– Она покойница, – возразил Кочет. – Соблазнительная, но покойница.
Рук покачал головой. От неподвижного тела било жаром, как от раскаленного солнцем песка.
– Нет. Ее так просто не убьешь.
Он в два шага добрался до тела, поднял, согнулся под его тяжестью. Он никогда не пробовал поднять ее на руки – ту, кто столько раз носила на руках его. Она была вдвое, если не втрое, тяжелей самого грузного человека, но она не учила его увиливать от тяжелой работы. Он напряг волю, укладывая ее себе на плечи.
– Ты уверен?.. – спросил Талал.
– Идем! – рыкнул Рук уже на бегу.
Чужие солдаты настигли их у края круга. Если дождь искр, рушащаяся сверху Арена или поражение Владыки и напугали их, кара за отступление явно пугала больше.
Кочет опутал двоих сетью. Талал сбил третьего. Рук перевалил Кем Анх через загородку и прыгнул следом.
– Вперед, – сказал Талал, знаком торопя Бьен. – Иди.
Она кивнула и скользнула в пролом.
– Я бы еще подрался, – заявил Кочет, – но, похоже, теперь моя очередь.
Цепь от Бьен тянулась к его шее.
Он и Змеиная Кость скрылись в дыре.
– Теперь ее, – распорядился Талал, указав глазами на неподвижную Кем Анх.
Рук кивнул, опустился на колени у стены, начал проталкивать ее на ту сторону. Он чувствовал, что за стеной ее подхватили, но цепь застряла на торчащей щепке. Он медленно потянул обратно, поправил цепь.
– Поживей бы! – рявкнул Талал.
Рук рискнул обернуться: копейщики столпились вокруг отсека. Глаза у них стеклянно блестели – он видел такой блеск у накурившихся «гнилого корня». На их месте другие бойцы, даже хорошие бойцы, особенно хорошие бойцы остереглись бы. Эти держались, словно бессмертные. И тут под взглядом Рука что-то врезалось в ряд солдат сзади, разметало их. Упал один, за ним другой, кто-то начал разворачиваться к новому врагу, но Коземорд уже вырвался из свалки. Он все еще держал рукоять зонта, только теперь вместо красного вощеного круга из нее торчало узкое лезвие длиной в локоть.
– Я… придержу их, – деловито проговорил мастер.
Талал покачал головой, на ходу меняя план.
– Нет. Полезайте. Я за вами.
– Пожалуй, нет, – мотнул головой мастер.
– Пошел! – рявкнул кеттрал.
– Знаете ли вы, почему… – Коземорд словно вел беседу за чашей вина, – почему я не вступил в ряды Достойных? Почему сам не отправился в дельту?
– Не до того! – бросил Рук.
Кем Анх уже была за стеной, но на трибунах ревел огонь. Коземорд будто не слышал его.
– Потому, что мне было страшно. – Словно ставя точку, он ловким движением клинка перерубил ближайшее копье и покачал головой. – Какая жалость.
Следующий наконечник он пропустил мимо себя, рассек, выбил обрубок из рук солдата и едва ли не ласково ввел тонкий клинок ему в глаз.
– Мы все уйдем, – сказал Рук. – И вы тоже.
Коземорд не взглянул на него, отвечая.
– Ты исходишь из… ложной предпосылки. – Извернувшись, он ушел от удара и проткнул державшую копье женщину. – Никто не уйдет. Некуда идти. В том и красота, и правда Арены; в Домбанге, в дельте, в широком мире…
Он величественным движением тонкого клинка обвел вопящее пламя, чудовищ, бойцов, умирающих…
– От этого не уйти.
59
– Йеррин, когда-нибудь видал такое?
– Такого паука я никогда не видел, – ответил Йеррин.
Старый монах разглядывал спускающуюся ночь сквозь чердачное окошко.
Акйил повыше поднял камень. «Семя», как назвала его та кшештрим. В руке оно казалось теплым – теплее, чем должно бы, но ведь и ночь выдалась теплая. Может, просто мерещится.
Он прошел к окну, к Йеррину. И правда, поперек оконной рамы протянулась паутина, тончайшие нити ловили отсветы дня. Паук притаился с краю. Редкий или обычный, Акйил не знал. Он не изучал пауков мира сего.
– Ты вот на что взгляни, – попросил он, протянув старику семя.
Йеррин неспешно обернулся, взял камень и покачал головой.
– Вот куда загляни… – Он легонько подкинул камушек раз, другой, третий и вернул Акйилу.
– Что скажешь?
– Что сказать? – Монах покачал головой. – Мы миров не творим.
В самом деле, с чего он надеялся добиться толку? Йеррин способен целый день таращиться на муравейник, а марширующего над ним войска не заметит. Было дело, Акйил исхитрился стянуть со стола менялы горсть серебряных лун, а Йеррин побросал их в реку. Хотел увидеть рыб, а рыб привлекает блестящий на солнце металл. Пока Акйил опомнился, половина монет канула в воду. Монах едва ли способен оценить прекрасные драгоценности и тонкие изделия кшештрим, но никого другого у Акйила не было, да к тому же Йеррин, случалось, замечал такое, что упускали другие.
– Ты такое раньше видел?
– Конечно!
Молчание затянулось надолго. Монах коснулся паутинки черенком листа. Паук посуетился, проверяя нити, и снова замер в углу. Йеррин молча улыбнулся.
