Так вот, когда приплыли вуо-тоны – те люди были вуо-тонами, отборными воинами своего народа, – я ожидал, что они погибнут, они и погибли. Они сражались отважно, даже яростно, но Ханг Лок все равно их убивал: раздавливал грудь, вырывал глотки, выжимал жизнь. Я не знаю, сколько раз видел, как он проделывает такое с животными, и не удивлялся. Удивила меня тошнота, настигшая позже, когда он отделял головы от тел. Я не понимал, отчего такое чувство, и не знал для него слов. Что-то было не так, но я не знал понятий: неправильно… убийство… бойня. Знал только, что в животе крутило и голова стала слишком легкой, словно отделилась от мира. Я заставил себя стоять и смотреть, как он выковыривает глаза, отбрасывает их в грязь и набивает глазницы землей, а потом сажает водяные фиалки. Я заставил себя смотреть, как они с Кем Анх разделывают тела и лакомятся темной печенью. Они предложили кусок и мне, но я не смог есть. «Так нельзя» – вот что я сказал бы им, если бы они научили меня говорить.
Рук помолчал, слушая хриплое дыхание Бьен сквозь обветренные губы и стук коготков какого-то зверька или птицы по черепичной крыше. Странно было рассказывать об этом столько лет спустя, втискивать в горстку слов столько света и насилия, крови и сверкающей бронзы. Видела ли Бьен все так, как происходило на самом деле? Откуда ему знать? Протянув руку, он мог бы коснуться тюфяка под ней. С тем же успехом она могла быть на дальнем берегу дельты. На другом краю света.
– Через год вуо-тоны появились снова, – наконец произнес он: раз уж завел рассказ, ни останавливаться, ни брать слова назад не приходится. – Тогда пришла моя очередь.
Он снова увидел все: низкий туман над протокой, рябь от хватающих водомерок куцехвостов, а потом – скользящее в тишине каноэ, глухой удар о берег, где, стоя между Кем Анх и Ханг Локом, ждал он.
– Свидетель сидел на корме. Потом он говорил, что наблюдал за мной, но я смотрел только на воинов. Их, как и в прошлый раз, было трое: двое мужчин и молодая женщина, и, как и в прошлый раз, они держали в руках бронзовое оружие. Они поклонились Ханг Локу, потом Кем Анх. Я чуял запах их благоговения. Кем Анх убила двух первых: мужчине перегрызла горло, женщине вырвала сердце. Последнего она оставила мне. Я знал, что делать. Знал целый год, с тех пор, как те воины явились на наш берег, чтобы помериться силами со своими богами. Но мужчина, с которым я схватился, растерялся, удивился, а потом и рассвирепел, поняв, что ему предстоит биться с ребенком, с человеческим ребенком. Он готов был лишиться руки или глаза, готов был к смерти, но не готов к унижению – драться со мной на глазах у Кем Анх и Ханг Лока. Унижение почти мгновенно переплавилось в ярость. У него было обычное для дельты длинное копье. Я раньше никогда не сражался с человеком, тем более вооруженным копьем, а у меня был только нож. С первого удара он пробил мою защиту, глубоко оцарапал плечо. – Рассказывая, Рук водил пальцем по шраму: невидимый в темноте рубец был холодным и гладким. – Я не знал, как убивать вооруженного человека, зато всю жизнь учился выживать. Я бессчетные дни учился уклоняться, перекатываться, отводить глаза, атаковать. С первых выпадов того воина я заметил закономерность: до удара он выдавал себя взглядом и еще переносил свой вес на отставленную назад ногу, и дыхание становилось тяжелее. Он мог бы убить меня в первой схватке, пока я не сообразил, с кем имею дело. Но сразу не сумел, а я уже понял, что передо мной за существо. Глубоко во мне, в хищном древнем нутре, было сознание победы. Бой еще не кончился – он затянулся до середины дня, – но всякий раз, как он прощупывал меня копьем, я узнавал о нем что-то новое. С каждым его отступлением я все яснее видел его слабые места, а когда солнце двинулось книзу, он начал слабеть.
Я убивал его по частям.
Укол в ребра. Порез на пояснице. Пинок по колену.
Я глубоко рассек ему бедро – он стал хромать, залил песок кровью.
Потом попал в грудь. Рана свалила бы почти любого. Смертельная рана. Я видел смерть на его лице, чуял ее, но он отказывался падать.
Я забрал у него копье, снова ударил в живот, а потом, когда он попытался схватить меня за горло, воткнул бронзу прямо в глаз.
Он умер подо мной, еще сжимая меня скользкими от собственной крови руками.
Я слез с него, посмотрел, как остывает тело, а потом меня вырвало на песок.
Неподвижность стала вдруг Руку невыносима. Память о насилии сорвала его с койки, толкнула к окну, заставила откинуть холщовую занавесь и выглянуть в ночь. Дощатые стены двора ничем не напоминали дельту его детства, но запахи, принесенные горячим ночным ветром, были знакомы: ил, гниль, влажная зелень тростников. Теперь Рук обращался к самой ночи.
