Напрягшись до дрожи, она отложила мечи и нож на металлический стол и осторожно отошла. Не хотела держать их в руках, когда ярость нахлынет в полную силу. В ее мысли прорвался голос Киля.
– Вот, – сказал он, доставая что-то из самого нижнего ящика.
– Кольцо? – Гвенна прищурилась.
Кивнув, он перебросил находку ей.
Ее рука сама собой перехватила вещицу. Кольцо было холодным, как осколок промороженного столетиями ледника. Холод проник в пальцы, разошелся к ладони. Она ждала, что с ним придет онемение, но вместо бесчувствия в ней зародилась глубинная, кровоточивая боль.
– Наденьте.
– Это и есть лекарство? – спросила она, разглядывая кольцо.
Черное, словно лакированное, и перекручено так, что мозги сворачиваются, тщась проследить множество граней и изгибов.
Часть Гвенны не хотела лекарства. Большая часть.
– Ради Крысы, – тихо сказал историк. – Наденьте.
Гвенна надвинула кольцо на средний палец левой руки.
И провалилась.
Смутно, отдаленно она ощущала щекой каменный пол, упавшие на лицо волосы, врезавшийся в тело ременной пояс. Но все ощущения затмевал, почти начисто гасил проникший в тело полярный холод, разлившийся по жилам и гигантской волной захлестнувший пламя яда. Пламя это при соприкосновении полыхнуло, разгорелось чистейшей, нестерпимой болью. В уши хлынул вопль, яростный жуткий вопль, в котором она очень не скоро узнала свой голос. Она тщилась высвободиться, бежать, но насилие творилось у нее внутри – шла война между ядом габбья и страшным холодом кшештримского кольца.
Ее посетило видение. Она стояла высоко в горах, по бедро в снегу. Ветер резал кожу, но ее обнимал огонь, костер выше всякой башни. Уши заложило ревом. Она чувствовала, как плавится кожа, как обращаются в шлак глаза в глазницах, как трескаются от холода кости. Она умирала, без сомнений умирала, и не знала только, огонь ее убивает или холод. Во все стороны мир обрывался из-под ног скалами. Бежать было некуда, ничего не сделать, только ощущать, как спекается промерзшая плоть, как обращаются в лед ее крепкие кости; слушать свист ветра в небе и слепо таращиться вглубь себя, наблюдая собственную гибель. Казалось, сражение огня со льдом длилось вечно, но вот медленно, очень медленно пламя замерцало, захлебнулось, опало и погасло.
Она одна, нагая, стояла на вершине.
Лед в жилах от бритвенной чистоты сошел в глубокую и жуткую ноющую боль.
Гвенна открыла глаза. Киль стоял на коленях, его серые глаза впились ей в лицо.
– Едва успели, – сказал он, опустив ладонь ей на плечо.
– Это… – Она сорвалась, вздрогнула и начала сызнова. – Эта вот дрянь у вас называется лекарством?
– От этого яда не существует лекарств, – покачал он головой. – Считайте его… противовесом.
Она посмотрела на него и уронила голову на камень.
– Ничего не понимаю.
– Он уравновешивает действие яда.
– Охрененно больно.
Киль кивнул.
– Когда это пройдет?
– Никогда.
Гвенна уставилась в серый каменный потолок: точно выверенные углы, свет, сочащийся сквозь это кшештримское вещество, только похожее на стекло.
– Никогда… – повторила она, голос показался далеким, тусклым.
– Яд от укуса габбья невозможно вывести из организма. Огромное усилие матцкела лишь сдерживает его действие.
Гвенна приподняла слабую руку, рассматривая кольцо. Его чернота перешла в глубокий, как тень, красный цвет, и все равно оно выглядело… как-то не так.
– Матцкел. А просто кольцом нельзя назвать?
– Это не кольцо, как маска – не лицо.
– Лицо живое.
– И матцкел, можно сказать, живой. Яд в вашем теле будет двигаться, меняться. Оно… – Киль узловатым пальцем легко коснулся кольца, – будет меняться вместе с ним. И защищать вас.
– Почему от этой защиты так больно?
Ей казалось, тело режут ножами, выматывают жилы.
– В вашем организме идет борьба. Война. Всякая война имеет свою цену. – Историк всматривался в ее лицо. – Вы сможете вытерпеть?
Гвенна приподнялась на локтях, потом медленно встала. Тело болело, но не как болит от настоящей раны. Она несмело испытала свободу движений – не нарушена. Если честно, после ударных тренировок ей бывало и хуже, но та боль проходила…
– Это навсегда? – спросила она.
– Будут приливы и отливы. Иные дни будут лучше других, но… да, пока вы носите кольцо, боль останется с вами.
– А если сниму?
Он не ответил, просто взглянул ей в глаза.
Гвенна расправила плечи, хрустнула суставами пальцев, кивнула.
– Придется, стало быть, привыкать. – Не дав историку ответить, она отвернулась, забрала со стола нож и клинки. – Что это за место?
– Лаборатория.
От его ответа что-то перевернулось у нее внутри. Или от кольца. Или от яда. Она не знала от чего, но осмотр помещения и разговор отвлекали от боли.
– Зачем лаборатория в крепости? Или в охотничьей засидке, если на то пошло?
– Чтобы на кого-то охотиться и побеждать, его следует понимать, – ответил Киль.
