– Охоте…
Он кивнул.
– До того, как стали историком, – прищурилась Гвенна.
– Да. До того, как стал историком.
К тому времени, как они отрыли небольшой ров вокруг лагеря и установили частокол из молодых деревьев, почти стемнело. Невелика защита, но и такая задержит зверя, подобного убитому днем. Гвенна постояла у грубой деревянной ограды, вглядываясь в ночь. Даже ее глаза не так много сумели высмотреть – только путаницу ветвей и лиан в темноте.
«Что еще мне не видно?» – гадала Гвенна.
Остальные у нее за спиной доедали холодный ужин – запивали водой соленую треску. Мало воды. Она установила строгую пайковую выдачу, и горло уже начинало сохнуть. Где-то в чаще журчал ручеек, нашептывая: выпей, выпей…
Она отгородилась от его уговоров.
– Первая вахта моя, – сказала Гвенна, вернувшись в лагерь.
– Ютака сторожит, – кивнула Крыса на деревья.
Девочку это, как видно, успокаивало, но Гвенна не собиралась доверять жизнь клыкастой твари, порожденной судорогами больного Менкидока.
– Я посижу.
– Разбудите меня ко второй, – вставил Паттик. – Нас с Чо Лу.
– Ты что, не слышал Крысу? – жалобно застонал Чо Лу. – Ее кошмарная медведица о нас позаботится.
– Медведица? – не поняла Крыса.
– Вроде Ютаки, – пояснил легионер, – только не такая страшенная.
Гвенна ожидала, что все сразу уснут, но к ней, устроившейся под толстым стволом, подошел Киль.
– Посторожу с вами немного, – сказал он.
Она удивленно заморгала:
– Разве вы не устали?
– Есть вещи важнее сна.
Гвенна, как обычно, не поняла, о чем он говорит.
Они долго сидели молча, вглядываясь в чужую ночь. Рядом с Килем лежал натянутый лук, у Гвенны поперек коленей – обнаженный меч. Наконец историк повернулся к ней.
– У вас есть вопрос, – сказал он.
– У меня их тысяча, – нахмурилась Гвенна.
– Пожалуй, начать лучше с одного.
– Что такое эта болезнь?
Историк поджал губы:
– Лучше спросить, как она действует.
– Пусть будет так. Как она действует?
Он посмотрел на свои ладони, вгляделся в линии морщин и снова уставился в ночь. Гвенна совсем было решилась повторить вопрос погромче, когда он заговорил:
– На живые существа она действует по-разному, непредсказуемым образом. Одно дерево сгниет, другое, рядом с ним, чудовищно разрастется. Третье, в десяти шагах, отрастит вместо ветвей хвосты.
– Такую чушь мог бы сочинить пьяница в аннурской таверне, но имперский историк?..
– Вы видели чешую на убитом коте. Видели его глаза.
– Мне и раньше случалось убивать кое-кого с необычными глазами.
Киль пожал плечами – словно на сцене играл.
– Здесь есть растения, питающиеся кровью. Плесень, распространяющаяся со скоростью бегущего человека. Грибы высотой с дом. Рои мух, проникающих в глаза. Пауки с собаку ростом, затягивающие паутиной ущелья…
– Верится с трудом.
– Воплощение невероятного – в природе этой болезни.
– Как?
– Через расширение возможностей.
– А нельзя ли немного повразумительней?
– Для объяснений у меня не хватает понятных вам слов.
– Я не историк, но в удачный день способна связать пару мыслей.
Он кивнул:
– Мы несем с собой провиант: рис, ячмень, вяленую рыбу. Без него мы бы погибли. Но даже самое прожорливое существо, даже умирая с голоду, не съест больше, чем может. Большего организм не примет. Растениям необходим солнечный свет, как нам – пища, но дай его слишком много, и растение погибнет.
– К чему тут Менкидок? И чудовища?
– Эта болезнь позволяет живым созданиям… принимать больше.
Гвенна попыталась уложить в голове его мысль.
– Чума, изувечившая целый материк, сводится к способности больше есть?
– Эта чума позволяет растениям, животным, людям питаться от любого источника: солнца, вибраций земли, ветра.
– Недурно было бы питаться ветром.
– Проклятие не в способности так питаться, а в невозможности остановиться. Болезнь сносит все пределы. Или, во всяком случае, немыслимо их раздвигает. Здесь ничто не знает сытости. Можно за вечер съесть половину свиной туши и остаться голодным. Эта земля пожирает самое себя.
– Ну а чудовища откуда?
– Это тело не создано для поглощения таких количеств. – Киль поднял руку, осмотрел ее и уронил на колени. – Мы с вами едим, но можем и перестать. Мы не впитываем силу ветра. Не растем от солнечного света.
– А больные…
Гвенна чувствовала, как в мозг внедряется скользкий червячок понимания.
Историк снова кивнул:
– Они голодны и едят без конца: едят солнечный свет, едят кровь, едят саму землю. Сила хлещет в их плоть и в их зародыши, изменяет их, искажает…
– Создает пауков с собаку ростом.
– Или ходячие деревья. И тысячи других существ, которых не может быть.
Гвенна сдержала дрожь. Собакопаука можно проткнуть мечом. Ходячее дерево – поджечь.
