арских водах? Сбиться с пути вы не могли. – Он покачал головой. – Нет. Вы способны ослушаться приказа, но ваш адмирал – нет.
Поддавшись нахлынувшей усталости, она откинулась на переборку.
– Мы думали вас обойти. Никак не ждали встречи так далеко от берега.
– Этому я верю, – помолчав, медленно кивнул Дхар.
– Если верите, могли бы поговорить, прежде чем нападать.
– Я верю теперь, – поправился капитан. – Отдавая приказ к атаке, я не сомневался, что именно вы топили наши суда.
До нее не сразу дошло.
– Топили ваши суда?
Дхар не ответил, замолчал. Между ними скалили клыки лютые звери: прошлая вражда, язык, верность флагу. Все было непонятно. Гвенна не слыхала, чтобы Адер предпринимала действия против Манджари. Зачем бы, во имя Хала? Аннур расползался по швам. В сотне миль от столицы разбойники грабили проезжих. У императора не хватало сил даже свои земли удержать, куда уж посылать корабли в белые пятна западного океана? Не то чтобы она собиралась объяснять все это Дхару. Если ему неизвестно о слабости Аннура, от нее он ничего не узнает.
Впрочем, спустя некоторое время манджарский капитан пошевелился.
– Около года назад, – тихо сказал он, – стали пропадать наши торговые суда.
– Может, их никто и не топил. Вам такое не приходило в голову?
– Первое, что я подумал. Океан есть океан. Бывают шторма. Корабли тонут. Люди гибнут… – Дхар помолчал. – Но не в таком количестве.
Темный ужас вбил гвоздь ей в затылок.
– В каком количестве?
– За последний год исчезло двадцать девять судов.
Она помотала головой – такое число в ней не умещалось. Двадцать девять. Дхар прав. Ни на какие шторма таких потерь не спишешь, тем более всего за год.
– Полгода назад, – рассказывал Дхар, – до Бадрикаш-Рамы дотащился сильно поврежденный корабль. Капитан доложил о нападении аннурских судов.
– Не сходится. Если бы мы собирались вас атаковать, неужто, как распоследние придурки, подняли бы «восходящее солнце»?
– Те суда нападали без флагов, но капитан в детстве учился у корабелов. Он узнал аннурскую работу. – Дхар долго смотрел в темноту, прежде чем договорить. – Еще через два месяца вернулся другой купец, тоже сильно потрепанный, и тоже рассказал о нападении аннурцев. «За Интарру!» Так кричали с палубы того корабля. За Интарру.
У Гвенны разболелась голова, глазницы будто спицами проткнули.
– Зачем вы мне все это рассказываете? Если думаете, что мы топили ваших, зачем вообще со мной разговаривать?
– Я считаю, что это судно и его команда в тех атаках неповинны.
Она все не могла понять.
– Вы только что сказали, что там были аннурцы.
– Не вы. Не этот корабль.
– Почему вы так решили?
Он помолчал.
– По глазам ваших моряков.
– Что у них не так с глазами?
– Они смотрели на меня, когда меня подняли на борт, глазами людей, впервые увидевших манджарского капитана. И еще, когда меня тащили в карцер, я слышал разговоры. Люди, топившие наши суда, говорили бы не так. – Он опять помолчал. – И ваш адмирал тоже. Он задает вопросы, которых не задал бы охотник на наших купцов.
Пока он это говорил, ее осенила новая мысль.
– Все это не объясняет, как вы оказались здесь. Мы, должно быть… где? В сотнях миль от прибрежных судоходных путей?
Дхар покивал:
– Торговые пути манджари не ограничиваются нашим западным побережьем.
– Где еще они проходят?
– Есть мелкие береговые поселки вдоль северо-западного выступа Менкидока.
Ей вспомнилась беседа с Килем в гостинице.
– Мне о них говорили.
– Кто говорил? – насторожился капитан.
– Не важно. Значит, поселения?
– Там обитают выходцы из нашей империи, но давние. Тех времен, когда она еще не была империей. Тогда произошел… как бы это сказать? Великий исход. На запад и на юг. Но у жителей тех поселков общие с нами язык и обычаи.
– А что они могут предложить купцам?
– Китовый жир. Плоды. Габбья.
– Габбья? – нахмурилась Гвенна на незнакомое слово.
– Звери-уродцы из глубины континента.
По коже, холодный, как предзимний дождь, потек холодок дурного предчувствия.
– Что же это за звери?
– Самые разные.
– Чудовища, – тихо сказала она.
– Действительно.
– И вы… их скупаете?
– Только для самых-самых богатых. Большая часть достается семье императрицы.
Гвенна все не могла взять на ум.
– Зачем манджарской правительнице менкидокские чудовища?
