Он вернулся к Адер, к ее никудышным рисункам.
– Вы должны увидеть мир необычными глазами, – сказал он, подхватывая нить беседы.
Адер неожиданно рассмеялась:
– За многое меня корили, но никто еще не говорил, что у меня обычные глаза. – Когда она откинулась в кресле, огоньки в ее радужках замерцали. – Мне нужно, чтобы ты сходил еще раз.
Он медленно кивнул. Просьба – если то была просьба – не стала неожиданностью, но он хотел услышать от нее объяснения.
– Зачем?
– Если ты не ошибся, у меня на овладение этим уйдут годы.
«Не вы владеете пустотой. Она владеет вами».
Каждый раз, когда хинские монахи повторяли эту древнюю премудрость, Акйилу хотелось их придушить. Зато с каким удовлетворением он твердил ее теперь, оказавшись на их месте.
Адер стиснула зубы. Ее радужки полыхнули.
Он поднял палец, не дав ей заговорить, и нацелил на нее.
– Стойте. Вот это – гордость. С основательной примесью… – Акйил прищурился, – гнева и нетерпения.
– Я плачу тебе за познания, а не за дерзости.
– Вы стары.
– Мне тридцать лет.
– Хин иногда приступали к учению, не достигнув и пяти. Хуже того, вы богаты и могущественны. Все это порознь могло помешать вам достичь ваниате. Вместе взятое способно вас погубить. Вам, чтобы выжить, необходим дерзец. Нужно, чтобы вам кто-то грубил. Напоминал, что выстроенное вами «я»: император, пророчица, Малкениан – всего лишь слова. Вы платите мне, понимаете вы это или нет, за то, чтобы я расколол скорлупу.
Она не сводила с него глаз. Акйил, хоть и был не один год знаком с ее братом, все ждал, что огонь в этих глазах начнет потрескивать и рассыпать искры, но он горел беззвучно.
– А когда скорлупа расколется, – заговорила наконец Адер, – что окажется внутри?
– Ничего, – улыбнулся он.
– И как, по-твоему, будет жить Аннур с ничем на Нетесаном троне?
– А как ему живется с вами?
На этот раз ее лицо отразило чувства, не подобающие императору: стыд, сомнение, раскаяние – отразило и тут же скрыло.
«Каково это, – задумался Акйил, – держать на своих плечах целую империю?»
Ему вот и Йеррин казался непосильной ношей, а ведь Йеррин – просто старый монах, который почти выжил из ума и вряд ли долго проживет. Когда добавились мысли о Крале, он почувствовал себя в круговой осаде. А ведь ему приходилось заботиться всего о двоих. Адер – о миллионах.
Она овладела собой, своим лицом, и кивнула.
– Я много с чем не справляюсь. Потому и прошу тебя.
– Вы хотите, чтобы я разведал, что лежит за вратами?
– Что лежит за вратами, я знаю. Я не знаю, что в тех местах происходит. – Она покачала головой. – Я думала побывать там сама, как бывал отец, но не могу ждать десять лет. Я должна использовать их уже сейчас.
– То есть меня использовать.
– Ты сказал, на том острове более двадцати врат. Насколько я понимаю, они охватывают всю Эридрою и Вашш, если не более того. Ты мог бы приносить мне известия из Домбанга, Фрипорта, Изгиба – известия, которых в ином случае мне пришлось бы дожидаться неделями; известия, которые, вероятно, спасут сотни жизней. Тысячи.
– Я мог бы, – сдержанно повторил он.
Опасное дело – торговаться с императором, но он больше не самозванец. Он на деле доказал, что способен пройти сквозь врата, что владеет умением, которое необходимо ей. Он видел по ее лицу, насколько необходимо.
– Чего тебе надо? – прищурилась Адер.
– Золота, – пожал плечами Акйил.
– Сколько золота?
Вопрос повис между ними, как блестящая канитель.
«Желание есть боль, – нашептывал ему старик-учитель. – Кто больше имеет, больше желает. Сладость на языке обернется горечью».
Что дали монахам эти премудрости? С ладонь блестящей стали в грудь? Выклеванные воронами глаза?
– Сто солнц за переход.
– Это смешно, – покачала головой Адер. – На сто солнц я могу год кормить военный отряд.
– А сумеет ваш отряд пересечь континент и к закату вернуться обратно? Расскажет вам, что делается во Фрипорте или в Изгибе? Я каждый раз рискую жизнью, входя в эти врата.
Он чуть не с младенчества жил обманом. Приятно было хоть раз сыграть по-крупному.
– Мои солдаты каждый день рискуют жизнью. Знаешь, сколько им платят?
– Около пяти серебряков в месяц?
– Три.
– Махать мечом каждый может, – пожал плечами Акйил. – Пользоваться кента – никто во всей империи.
Адер молча разглядывала его.
– Ты напоминаешь мне Кадена, – сказала она наконец и покачала головой в ответ на его улыбку. – Это не похвала. Его упрямство разорвало Аннур надвое.
– По-моему, вы несправедливы.
– Избавь меня от речей о почтении к умершим.
– Не к нему. Ко мне. Я пытаюсь помочь вам снова сшить страну.
– Нет, – возразила она. – Ты пытаешься нажиться, и к Шаэлю всех остальных.
– На самом деле не всех. – Акйил поднял палец. – Одному человеку я хотел бы помочь. Она работает на Капитана из Ароматного квартала. Известна как Тощая Краля…
Первые островные кента едва его не убили.
