Это и светлая идиллическая комедия о детстве в короткое время межсезонья после окончания Второй мировой войны «Начальная школа» (Obecná škola, 1991) Яна Сверака. Это мюзикл «Шакалье время» (Šakalí léta, 1993) Яна Гржебейка о том, как неприметную жизнь пражских окраин конца 1950-х годов переворачивает верх дном из ниоткуда взявшийся стиляга. Это «Реквием для куклы» (Requiem pro panenku, 1992) Филипа Ренча – драма, исследующая вопросы о репрессивной природе власти, рассмотренной в контексте не политическом, а личностном, на примере девушки, по бюрократической ошибке отправленной в сумасшедший дом. Это остроумная экранизация пародийного романа Йозефа Вахала «Кровавый роман» (Krvavý roman, 1993) Ярослава Брабеца, стилизовавшего каждую часть картины под определённый этап развития кино от немого до 1940-х годов. Это вариация на тему произведения Франца Кафки «Америка» (America, 1994) Владимира Михалека, отталкиваясь от которого режиссёр создал собственную историю о скитаниях изгоя в мире, где всё – видимость и все – обман. Это «Индейское лето» (Indianske leto, 1995) Саши Гедеона – трогательный и неспешный рассказ о первой любви и первой ревности.
Это псевдодокументальный ироничный портрет чешского шоу-бизнеса «Мняга – Хэппи энд» (Mnaga – Happy End, 1996) Петра Зеленки. Это точная в воспроизведении гротеска первоисточника экранизация пьесы Альфреда Жарри «Король Убю» (Král Ubu, 1996) Ф. А. Брабеца. Полудокументальная лента о жизни людей в уничтоженном войной Сараево «Молодые люди познают мир» (Mladí muži poznávají svět, 1996) Радима Шпачека. Драматическая история жизни цыганского мальчика, попавшего в детский дом, «Мариан» (Marian, 1996) Петра Вацлава. Снятая в духе американского независимого кино романтическая комедия «Шепни мне» (Šeptej, 1996) о любви девушки к своему приятелю-гею Давида Ондржичека. Поэтическая притча «Дорога через заброшенный лес» (Cesta pustym lesem, 1997) Ивана Войнара о дантисте, бежавшем из Вены в непроходимые леса Шумавы накануне развала Австро-Венгерской империи и ставшем свидетелем раздора своих новых соседей. Мелодраматическая комедия о выборах в небольшом городке, меняющих жизнь одной семьи, «Эни-бени» (Ene bene, 1999) Алице Неллис.
Авторы этих работ принадлежали к разным поколениям (например, Иван Войнар был старше Саши Гедеона на 28 лет) и разным «школам» (Павласкова и Ренч пришли из документального кино, однофамильцы Брабецы были операторами, а однокурсники Гржебейк и Зеленка изучали драматургию). Их профессиональный опыт варьировался от весомого до никакого, а художественные пристрастия простирались от экспериментального кино до мейнстрима. Кто-то из них, громко заявив о себе, так и не превзошёл собственный дебют, как Ирена Павласкова. За четверть века работы в кино она сняла ещё четыре успешных игровых картины, однако ни схожий по стилистике и проблематике с дебютом «Корпус деликти» (Corpus delicti, 1991), ни порой излишне гротескное, похожее на пародию на самого себя, продолжение того же «Времени…» – «Время долгов» (Čas dluhů, 1998) по остроте, точности попадания в характеры и время, а также значимости не смогли сравниться с первой работой.
Кому-то после удачного старта потребовалось десятилетие, чтобы снова вернуться в большое кино, как Радиму Шпачеку. Получив приз экуменического жюри на фестивале в Карловых Варах за «Молодые люди познают мир», режиссёр спустя два года выпускает один из самых интересных экспериментальных фильмов новой Чехии – «Фаза быстрого сна» (Rychlé pohyby očí, 1998), – который в контексте кинематографа, тяготеющего к мейнстриму, оказался смелым настолько, что ленту наградили «Плюшевым львом», антипремией кинокритиков за худший фильм года.
