– Они сейчас двинутся обратно, – предупредил Рук, – и тогда все будут смотреть сюда.
– Знаю! – рыкнула Бьен.
Половинки проломленной доски еще держались на каркасе. Погнувшиеся гвозди послужили подобием дверных петель: первая доска повернулась вверх, вторая отошла книзу. Бьен пошарила в темноте, сумела развернуть обломок и, потянув на себя, едва не вывернула его наружу. Отодвинувшись немного, она снова запустила руку и потянула верхнюю доску.
Посреди круга Чудовище, Мышонок и Тупица, потрясая окровавленным оружием, принимали восторги толпы. И Коземорд сиял на своем помосте. Из двери в северной стене показался глашатай, направился к ним.
– Застряла! – прошипела Бьен.
Силясь поставить на место доску, она задела ногой ручку зонта. Одно мгновение только узкая полоска тени укрывала ее от глаз десяти тысяч кровожадных зрителей. В висках Рука застучала кровь. Он поставил зонт на место.
– Времени мало, – сказал Талал.
Глашатай объявлял победителей – не то чтобы кто-то мог перепутать. Трое Достойных потрясали оружием под жарким солнцем, а трое валялись зарезанными на песке. Коземорд, дождавшись объявления своего имени, поднял руку и стал спускаться с мастерского помоста. Чудовище рысцой обегала арену – круг победы. Мышонок с Тупицей направились прямиком к своему отсеку.
– Есть, – сказала Бьен.
И отбросила зонт, снова явившись на свет. Рук заглянул за ее плечо: сделано было не лучшим образом. Обломки сходились не совсем ровно. Шляпки гвоздей на палец торчали из древесины. Сама трещина была почти незаметна, но вокруг нее выбило несколько щепок. Стоило взглянуть, разлом так и бросался в глаза. Поэтому Рук запретил себе туда смотреть. Арена, при всей ее святости, вся представляла собой сколоченный из подгнивших бортов сарай. К тому же на песке валялись трупы и ожидались новые схватки. На трибунах не до пары вылезающих из доски гвоздей. Теперь, когда Бьен вернулась, опасность представлял только Коземорд.
Впрочем, мастер был занят тройкой победителей, как раз добравшихся до отсека.
– Примерное выступление, – заговорил он сквозь гомон толпы, хлопнув Тупицу по спине. – Восхитительная выдержка. Прекрасный расчет.
– Примерное? – Мышонок оглянулся на рабов, уволакивавших тела с арены; за ними на песке оставались красные полосы.
– Охренеть какое примерное, – прохрипела Чудовище. – Что бы это ни значило! Где наш долбаный квей?
Ее взгляд упал на лицо Бьен. Женщина нахмурилась.
– Где это ты так перемазалась?
– В обморок упала, – объяснила Бьен, кивнув на землю. – Грохнулась, а потом весь бой блевала в горшок.
– Ну… – Чудовище обхватила ее за плечи. – Это до хрена как жаль, потому что на меня, скажу я тебе, стоило подивиться.
К боковой перегородке подошел Малый Као. Гибель тройки, как видно, не особо его расстроила.
– Недурная схватка, – сказал он и протянул Коземорду руку.
Коземорд ее принял.
– Твои погибли отважно, – сказал он. – Лучшего конца никому из нас не пожелаешь.
– Конца? – Малый Као, вздернув бровь, скользнул взглядом по Руку с Бьен и остальным Достойным Коземорда, сплюнул в пыль и покачал головой. – Ты не хуже меня знаешь, что до конца еще далеко.
– Да, – согласился Коземорд, – но…
Что бы он ни собирался сказать, договорить ему не пришлось, потому что толпа опять взревела. Рук, оборачиваясь, ожидал увидеть Ванг Во на высокой палубе ее корабля. А увидел возникшего в кругу одинокого человека: бледнокожего, светловолосого, с лепными мускулами, почти неправдоподобно прекрасного – и совершено нагого, не считая ошейника.
«Нет, – сообразил он, когда пальцы Бьен впились ему в плечо, – это не ошейник – аксоч».
– Вот это красавчик! – каркнула Чудовище и ткнула Коземорда локтем в бок. – Надеюсь, это моя премия за хороший бой?
– Я… незнаком с этим господином, – насупился мастер.
– Откуда он взялся? – спросил Тупица.
– Он мой, – зарычала Чудовище. – Хочешь себе такого же голенького, сам ищи.
– Из толпы, – пояснил Талал. – Сбросил с себя одежду и спрыгнул в круг.
Нагота, как видно, не смущала неизвестного. Впрочем, глядя на него, думалось, что он в жизни не знал смущения. Мужчина с надменным видом пробежал по песку, посреди арены задержался и медленно повернулся кругом, не столько показывая себя, сколько меряя глазами окружение и дожидаясь, когда на арену клочьями ваты опустится тишина. Дождавшись, он повернулся, вздернул подбородок, уставив взгляд на галерею самого большого судна – на шелковый навес верховных жрецов и городской знати. Глаза у него блестели шляпками вбитых в голову гвоздей. Улыбка – рыболовным крючком.
– Я принес вам новую весть от моего повелителя, – заговорил он.
Странный переливчатый выговор, не похожий ни на какое известное наречие. Как и у вестника на мосту.
– Вы не послушали моих сестер и братьев. Вы насмехались над ними, вы низвергали их. Напрасно. Они приходили предостеречь вас, как и я. От сего дня новых предостережений не будет.