– Где? – не выдержал наконец Акйил.
Монах поднял узловатый палец, указывая за окно, за раму, за мельтешащих летучих мышей…
Акйил перевел дыхание. Он так долго поддерживал жизнь в этом старце, что жаль было бы теперь его придушить.
– А кроме как в ночном небе, – раздельно проговорил он, – ты где-нибудь подобное видел? Такой камень? Самоцвет? Та… женщина, что мне его отдала, назвала его семенем.
– Я разные семена видел! Багульника, ели, серой сосны. Синику, бывало, ел с косточками. Ягода сладкая, а семя горькое…
– А что это такое, не знаешь? Как оно действует?
Хилая надежда на мудрость Йеррина быстро угасала.
– Это не камень, – ответил монах, снова бережно тронув паутинку.
– Как это понимать? – прищурился Акйил.
– Семя больше самого себя. Это будущее, свернутое в настоящее. Желудь хранит в себе дуб.
Акйил повертел семя в пальцах. Он не сразу совладал с головокружением, но, справившись, смог заглянуть внутрь. Одни блестящие точки в нем казались близкими, другие – невероятно далекими. При повороте из-за края показывались новые. Ничего красивее он в жизни не видел. Это было даже прекраснее звездного неба, так ограненный кристаллик прекраснее огромной льдины. Оторвав наконец взгляд, он понял, что потерял счет времени. Йеррин все еще стоял у окна, но паучок успел перебраться ему на ладонь и тихонько потирал передние лапки. Монах наблюдал за ним с улыбкой.
– Чем же может быть опасно семя? – с сомнением пробормотал Акйил.
– Шипы прорастают из семени, – заметил Йеррин. – Ядовитые растения родятся из семени.
– И что, ты думаешь, может прорасти из этого?
Старец медленно обернулся, снова взглянул на камень и поднял глаза на Акйила. Взгляд его был на редкость сосредоточенным, строгим.
– То, что нам недоступно. То, что больше нас. То, что предназначено не для наших глаз.
Когда они постучали в дверь чердачной каморки, Акйил спал и в кои-то веки видел сон без насилия.
Он сидел на узком уступе в Костистых горах, немного к северу от Ашк-лана. Путь к этому уступу был труден и опасен, по отвесной тропе, где оступиться, выбрать для опоры ненадежный камень означало смерть. И все равно он мальчишкой раз за разом забирался сюда, отчасти чтобы спрятаться от монахов, но больше потому, что только отсюда были видны такие закаты. Весной с высоты можно было проследить путь заходящего солнца, опускающегося между горными пиками и скрывающегося за далеким горизонтом. Степь вдали еще сохраняла краски, ополаскивая небо синим, розовым, желтым. В квартале подобного и близко не бывало, там воздух задыхался дымом десятка тысяч очагов.
Акйил бы никогда не признался монахам, и никому бы не признался, даже Кадену, что, сидя на этом уступе – может быть, только сидя на этом уступе, – он чувствовал себя монахом. Он плотнее кутался в балахон, отгоняя привычный холод, и впускал в сознание всю красоту мира. Он не раз оставался здесь на всю ночь, когда красота, выпив отсветы заката, выпускала в небо невероятную россыпь звезд.
Он, бывало, раздумывал, что сказали бы о таком зрелище ребята из квартала. Хоран бы, пожалуй, высмеял. Жепастик на все лады гадал бы, что такое звезды, откуда они берутся, почему так похожи на осколки льда, как держатся там, в вышине. Коротышка бы попросту заснул, а Тощая Краля бы все запомнила: фигуры созвездий и беззвучное движение звезд по громадным дугам небес. Акйил был бы рад поделиться с ними, даже с Хораном. Он бы выслушал все насмешки – надо же, звездочками любуется! – а потом сказал: «Заткнись, Хоран, и смотри. Ты только посмотри!»
Дверь грохнула, расшторив сновидение и мир яви, как вытертые занавески.
Акйил скатился с кровати, но поздно. Воин в полном доспехе – он узнал Хугеля, эдолийца Адер, – уже занес короткую дубинку и опустил ему на макушку. Темнота взорвалась искрами.
Холодная вода заливалась в ноздри, попадала в рот.
Он было решил, что тонет, но, попробовав выгрести, обнаружил, что руки притянуты к бокам, а ноги скованы по лодыжкам. И только приоткрыв один глаз, Акйил понял, что вовсе не под водой, а пристегнут – совсем голым – к столу в какой-то комнатушке. В каменных стенах не прорезали окон – во всяком случае, он их не видел, поворачивая голову, – зато от десятка фонарей света было как на полуденном рынке. Вертя головой в поисках двери, Акйил наткнулся на взгляд Интарры. Рядом с Адер стоял, болтая опустевшим ведром, Хугель. А рядом с Хугелем околачивался маленький лысоватый человек с мышиной мордочкой, в толстом кожаном фартуке и со стеклышками на носу, какие иногда носят в проволочных оправах писцы.
– Пора просыпаться, – сказала Адер, передвинувшись так, чтобы Акйил смотрел прямо на нее.
Тот встретил ее взгляд, потом осмотрел свою пупырчатую кожу.
– Я так понял, вы чем-то недовольны.
– Твои способности к преуменьшению сравнимы разве что с талантом к предательству.
– К предательству? – нахмурился он. – Вы меня ни с кем не перепутали?
– Есть еще один хин, скачущий взад-вперед через кента?