Кто-то, как Ярослав Брабец, усмирив свой экспериментаторских дух, стал работать в традиционных формах. После двух драм, исполненных высокой визуальной культуры, – «Девчонки не на жизнь а на смерть» (Holčičky na život a na smrt, 1995) и «Меланхолической курицы» (Kuře melancholik, 1999) – Брабец стал снимать для телевидения. У некоторых режиссёров сложилась международная карьера, например, Петр Вацлав с 2003 года снимает для французского телевидения.
Филип Ренч, Владимир Михалек, Франтишек Антонин Брабец и Давид Ондржичек, имея возможность снимать с регулярностью раз в 3–4 года, заняли в чешском кино более прочное положение. После холодного зрительского приёма второго фильма – триллера Филипа Ренча «Война красок» (Válka barev, 1995), где очевидно считывались отсылки к «Фотоувеличению» (Blowup, 1966) Антониони и «Твин Пиксу» (Twin Peaks, 1990–1991) Линча, режиссёр «реабилитируется» несколькими прокатными хитами, среди которых – стилизованный мюзикл из жизни чешских шестидесятников «Бунтовщики» (Rebelové, 2001).
Возвращением к «серьёзному» кино становится фильм Ренча «Смотритель № 47» (Hlídač č. 47, 2008) – прекрасно исполненная с технической точки зрения и блестяще разыгранная (главную роль в картине сыграл один из лучших актёров чешского кино Карел Роден, получивший за эту работу «Чешского льва»)[181]история о человеке, не способном вернуться к нормальной жизни после пережитых ужасов Первой мировой войны. Впрочем, на первый план в картине выходит не гуманистический посыл, а любовный треугольник, отягощающий фильм излишним мелодраматизмом, который подкрепляется порой нарочитой красотой визуального ряда.
Владимир Михалек одинаково свободно чувствует себя как в традиционных жанровых границах драмы («Забытый свет» / Zapomenuté světlo, 1996; «Нужно убить Секала» / Je třeba zabít Sekala, 1997), комедии («О родителях и детях» / O rodičích a dětech, 2007) и трагикомедии («Бабье лето» / Babí léto, 2001), так и в более свободных формах, в современной терминологии именуемых артхаусом. Его экранизация романа «Ангел» культового современного чешского писателя Яхима Тополя «Выход Ангела» (Anděl Exit, 2000) открывает в Михалеке провокатора.
Картина о наркомане, который хотел начать новую жизнь, да не вышло, была снята на фоне пражских трущоб, заселённых сутенерами, ворами, фанатиками и убийцами, и выдержана в стилистике постиндустриальной галлюцинаторной «чернухи», зависшей где-то между видеоартом и «Догмой’98». История о любви, крови, моральном выборе и смерти, шокирующая сама по себе, поддержана в фильме Михалека не только мрачным видеорядом, кажущимся зыбким за счёт «разболтанных» движений цифровой камеры, умелой подделкой под любительское видео для пущей правдоподобности, но так же сбивчивым монтажом, агрессивной звуковой дорожкой, чёрным юмором.
Один из самых востребованных операторов Чехии, работавший с Яном Немцем, Яном Свераком и Юраем Якубиско, трижды лауреат «Чешского льва» за лучшую операторскую работу Франтишек Антонин Брабец в качестве режиссёра известен, прежде всего, как автор стилизованных экранизаций литературных произведений, отсылающих к фольклорно-мифологическим традициям.
Будь то «Букет» (Kytice, 2000) по книге романтика Карела Яромира Эрбена, представляющий собой сборник жутковатых сказочных историй о похищавших девушек водяных, оживших мертвецах, вернувшихся за своими невестами, и чудовищах, приходящих за капризными детьми, или «Крысолов» (Krysař, 2003) о таинственном герое средневековой легенды, блуждающем по улочкам современной Праги, или «Май» (Maj, 2008) по одноименной поэме Карела Гинека Махи о роковой страсти и отцеубийстве, ставшей классикой чешской литературы, – эти фильмы представляют собой визуальное пиршество и словно созданы Брабецом-режиссёром для того, чтобы продемонстрировать все мастерство Брабеца-оператора. Снятые с безусловным мастерством эти ленты формально можно было бы вписать в традицию поэтического кинематографа, если бы не увлечённость создателя гламурной картинкой, что роднит картины скорее с рекламой или клипами, нежели с большим кино. Как бы то ни было, эти ленты оказались притягательны для зрителя настолько, что сегодня они стабильно попадают в списки самых посещаемых чешских фильмов.