– Гвенна… – Голос Дхара донесся издалека, будто с горной вершины. – Гвенна.
– Не надо. – Она не хотела слышать своего имени.
– Это не выход.
– Другого нет.
Наслаждение пробегало по коже, дрожало на языке. Гвенна опустила кольцо в карман.
– Чтобы его убить, нужна сила, – пояснила Гвенна.
– Это не сила.
– Вы видели, как он разделался с габбья, – покачала она головой. – Видели…
– Я видел солдата, который потерял себя, не сумев принять поражения.
Гвенна встала. Дхар следил за ней глазами, но подняться не пытался. Хорошо было вот так стоять над ним. Правильно.
– Я не брошу Крысу. Я ее не отдам.
Капитан грязной рукой потер лоб.
– А когда вы убьете своего адмирала, что будет с ней?
– Он не мой адмирал. Ни хрена не мой и моим не был.
– Что будет с ребенком, – не отступал Дхар, – когда вы убьете этого человека?
– Отправлю ее сюда, к вам.
– А что мы будем делать, когда за нами придете вы?
– Я за вами не приду. Я убью Джонона… – от слова «убью» по спине пробежал сладкий озноб, – и снова надену кольцо.
– Сами знаете, что нет. – Дхар не сводил с нее глаз.
– Я надела его однажды. Надену снова.
– А если не сможете? Если не захотите?
Она глубоко вздохнула и кивнула на тяжелую каменную створку.
– Тогда закройте эту дверь.
– И превратить крепость в могилу? – устало покачал головой Дхар.
– Нет. Киль вернется. Он принесет воды и пищи, чтобы хватило, пока вы не поправитесь и не придумаете, как спастись.
– Спастись от вас.
Гвенна подхватила с пола клинки, вбросила их в ножны.
– Да. Спастись от меня. – Она ткнула пальцем в пол. – Дождитесь Крысу. Следите из коридора. Если увидите меня… не в себе, забирайте ее внутрь, запирайте клятую дверь и не впускайте, пока не будете уверены – совершенно уверены, что сможете меня убить.
58
Ночь на свой лад уничтожает мир. Рук еще ребенком дивился, как дельта, такая яркая, зеленая, отчетливая при свете, словно растворяется, едва солнце канет в камыши на западе. Линии вдали таяли первыми, четкие стебли камыша превращались в стену, сперва зеленую, потом серую, туманную. Еще недолго пылало рыжим и красным небо, а потом облака сливались с наступающей темнотой. Вода теперь отражала только звезды. В дельте и днем не было видно вдаль, но с темнотой мир съеживался до клочка отмели, на которой ты сидел, и вот этих камней, и качающейся над головой ветки.
Мир ночью сжимался и в то же время странным образом вырастал.
Темнота перемалывала границы между землей и водой, между водой и небом. Ночь была больше мира, которому приходила на смену. Полоска песчаной мели теряла дневные границы, делалась бесконечной. Протокам не было конца.
«Так же, – подумалось Руку, – и с Ареной».
По границе круга горели фонари, и еще сотни висели на шестах над тщательно разглаженным граблями песком. Круг, в котором сражались и умирали Достойные, был освещен, как уютная комната, но за огненным кругом и над ним не было ничего, кроме смутного красного свечения массы горячих тел. Понятно, почему фонарей не вешали над трибунами: сбей один, и пожар охватит всю постройку, но зрелище получалось головокружительное. Арена лишилась зримых границ. Она уходила вверх и вдаль, в темноту – клетка высотой до неба, бесконечный театр.
Только в дельте ночи были тихими. А воздух Арены дрожал от звуковых волн. Гомон стоял здесь и днем, бывало – оглушительный, но в полдень открывались глазу ряды скамей и тысячи изрыгающих вопли ртов. Сейчас Рук видел только лица зрителей в нижних рядах – может, несколько сот лиц, багровых при свете факелов. Остальные поглотила пустота. Чудилось: сама ночь рычит, бушует в нетерпении, и звуковой удар на миг задержал Рука. Так первый шквал муссонного ливня кажется почти твердым, непробиваемым.
– Все не так, – пробормотала Чудовище.
Кажется, привычная усмешка на миг покинула ее лицо. Рук оглянулся. Она выглядела сейчас моложе своих тридцати: глаза округлились, неприметные морщины разгладились в колеблющемся свете факелов. На долю мгновения она показалась ему ребенком, потерявшейся на домбангских улицах сиротой.
Коземорд повернулся к ним:
– Арена та же, на которой вы бились и обучались все эти месяцы. Тот же размер, тот же песок. Остальное… – он повел рукой, указывая на факелы и свисающие со стен красные и бронзовые драпировки, – напыщенность и помпезность.
Чудовище наморщила лоб, плюнула в песок – воровка и убийца поглотила недавнюю девочку.
– Ни хрена подобного.
Рук покосился на Бьен. Он еще не выучился читать ее нового лица. А может, оно было прежним, только забытым. Так или иначе, с последнего дня отборочных она… переменилась. Стала сдержаннее, спокойнее. Он не знал, что скрывается за ее спокойствием, не смирение ли с судьбой. Пока остальные во всех подробностях обсуждали план побега, Бьен держалась особняком: слушала, иногда кивала, но редко вставляла слово. Она поцеловала его в ту ночь. Он до сих пор ощущал прикосновение губ на щеке; руку, крепко обхватившую его, но из того прикосновения ничто большее не выросло. Ее далекий взгляд напоминал ему взгляды вуо-тонов, готовившихся к встрече со своими богами. Близость смерти меняет каждого по-своему.