– А люди?
Киль задумчиво покивал.
– Со временем болезнь несколько искажает и человеческое тело, как тела животных. Однако основная сила вливается в разум.
– И сводит нас с ума?
– В числе прочего.
– Чего – прочего?
– Вы, возможно, слышали рассказы.
Гвенна вспомнила залитые элем ночи в таверне, сказки пиратов и контрабандистов.
– Большей частью про голоса и видения. Как обычно у чокнутых.
– В видениях и голосах, вызываемых этой болезнью, – возразил Киль, – ничего обычного нет. Они подлинные.
Гвенна захлопала глазами, думая, не ослышалась ли.
– Подлинные что?
– Подлинные явления.
– Не поняла…
– Больных иногда посещают образы, для них непереносимые, но это не значит, что видения ложны. Эти видения отражают существующее – в этом мире или в других мирах.
– В других?
– Вы же не думаете, что все сводится, – он повел рукой, – к этому?
Гвенна взглянула на него и отвернулась в темноту. За деревьями кто-то вскрикнул и замолк. Историк не походил на сумасшедшего. Она не чуяла в нем безумия. Он сидел, как сидят в саду под яблоней, рассуждая об урожае бобов на нынешний год.
– «Это», – наконец заговорила она, – в смысле не только это дерево, и эта земля, и те вон лианы, а весь этот мир?
Он кивнул.
– Да, – осторожно ответила она. – Именно так я и думаю.
– А боги? Где пребывают они?
– Не знаю, много ли вам известно о кеттрал, но я большей частью училась взрывать людей и рубить напополам, а не философствовать об обители богов.
– Пожалуй, это пробел в вашем образовании.
Она потрясла головой в надежде прояснить ее и вернуться к подобию здравого смысла.
– Что вы за историк такой, прах вас побери?
– Как все историки – пытаюсь понять мир.
– И в вашем понимании болезнь этого континента дает людям особые… силы?
Она бы сочла это смешным, если бы сама не обладала кое-какими силами. С того дня, как позволила сларну себя укусить, как спустилась в пещеры, Гвенна силилась понять, что с ней не так, что сломалось. Конечно, она получила и преимущества: скорость движений, быстрое заживление, острое зрение, но каждый дар имеет свою цену.
– «Дает», – ответил историк, словно отзываясь ее мыслям, – предполагает дар. Болезнь же внедряет в разум нечто излишнее, избыточное, как если бы страдающему от жажды влили в глотку бочку воды.
– Кое-кто из разведчиков здесь выжил, – напомнила Гвенна. – Некоторые возвращались в своем уме. А другие только… слегка повредились рассудком.
– Существуют способы устоять.
– Не есть и не пить, – вернулась к уже слышанному Гвенна. – И тогда с нами ничего не случится?
Налетел порыв горячего ветра, согнул ветки и опал. Словно весь континент затаил дыхание, ожидая.
– Отчасти так, – согласился Киль. – Некоторое время. Рано или поздно болезнь повредит все, что вы несете в себе.
– А можно что-то сделать, чтобы уравнять шансы?
– Дышать медленней.
Гвенна повернулась к нему, вылупила глаза:
– Паршивая шутка.
– Есть способы, – невозмутимо ответил Киль, – управлять дыханием, замедлять частоту сердцебиения и прочие телесные движения. Некоторые предполагали, что, если не думать, это предохраняет от любого заражения.
– Нет, я узнаю о вас всю правду еще до конца пути, – мотнула она головой.
– Чем вас так привлекает правда?
– Когда меня посылают на задание на край света с каким-то непонятным засранцем, хочется понимать, кто он такой. Особенно если он называет себя историком, а сам обращается с копьем и луком не хуже любого кеттрал. И как ни в чем не бывало предлагает не дышать.
– Дышать медленней, – поправил Киль.
– Да-да, – пробормотала она, – дышать медленней.
Гвенна снова занялась окружавшими их джунглями. Где-то на севере, может в миле от них, кто-то всхлипывал или заходился смехом. Звук возвышался и затихал, потом перерос в визг и оборвался. Гвенна рассеянно почесала колено, опустила глаза и обнаружила, что тонкий червячок успел наполовину вгрызться ей в икру. Скрипнув зубами, она выдернула поганца, рассмотрела при скудном свете луны извивающуюся ниточку и, швырнув на землю, раздавила каблуком.
– А что с неббарим? – снова заговорила она.
– Я все ждал, что вы о них спросите, – медленно кивнул Киль.
– Вы в том городе назвали их чудовищами.
– Они соответствуют определению: сильные, быстрые, злобные; совершенно не знают жалости.
– А они… – Гвенна махнула рукой в темноту. – Они заражены? Этой болезнью? Не потому ли они такими стали?
На самую малую долю мгновения ей померещилось в лице историка что-то похожее на чувство. Потом над ней шевельнулись ветви, застонали, как стонут в лихорадочном сне, – по его лицу скользнул звездный свет, и то, что ей почудилось, пропало.
– Нет, – ответил Киль. – Они невосприимчивы к заражению. Много тысяч лет как невосприимчивы.
– Тогда что сделало их чудовищами?
Историк поджал губы:
– Что сделало нас теми, кто мы есть?