Она наконец открыла глаза и увидела во взгляде Джонона подобие удивления.
– Вы… – заговорил он.
Закончить она не дала.
Это было так просто – легким поворотом кисти отбросить его кортик. Клинок соскользнул вниз, порезал ей бедро. Не важно. Боль – ничто, гаснущий уголек в темноте. Или боль – сама темнота и яркий, как солнце, бескрайний, как небо, огонь ее силы? Блаженство затмило мысли, не дало додумать.
Джонон открыл рот, но не нашел слов, когда она навалилась на него, сбила навзничь, повалилась вместе с ним, в падении отбросив клинки, обхватила его запястья. Он защищался кортиком, колотил ее рукоятью по плечам, по спине. Ее хохот отдавался от стен лощины. Смех чистой радости боя, радости испытания, к которому хоть раз – хоть один гребаный раз! – она была готова, более чем готова.
Джонон выронил клинок, попытался дотянуться до ее горла, оттолкнуть ее коленями. Она увернулась и навалилась ему на грудь, локтем прихватила затылок, плечо уперла в подбородок, жестоко заломив шею. Под ней вздымалась его грудь. Его дыхание обжигало ей ухо.
– Хочешь встать? – шепнула она.
Он ответил сдавленным мычанием.
– Нет?
Быстрее, чем захлопывается ловушка, она сдвинулась, забросила ногу, оседлала его грудь, всем весом придавив извивающееся тело. И взглянула вниз, ему в глаза. Зеленые, а в лунном свете – черные.
– Может, ты был прав, – сказала она. – Вместе мы вершили бы великие дела.
Он снова потянулся к ее горлу. Зря.
Гвенна поймала его за предплечье, притянула к себе, поджала колени к плечам и скатилась с него, распрямив локти, выгнув спину, упершись плечами в землю, а ногами – ему в плечо; почувствовала, как напрягся сустав, почувствовала, как Джонон силится свернуться в комок; прижала его коленями, стиснула бедра и, когда локтевой сустав порвался, не выдержав рывка, запрокинула голову, прикрыла глаза.
Она засмеялась. Отбросила его обмякшую руку.
Джонон – дурак, гребаный дурень! – пытался откатиться. Не дав ему выдохнуть, она снова насела, обхватила его ляжками, вбила пятки в промежность. Он хотел оттолкнуть их, но одной руки уже не было, а второй недостало силы. Она не спеша обхватила его локтем за шею, согнула руку, защелкивая замок.
Он выдавил одно слово – глухое, разбитое:
– Нет.
Гвенна улыбнулась, прижавшись виском к его виску.
– Да, первый адмирал, – пробормотала она, когда судорога свела его тело. – Да.
Она поднял руку, словно за луной потянулся.
– Да.
Рука упала, тело снова содрогнулось, и еще раз, и в третий, а потом замерло.
Она еще полежала, обнимая его, упиваясь вытекающей из его членов жизнью.
С вершин срывался холодный ветер. Горячил ей кожу. Она глубоко вдохнула, задержала в груди запах крови, пота, истерзанной плоти, выдохнула и вдохнула снова.
Джонон пахнул остро и сладко – потом, дубленой кожей, смертью, – но запах уже остывал.
Гвенна с ворчанием оттолкнула его тело, отбросила пинком, поднялась на ноги.
Восторг битвы, только что горевший так ярко, угасал, ускользал, оставляя после себя дыру, куда пробрался голод. Она оглядела мертвеца, подумала, не вырвать ли сердце, как он вырвал сердце Чо Лу, и отвернулась. Не то чтобы эта мысль показалась ей отвратительной – напротив, ей этого было мало. Этот человек мертв. Он ничто. Если бы она не поспешила убить Чента… Клинок в горло после всего, что он натворил? Слишком добрая смерть, слишком легкая. Вот были бы живы Чо Лу и Паттик…
Что-то в ней передернулось от этой мысли. Они были ей друзьями…
Нет. Не так. Они сражались на одной стороне, потому что, как и она, хотели выжить. Только сражались хуже ее.
Она засмеялась и встала на колени, чтобы подобрать мечи. Нога подламывалась.
Вот как! Она и не заметила, как глубоко укусил кортик Джонона. Гвенна отлепила влажную ткань штанины, пощупала края раны, потом до первого сгиба ввела палец внутрь. Боль вспыхнула маячным огнем. Она не сразу отняла палец, исследовавший очертания прокола, потом вытерла подушечку о черную рубаху и отдала кровавый салют адмиральскому трупу.
Рана ее задержит, и все равно Бхума Дхар не успеет закрыть дверь – она будет в кшештримской крепости раньше.
И снова в ней шевельнулось призрачное опасение. Прежде чем возвращаться, ей ведь полагалось что-то сделать. Что-то важное. Она повертела в голове эту мысль. Чент мертв. Вот он лежит, разинув рот звездам. Лури мертв. Джонон мертв. Все мертвы.
– Нет, – пробормотала она. – Не все.
Остался еще Бхума Дхар в крепости. Бхума Дхар, атаковавший «Зарю». Это он в ответе за бойню на корабле.
Со сломанной ногой он не боец, но он еще жив, а значит, его можно убить, чего не скажешь о бесполезных трупах под ногами. Капитан месяцами болтал ей про дави, пытался обратить в свою веру, донимал наставлениями – пора и ей кое-чему его научить. И еще Киля, если он вернулся в крепость, – этот кшештрим лгал ей с первой встречи у императора, подбирал слова так, чтобы скрыть правду, превратил их всех в стадо гребаных баранов. Сукин сын виновен в истреблении целого рода, отравил…
На этом слове она споткнулась.