– Идем. – Коземорд указал на арену. – Добрым домбангцам не терпится вас поприветствовать.
Посреди круга возвели широкий дощатый помост. Прежде Рук его не видел – ни во время учений, ни за три дня отборочных. Зато он узнал поджидавшего рядом глашатая. Тот ради первого святого дня нарядился в кроваво-красный кожаный жилет и черный нок. Свет факелов играл на бронзовых кольцах серег. Он блеснул зубами, приветствуя их, раскинул руки, будто встречал старых друзей, и развернулся к толпе.
– А также… – провозгласил он, пока они всходили на помост, – бойцы, подготовленные Лао Наном, более известным как Коземорд…
– Просто Коземорд, – насупился мастер, – без лишних слов.
– …Достойные Чудовище, Мышонок и Тупица!
Тупица не удостоил взорвавшуюся ревом толпу даже взгляда из-под полей соломенной шляпы. Мышонок чуть ссутулился, словно хотел стать меньше ростом. Чудовище сложила из пальцев непристойную фигуру, заслужив тем восторг пополам с угрозами.
Коземорд нахмурился:
– Едва ли приличествует святой воительнице…
– Во мне нынче святости ни на грош, – буркнула она.
– И еще одна тройка, – объявлял тем временем глашатай, – также обученная Коземордом: двое жрецов Эйры…
Рук вскинул голову. На отборочных боях глашатай называл только имена. Ванг Во, разумеется, знала, кто они, но как будто не собиралась разглашать их историю.
Имя богини привело толпу в бешенство. В плотной ткани голосов Рук выхватывал отдельные выкрики.
– Неверные!
– Марионетки Аннура!
– Предатели! Предатели! Предатели!
Стоящая рядом Бьен чуть заметно вздернула подбородок. Рук поднял взгляд выше освещенных факелами лиц, в безликую темноту. Где-то в ней скрывались те, кому когда-то помогали они с Бьен. Сломавший ногу носильщик. Или родившая тройню мать, у которой не переводилось молоко. Страдавший муссонной чахоткой юноша. Шелудивый сирота. Торговавший своим телом под Цветочным мостом мальчишка. Рыбак с разбитым сердцем. Торговец, чья дочь умерла от оспы…
В его воображении они заполнили трибуны, стояли плечом к плечу, глядя сверху на жрецов в кругу. Вспомнят ли они подаренные одежду и пищу? Теплый приют под крышей Эйры? Часы в молитвах и беседах? Как поступят они, когда весь Домбанг требует крови Рука, крови Бьен? Промолчат или присоединят свои голоса к общему хору?
Он не различал лиц, но обрушившийся на них шквал воплей послужил достаточным ответом. Не та нынче ночь, чтобы вспоминать добро.
Шум, если такое возможно, еще усилился, когда глашатай назвал Талала.
Кеттрал не потрудился поднять взгляд, просто держал на сгибе локтя свою чугунную гирю и терпеливо ждал, пока глашатай махнет рукой, предлагая им пройти в свой отсек.
Отсек.
Деревянная бадья по-прежнему стояла в углу, и никто как будто не заметил проломленных досок, но на том их удача и кончилась. Четыре факела прямо над отсеком, по всем углам, не оставили ни клочка тени. Дальше, на высокой стене, расположились стража Арены и зеленые рубашки с копьями и арбалетами – охрану усилили сотнями человек. Те, что поближе, с брезгливым интересом рассматривали Рука и остальных. Презрение – ладно, но вот интерес мог их погубить.
– Похоже, мы обосрались, – не потрудившись понизить голос, объявила Чудовище.
– Обосрались, – уныло подтвердил Мышонок.
– Чепуха, – возразил, ошибочно истолковав их тревогу, Коземорд. – Возможно, вы и не… виртуозы смерти, но подготовлены лучше большинства противников.
– А кто наши противники? – спросила Бьен, разглядывая через круг отсеки других Достойных.
– Эта истина ведома одной Ванг Во, – ответил Коземорд.
Он указал пальцем.
Рук привык видеть верховную жрицу высоко над собой, устроившейся на манер стервятника на борту корабля. Ради первого святого дня она снизошла в круг. И сейчас как раз шагала по песку к помосту.
– Вот с этой сукой я бы не прочь подраться, – буркнула Чудовище.
– Напрасно, – ответил Талал, из-под век изучая жрицу.
– Откуда тебе знать? – покосилась на него Чудовище.
– Знаю, что она опаснее большинства Достойных.
– Ты же не видел ее в бою.
– Я и так все вижу.
– Может, никому ни с кем драться не придется, – тихо, чтоб не услышал Коземорд, пробормотала Бьен.
Рук незаметно обернулся. Щель в досках бросалась глаза, в нее легко вошел бы клинок ножа. Поразительно, как никто не заметил: ни стража, ни мастера – а с другой стороны, кому бы взбрело на ум, что Достойные попробуют сбежать прямо с арены посреди боев? Само безумие плана давало им шанс на успех.
– Когда начнем? – поторопила их Чудовище.
Она даже не таилась, а, впрочем, Коземорд, не зная о ходе за стену, не мог понять ее вопроса.