– Кем Анх подошла ко мне сзади, взяла за плечо, но я сбросил ее руку и вломился в заросли. Мне хотелось кричать, но воспитавшие меня создания учили только победному кличу, а я, хоть и убил выступившего против меня мужчину, нисколько не чувствовал себя победителем. В животе стояла скользкая тошнота, я растерялся – не только от боя, но и открыв в себе что-то, чего не знал прежде. Позже она меня отыскала. Я весь день провел у тихой заводи, разглядывая свое отражение. Когда она склонилась надо мной, я сравнил наши лица. Непостижимо, как я раньше не замечал разницы. Она сияла, словно проникший в воду луч вечернего солнца. Черты лица идеальные, как дуга, описанная выпрыгнувшей из воды рыбой, или как клин, вычерченный в небе спикировавшим на добычу болотным коршуном. Она и шрамы носила, точно украшения. А я? Я был весь перекошен. Одно ухо выше другого. Зубы тупые, как у тех тварей, что не рвут сырое мясо, а жуют камыш и тростники. На щеке черная родинка, и еще две на плече. Они вдруг показались мне ужасно похожими на пятнышки плесени или расползающейся по листьям гнили. А она была безупречна. Как и Ханг Лок.
У меня не было слов, чтобы выразить свое прозрение, но внутри оно пылало, в пепел сжигая мой мир. Я – не их сын. Где там! – косолапое уродливое существо, такое хилое, что вынуждено биться ножом. Как я мог в это поверить? Нет. Теперь, увидев воинов в лодке, сразившись с ними, я понял. Я – ошибка; так жирная ильная утка подбрасывает яйцо в гнездо болотного коршуна. Никакой я не хищник. Я жалкий слабак, я из тех, кто служит добычей им.
Ее отражение следило за мной из воды золотыми глазами. Мои глаза были цвета грязи.
Я отвернулся от ее взгляда, указал в ту сторону, откуда пришла лодка.
Я не знал, кто были те люди, но знал, что я – один из них.
Кем Анх оскалила зубы, хотела обнять меня за пояс, но я отбросил ее руку и указал своей, тонкой и темной, все туда же. Она наконец рявкнула, как упустивший добычу ягуар, и, отвернувшись, растаяла в зарослях. Я всю ночь просидел на берегу. Камыш раздавался под жарким ветром. Луна светилась бронзой.
Я ждал, что она придет. Или он. Гадал, станут они меня баюкать, как раньше, или убьют, поняв, как во мне ошибались. Я пытался вообразить, что почувствую, когда хрустнет моя шея или когда из груди станут вынимать сердце. Та ночь далась бы мне легче – хоть и немногим легче, – будь у меня слова для одиночества и любви, потери, голода, ненависти. Знай я слова «мать» и «отец». Но у меня под обжигавшими глаза звездами были только мои маленькие, сжатые в кулаки ладошки и вкус желчи на языке.
На следующий день свидетель приплыл за телами и меня тоже взял в свою лодку.
После такого множества слов молчание показалось тесным, тяжелым, горячим. Для него важно было высказать наконец правду, дать голос простому факту своего бытия: его растили для убийства. Не для убийства беззащитных – вуо-тоны являлись на встречу со своими богами, приготовившись к бою и к смерти, – но и не для охоты. Не было причины убивать вооруженных бронзой воинов, не было нужды, кроме голого наслаждения борьбой и кровью. Он еще ребенком понял, как уродливо убийство, но и за пятнадцать лет терпеливого служения богине любви не перестал видеть в нем красоту.
По полу за спиной стукнули босые ноги Бьен.
Он слушал, как она подходит.
На одно безумное мгновение ему почудилось, что это Кем Анх пришла наконец убить неудачника. Облегчение отдавало яростью.
Бьен остановилась у него за спиной, так близко, что он ощутил затылком ее дыхание и тепло ее груди.
– Спасибо тебе, – сказала она, тонкой рукой обняв его за пояс и прижимаясь лбом к спине.
Рук тряхнул головой. Его накрыло изнеможение, будто он не просто описал тот бой, но и заново пережил его от начала до конца.
– За что спасибо? – спросил он.
– За то, что напомнил.
– О чем напомнил?
– Что мы – заблудшие.
Он подавился смешком.
– Мы с тобой?
– Да. И Талал. И те, кого мы сегодня убили. И Кочет, и Змеиная Кость. Все, кто сражается. И все, кто на это смотрит.
– Хорошо, если так, – ответил Рук. – Но некоторые просто жаждут крови.
Он хотел высвободиться, но ее рука держала крепко.
– Конечно жаждут. – Бьен легко коснулась губами его щеки: губы были теплыми и холодными одновременно. – Но я только о крови и думала. Я их ненавидела за эту кровь, за то, что они оторвали меня от меня, ненавидела до этой минуты, до этой ночи, пока не услышала наконец твою историю.
Бьен повернула его лицом к себе. Впервые за эти месяцы, впервые после бойни в храме он увидел под шрамами – ее.
– Ты мне напомнил, что они голодны, Рук, а я у ног богини давно научилась любить голодных.
57
Когда Гвенна влетела в сводчатое преддверие крепости – задыхаясь, с горящими от бесконечного спуска икрами, с клинками наголо, – сражаться было не с кем.
Камень пропах ужасом и кровью. В нескольких шагах лежал на полу Паттик. Паттик – такой боязливый и такой отважный, с глоткой, порванной, казалось, зубами бешеного пса.
– Нет! – прорычала Гвенна. – Нет.
Чо Лу упал рядом с другом, ничком, выронив меч из бессильной руки. Сталь блестела, не замутнена кровью: он не сумел нанести ни единого удара тому, кто его убил.