Разумеется, он не знал, чего ожидать: пещеры, как под дворцом? Такого же острова в теплом море? Он бы не удивился, очутившись на леднике или среди песчаных вихрей. Но даже в ваниате его потрясла сомкнувшаяся вокруг темная вода, давящая на глаза, вливающаяся в ноздри, запускающая холодные щупальца в горло. Пустота содрогнулась. Острые коготки страха заскребли по ее оболочке, угрожая проткнуть насквозь. В других обстоятельствах он бы успокоил себя, сделав глубокий вздох, но здесь нечем было дышать. Ни воздуха, ни света, ни ощущения верха и низа. Промокшая одежда змеей обвивала тело, скручиваясь все туже и туже.
На полмгновения тело взяло верх: ноги дергались, руки загребали воду, тянулись к поверхности.
И тут он услышал тихий, рассеянный совет Йеррина: «Перестань стараться».
Он позволил рукам плавать без усилия, перестал бороться с просачивающимся в тело холодом, перестал брыкаться. Ваниате медленно укрепилось. Ему вдруг показался странным такой страх перед черной водой. В темноте был покой, невесомое молчание, и он завис в нем без движения. Легкие горели, но этот огонь был бледным, далеким, не отвлекал от великой пустой чистоты. Он с трудом вспоминал, почему дорожил когда-то светом солнца и красками, почему желал чего-то иного.
Он бы так и остался навеки, если бы не жадные веления тела. Когда голова пробила поверхность воды, легкие втянули отчаянный судорожный вдох, и еще один, и еще. Воздух был так же темен, как вода, – непроглядная чернильная тьма, – но дыхание оттянуло его от грани безразличия. Он все еще висел посреди ваниате, но снова мог думать, а с мышлением пришло к нему прежнее ледяное любопытство. Кента перенесли его куда-то, в какое-то подземелье, но где оно расположено? Конечно, можно вернуться, захватить с собой подводный светильник и с ним исследовать, куда попал. Никакого смысла шарить вслепую.
Акйил сделал глубокий вздох, перевернулся в воде и стал грести в темноту. Через мгновение или через сотню лет рука нащупала верхушку арки. Он сомкнул пальцы, подтянулся, нырнул в нее…
И вывалился под слепящее солнце острова с кольцом кента.
В следующий раз он был осторожнее.
Он медленно испытывал пространство под аркой, следил, как проходят насквозь кончики пальцев. Вот они наткнулись на грубую, холодную, твердую поверхность. Ему даже из ваниате удивительно было смотреть на свои обрубленные пальцы, ощущать их невидимыми кончиками камень, а глазами видеть только простор, океан, брызги волн. Он потянулся как можно дальше вверх, потом вниз, но всюду что-то перегораживало проход. И неудивительно, если вдуматься. Кента выстроили тысячи лет назад. С тех пор мир переменился. Наверняка одни врата засыпало оползнями, другие затопили изменившие течения реки. Здесь камни на ощупь представлялись сложенными намеренно. И тоже неудивительно. Сколько народу должно было пропасть за вратами, чтобы люди решили их замуровать? И сколько лет прошло, пока все не забыли, что здесь когда-то были ворота?
Он вынул руку, посмотрел на свои пальцы и перешел к следующей арке.
За этой не было ни воды, ни камня. Только прохладный сухой воздух.
Вокруг дробилось о волны солнце. Один шаг перенес его из жаркого блистающего сияния в темноту.
Темноту и вопли.
Он упал на четвереньки, приготовился нырнуть обратно, но никто на него не покушался. Когда вопли сменились тихими стонами, он узнал в них завывания ветра. И медленно распрямился. Последний порыв ветра дернул промокший подол балахона, тронул зябкими пальцами мокрую кожу. Здесь было холодно – не мороз, а промозглый, пробирающий до костей холод. Акйил медленно продвинулся на несколько шагов вглубь камеры.
Она была круглой, с окнами по всей стене. В немногих остались стекла, другие зияли пустотой. Внутрь просачивался серебристый свет, вырезал на полу кособокие прямоугольники. Он, ступая как можно тише, подошел к ближайшему окну. Порыв ветра взъерошил волосы, затеребил одежду. Наверху темные облака отскребали звезды с неба. Среди туч висел серпик луны. Вдали ряд за рядом вставали ледяные вершины. Насколько Акйил мог судить, он оказался внутри одного из таких пиков, только не знал, как далеко и на каком континенте.
Снова хлестнул ветер, сильнее вцепился в балахон, грозя снести в пропасть под ногами. Акйил потратил мгновение, чтобы запечатлеть увиденное в памяти – может, кто-нибудь в Аннуре узнает местность по его рисунку, – и вернулся в пещеру.
Он почти ничего не видел – слабый свет звезд проникал внутрь не далее двух шагов – и потому пошел вдоль стены, касаясь ее ладонью. Камень, тысячекратно отполированный или обработанный неким невообразимым орудием, был гладким, как стекло. Кента созданы кшештрим. Очень может быть, что эта крепость – он был уверен, что попал в крепость, здесь все шептало об угрозе, бдительности, битвах – тоже их работа.
На полпути вокруг камеры он наткнулся на проем. Стоящая торцом каменная плита в добрый шаг толщиной вдруг подалась под рукой, беззвучно качнулась, отошла внутрь. Акйил перехватил ее, не дал закрыться. Значит, никакая это не плита, а дверь, предназначенная, как видно, сдерживать напор целого войска. Он не понимал, почему она открылась перед ним. За ней глаз увидел только тени, черное в темноте, но из прохода веяло теплом, а сделав шаг, он нащупал уходящую вниз лестницу. Осторожно, медля после каждого шага, Акйил стал спускаться. Здесь не было ни перил, ни ограждений, зато ступени казались мертвенно гладкими, хотя не скользкими, и совсем не стерлись. Лестничный колодец уходил в глубину горы. Через сто ступеней лестница вывела на площадку. Ступени шли и ниже, но Акйил повернулся к смутному рассеянному сиянию, просвечивавшему в дверной проем.