Рука, повинуясь чужой воле, нырнула в карман.
Кольцо. Матцкел.
Вот что она должна сделать: надеть кольцо.
В кармане было пусто.
И тут раздался голос:
– Гвенна! Гвенна Шарп!
Слабый, но пронзительный зов разнесся по лощине.
Однажды Гвенна тонула в соленом просторе между островами. На учебном задании нырнула к затонувшему кораблю, проскользнула в трюм, а там в спешке взбаламутила ил, превратив мутноватую воду в густую непроглядную грязь. Она попыталась вернуться той же дорогой с палубы на палубу, но в темной круговерти утратила чувство направления. Дважды разбила лицо о переборки на месте, где ей запомнился свободный проход, сломала нос, заработала синяк под глазом. Но что боль в сравнении с тусклым свинцом, плавившимся у нее в легких? Она навсегда запомнила, как боролась с непослушными мускулами, стремившимися втянуть воздух из мира сплошной воды.
Увидев перед собой Крысу – взмокшую, выбеленную лунным светом, – Гвенна стала тонуть. Что-то в теле, что-то недоступное никакой мысли, силилось отозваться, снова и снова до боли напрягало душу, онемевшую, как тогда, – легкие в поисках чего-то вроде любви или милосердия, которых в ней не осталось ни капли. Она разом стала затонувшим кораблем и застрявшей в нем женщиной, пленом и пленницей, и мир, где она когда-то жила, – мир, где были свет, простор, воздух, – пропал под волной, которая должна была утопить ее, заполнить собой до отказа, но оставила одно: голод.
– Прости, – выдохнула Крыса. – Прости, что я ушла.
– Не… – едва выговорила Гвенна, потеряв остальные слова.
Не извиняйся?
Не уходи больше?
Не… Прошу тебя, глупая девчонка, не подходи ко мне близко?
Крыса несколько шагов проехала по осыпи, подняла глаза и уставилась – не на Гвенну, а к ней за спину, на распростертые тела Чента и Джонона. Девочка пошатнулась, словно ей стало дурно. На миг Гвенна увидела перед собой бездомного ребенка из пустого города на южной оконечности материка – одинокую девочку, чудом выжившую. А потом детское лицо хищно исказилось, и Крыса, зарычав, с невероятным проворством запрыгала по камням к Джонону, ударила труп ногой.
– Сдох! – визжала она, пиная мертвого. – Сдох!
Гвенна смотрела, как Крыса, упав на мертвеца, кинжалом бьет его в живот.
– Сдох! – вопила та.
Густой запах разорванных кишок наполнил воздух.
– Сдох!
Содержимое живота залило ей руки, брызнуло в лицо. Крыса не унималась.
– Сдох! Сдох! На хрен сдох!
Утомившись наконец, как рыба, затихающая на песке, она уставилась на изуродованный труп, поднялась и обернулась к Гвенне, тараща глаза, отдуваясь и скаля зубы, – уже не испуганное дитя, а такое же чудовище, как они все. Она бросилась вперед, еще сжимая в руке кинжал…
«Не нападет, – всхлипнуло что-то в груди у Гвенны. – Она не в себе, забыла, что в руке нож!»
Но слова медлительны и бессильны. Девчонка месяцами кидалась на Гвенну, пыталась достать ее клинком, и вот опять кинулась, вся в крови, как чудище из кошмара. Тут не до слов и не до мыслей. Гвенна легко, как вздохнула, перехватила руку с ножом в запястье и выкрутила.
– Хрен! – вскрикнула Крыса.
Ее дыхание пахло яростью.
Гвенна выкручивала руку все сильнее, заламывая в плече. В памяти горел вывернутый локоть Джонона. Промедли Крыса, и рука оторвется, как крылышко жареного цыпленка; разойдутся суставы и связки. Но девчонка не стала ждать. Она ушла в кувырок, перевернулась, продолжая движение Гвенны, неловко приземлилась на одно колено и выдернула еще скользкую от кишок Джонона руку.
На миг она застыла, припадая к земле, как бешеный зверь, как гребаная крыса, – глаза отражают лунный свет, смотрят…
«Хорошо, – улыбнулась Гвенна. – Значит, настоящий бой».
– Это не… Ты не… – Девочка растеряла слова, забыла чужую речь.
– Ты не знаешь, что я такое.
– Гвенна Шарп, – прошипела девочка сквозь оскал.
Имя задело что-то внутри, причинило боль. Гвенна отбросила его и двинулась вперед, загоняя Крысу в угол между двумя валунами. Она и сама приволакивала правую ногу, но боль стала далекой, ее перебил запах страха свирепой девчонки, дымный запах непокорности. Гвенна подняла руки. И поняла, что они пусты. Она забыла подобрать мечи. Все равно. Адмирала она забила голыми руками. Так даже лучше. Вернее.
– Почему ты так? – крикнула Крыса. – Гвенна! Почему?
Какой-то дальний уголок ее сознания обдумал вопрос.
Потому что ты на меня напала.
Потому что ты убийца, как мы все.
Потому что ты сделала меня слабой.
Вместо ответа она опустила руки, раскрыла объятия.
– Иди ко мне, Крыса. Все хорошо. – Она сложила губы в улыбку. – Извини. Иди сюда.
Девочка настороженно следила за ней и кинжал держала, как Гвенна ее учила.
– Нет.
Отказ отозвался в Гвенне вспышкой гнева. Она берегла эту девчонку – сколько дней берегла. Защищала от Джонона, от команды, от габбья, ото всех.