Рук ждал, что толпа воем заткнет ему рот, забросает объедками. Однако было что-то в голосе или, может быть, в осанке этого человека, что принудило горожан к молчанию. Десяток ударов сердца длилась тишина, затем вестник продолжил:
– Ваш народ изломан, но мой Владыка вернет вам цельность. Вы низки, но он возвысит вас. Вы слабы, но он даст вам силу. Вы неприглядны, но он омоет вас красотой. Вам нужно лишь одно. – Он, замолкнув, снова медленно повернулся вокруг себя, затем нацелил палец прямо в верховных жрецов. – Покоритесь! Он уже близится, облечен славой и мощью. Он уже здесь. Я, как до меня мои браться и сестры, послан вас подготовить. Когда он вступит в город, вы преклоните колени, вы падете ниц, вы узнаете истину жизни, смерти и возрождения, и вы послужите ему.
Далеко наверху вскочил с места один из верховных жрецов – Хо Анх. Шагнув к борту, он гневно навис над говорящим.
– Кто ты?
– Я никто.
– Кто твой господин?
– Он – Первый.
– Империя снова лезет в наши дела? Какой-нибудь аннурский военачальник?
Вестник ответил со смехом:
– Аннур склонится, как склонится Домбанг. Такова моя весть.
– А вот наша весть, – объявил Хо Анх. – Домбанг – город свободных людей. Мы под защитой дельты, нашей силы и наших богов.
Вестник улыбнулся шире прежнего:
– Ваши боги будут пресмыкаться червями. Он уже ведет на них охоту. Он уже…
Оперение стрелы цветком раскрылось на его груди.
Мужчина вскинул руки. Его лицо выражало удивление, но не страх. И боли не было, когда он поднял глаза и нашел взглядом стоявшую над ним с луком в руке Ванг Во.
– Уберите этого болвана с моей арены, – велела она.
И, словно ее слова спустили стражу с цепи, в круг хлынули зеленые рубашки с мечами и копьями.
Вестник не сопротивлялся схватившим его, не пытался защититься, когда его повалили наземь и принялись топтать ногами. Рук в просвете между телами мельком увидел его лицо. Нос сломан, кровь ручьями, один глаз почти закрылся, но он не кричал, не корчился от боли. Кажется, он смеялся.
47
– Должен сказать, – заявил Чо Лу, вглядываясь в сумерки, – не нравится мне здесь.
С утекающим с неба последним светом они взобрались на невысокий пригорок – скорее, бугорок – в надежде устроить лагерь выше болотистых низин, по которым тащились уже не первый час. Здесь земля оказалась чуть плотнее и суше, зато от деревьев у Гвенны по спине ползали мурашки.
Вместо листвы у них были волосы – волосы в ее руку длиной, человеческие волосы, если глаза ее не обманывали.
Она срезала с подвернувшейся ветки пучок черных прямых волос, блестящих даже в полумраке, – такие отращивали куртизанки в Домбанге. Не на всех деревьях были такие же. В шаге от нее курчавились на ветке каштановые кудри, а чуть дальше кривое дерево с расщепленным, плакавшим соком стволом обзавелось тонкими, как паутинка, золотыми локонами. Бусинки дождя, скатываясь по льняным прядям, отстукивали неровную дробь по сырой земле.
– Деревья как деревья, – сказала Гвенна, отбросив срубленные волоски; коснувшись земли, они свернулись, словно опаленные огнем. – Или тебе больше нравится ночевать по колено в воде?
– Я не говорю, что там лучше. – Легионер хмуро взглянул вниз.
– Мы идем по отравленному континенту. Я бы не рассчитывала, что он мне понравится.
Возбуждение, охватившее всех при первом прикосновении болезни, схлынуло. Временами Гвенна еще ощущала невесть откуда взявшуюся силу и даже восторг, но они переплавились в болезненно острую восприимчивость, от которой кололо иголочками кожу и лезли из орбит глаза. Она сама себе казалась подвыпившей или слегка перебравшей жевательного корня яги. Похожим образом Гвенна чувствовала себя в первые мгновения боя, когда ее пробирало то жаром, то холодом, только сейчас не было битвы, а был лишь перебиравший волосы деревьев горячий, влажный ветер.
Они разбили лагерь, обнесли его низким плотным частоколом, поели вяленой рыбы и водорослей, запили тепловатой водой – почти без слов. Все предлагали себя на первую вахту – видно, как и она, не чаяли уснуть. Сторожить выпало Бхума Дхару. Гвенна уже направлялась к палатке, когда Крыса дернула ее за рукав.
– Драться!
– Хочешь учиться?
Крыса кивнула.
– Нет. Мы вымотались за день, а дальше будет труднее. Тебе надо беречь силы.
– Нет беречь. – Глаза у нее в темноте казались огромными. – Учить.
Гвенна хотела возразить, но передумала. Ясно, что девочка, как и остальные, испытывает противоестественное возбуждение. Занимаясь, они обе пригасят его усталостью. А если и нет, Крыса будет чуть лучше защищена, когда ее в следующий раз вздумает растерзать какое-нибудь чудовище.
– Хорошо, – кивнула Гвенна. – Поговорим о сухожилиях.
– Сухо… Жилье? – заморгала Крыса.
Гвенна повертела кистью, показала ей протянувшиеся под кожей жилы связок.
– Сухожилия, – повторила она, положив на них пальцы Крысы. – Они связывают мышцы с костями.