Помещение было длинным, широким, и Гвенна с удивлением отметила, что в одну стену встроен ряд наклонных окон.
– Снаружи я их не видела.
– Благодаря наклону они незаметны снизу.
– А почему они не разбились? Если здесь все такое древнее, должны были десять тысяч раз растрескаться.
– Наука, – неопределенно пояснил Киль.
Она обратила внимание на ближайший стол, погладила металл пальцем. Ни пятнышка ржавчины.
– Скажете, ему тоже тысяча лет?
– Многие тысячи.
– Надо думать, кшештрим умели делать сталь получше нашей.
– Умели. Только это не сталь.
Под столом были устроены полки с разнообразными стеклянными сосудами и банками, на подносах лежали инструменты, предназначенные резать, пилить, обдирать, – все из того же неподвластного времени металла. Гвенна взяла в руки короткий нож – в пальцах он был легче перышка.
– Как я понимаю, здешние кшештрим были не простые солдаты.
– Самые молодые из кшештрим прожили тысячи лет. Никто их них не посвящал все эти тысячелетия исключительно войне. – Киль помолчал и добавил: – Почти никто.
– Так эти, в крепости, половину жизни охотились за неббарим? А другую половину проводили здесь… – Понимание окутало ее холодным свинцовым плащом. – Разбирая их на части.
– Они алкали знаний.
Гвенна повертела в пальцах короткий нож и отложила его на стол. По краям столешницы и по середине тянулись желобки, видно для стока жидкости в проделанные в торцах отверстия.
– И не тех знаний, что ищут в книгах, – угрюмо заключила она.
– Откуда, вы думаете, берется книжное знание?
– Вы так говорите, будто восхищаетесь ими.
Историк не ответил. Обернувшись, Гвенна увидела, что он опять смотрит в пустоту. Глаза его, в задумчивости или нет, всегда оставались одного цвета, цвета стали. Она не поняла, на что он смотрит – если на что-то и смотрит.
– Это была интересная раса, – наконец ответил Киль.
– Вам интересны чудовища, уничтожающие целые народы?
– Стать чудовищем способно любое существо.
– Надо думать, и мы себя не сдерживали, когда настал наш черед их убивать.
– Нет, – ответил историк, все так же глядя в никуда. – Мы себя не сдерживали.
Гвенна еще немного посмотрела на него, щуря глаза, и отвернулась. У нее скрутило живот. Она отошла к металлическим шкафчикам.
– Что здесь еще есть?
– Точно не знаю.
– Знали же про это… – Она взглянула на свою руку. – Про этот матцкел.
– Дедукция. Экстраполяция.
– Не хотите еще поэк-стра-по-лировать?
– Нет надобности, когда можно посмотреть.
– А если его открыть, ничто не меня не напрыгнет или не взорвется в лицо?
– Маловероятно.
Она все же отступила в сторону, прежде чем кончиком ножа сбросить защелку.
Дверца открылась медленно и так беззвучно, словно петли смазали только утром.
Ничего не взорвалось. Никто на нее не напрыгнул.
Внутри снова полки. Еще флаконы и бутылки. Острые инструменты совершенно обескураживающих форм и размеров. На аннурском рынке за один такой она бы выторговала целое состояние. Все были не длиннее ее ладони. Гвенна присмотрелась к орудиям, прикинула, для чего они могли служить. Сдирать кожу? Пилить кости? И отвернулась к следующему шкафчику.
Из-за открывшейся дверцы на нее уставился череп.
Некоторое время она просто смотрела на него, потом протянула руку, подцепила пальцем за глазницу и вынула. В кадетах она месяцами изучала человеческую анатомию. Десятки раз держала в руках черепа. Однако этот показался ей тяжелее и крепче. Зубы в челюстях без щербинки, целые, чистые. И острее обычного, будто приспособлены рвать и терзать мясо. Ей подумалось, что это не череп, а скульптура, вырезанная из материала белее, прочнее, чище – лучше кости.
– Макет?
– Неббарим.
Гвенна покачала головой:
– Ни в коем случае. Я имела дела с древними костями. Они бурые, хрупкие. А этот… – она ножом постучала по макушке, – крепче стали.
– Я уже говорил, что неббарим напоминали нас, но не были нами. Быстрее, сильнее. И скелеты их соответствовали силе.
Киль протянул руку, и Гвенна отдала ему череп. Историк немного подержал его на ладони, заглянул в глаза и, вдруг развернувшись, метнул в стену. Гвенна отступила, вскинула руку, чтобы заслонить глаза, но кость не разлетелась – череп с основательным гулким стуком отскочил от стены и упал шагах в шести, где, покрутившись вокруг своей оси, медленно остановился.
Гвенна подняла его, поискала трещины, щербины, хоть какие-то следы повреждения, но купол черепа остался гладким, как мрамор.
– И вы хотите меня уверить, что он настоящий? – Она перевела взгляд от пустых глазниц к историку.
– Не имеет значения, чего я хочу. Череп настоящий, настоящими были и неббарим. Потому кшештрим и создали это строение.
В следующем помещении вместо длинных металлических столов стояла одна каменная плита по пояс высотой, отполированная до блеска. Склонившись над ней, Гвенна увидела свое отражение: грязное, осунувшееся, обожженное солнцем лицо в брызгах крови. Она отступила. В камень через каждые несколько шагов были вделаны цепи. На некоторых остались обручи оков.