– Владеть таким – признак богатства. Вы видели имперский герб?
Она порылась в памяти: что-то наподобие крылатого льва.
– Нет…
– На нем габбья. Доставлен императрице много веков назад. Его кости скрыты в лабиринте под цитаделью Бадрикаш-Рамы.
– Там есть лабиринт? – Она тряхнула головой. – Ладно, не будем про лабиринт. Почему в Аннуре об этом не знают? Об этих габбья?
Дхар шевельнулся – наверное, пожал плечами.
– Наши страны разделяют горный хребет и пустыня. Торговли нет. Доверия нет.
– А те поселки в Менкидоке? Не они ли захватывали ваши суда?
– Среди прочего мне было поручено исследовать и этот вопрос. – Капитан нахмурил брови. – Но те разрознены. У них нет морского флота.
– Может, решили обзавестись? И похищали корабли по одному.
– Если так, вашему адмиралу следует остеречься. У него недостает людей на свой корабль и захваченный у нас.
– Недостает людей…
Ей снова увиделся разрыв «звездочки», брызги пламени посреди палубы «Зари». Двадцать один погибший, еще восемь не доживут до конца недели, и десяток раненых. Вспомнив об этом, она потеряла интерес к Менкидоку – как рукой сняло. Легкие теснило, словно кто-то сжимал их в кулаках.
– Это все надо было рассказать Джонону, – наконец выдавила она. – А не мне.
– Вашему адмиралу? Я говорил. Он мне не верит.
– Тут уж я точно ничем не помогу.
– Я скоро умру, – ответил он. – Вы, зная правду, сумеете ее сберечь.
У нее вырвался хриплый смешок.
– Беречь у меня не очень-то получается.
– Вы кеттрал? – Капитан склонил голову к плечу. – Я прав?
– Нет.
– Женщина на аннурском корабле, где команда и капитан – мужчины. Женщина столь искусная и отважная…
Отважная…
Ее затошнило от этого слова.
Однако Дхар протянул к ней открытую ладонь и накрыл сверху другой, тоже обращенной вверх.
– А это что за хрень? – спросила она.
– Раза, – ответил. – Почет от солдата солдату.
– Я не солдат. Не кеттрал…
Она прикрыла глаза, всей душой мечтая проснуться в другом мире, где можно было бы дышать. И открыла снова. Темнота никуда не делась, и зловоние карцера, и запах ее собственной крови. Тот же мир. Другого нет. Она снова закрыла глаза, привалилась затылком к переборке.
– Я ничто.
– Простите мне, если я вам не поверю, – ответил капитан.
19
– Рвоты пока не было? Это хорошо.
Рук поднял голову. Голова от движения закружилась, но через один-два удара сердца он сумел навести взгляд на склонившегося над ним человека. Высокий, голый по пояс, мускулистый, мужчина одной фигурой привлекал бы внимание, но Рука поразил цвет его кожи – темно-коричневый, почти черный.
– Баскиец! – вырвалось у него.
Пять лет назад в этом не было бы ничего удивительного. Выходцы из этой далекой страны занимали целый район Домбанга – Малый Баск. Большинство среди них составляли банкиры и торговцы, не один век игравшие важнейшую роль в жизни города. А потом случился переворот. В большинстве баскийцы проявили немалую дальновидность, сбежав до начала самых жестоких чисток. Большие семьи, кланы, целые кварталы исчезали за ночь: грузили все имущество на корабль, поднимали якорь и под всеми парусами устремлялись на родину предков, пока аннурцы не сомкнули кольцо блокады. Эти могли считать себя счастливчиками.
Оставшиеся – слишком упрямые или слишком бедные, чтобы оплатить морское плавание, – застряли в городе, который империя пыталась взять на измор. Когда начался голод, Домбанг принялся пожирать самое себя. Из аннурских военных и чиновников к тому времени мало кто остался в живых, а людям надо было на кого-то выплеснуть страх и ярость, и горожане обратились против тех, кто так долго и мирно жил среди них. А что, разве баскийцы не удирали под покровом ночи, как воры? И разве это не доказательство их союза с империей?
Расправа была скоротечной и была мерзкой. Оставшихся – человек с тысячу или около того – вытаскивали из домов, уволакивали в дельту и бросали, подрезав им сухожилия. Настоящие, истинные домбангцы – с прямыми волосами, кожей правильного, светло-коричневого, оттенка и не искаженным голосами предков выговором – занимали опустевшие дома, и к следующему сезону дождей в городе не осталось баскийского населения.
Кроме, как видно, присевшего перед ним на корточки человека. Его кожу пятнали свежие ссадины и порезы: десятки ран поверх старых багровых рубцов.
«Тело человека, привычного к насилию», – подумал Рук.
Голос у незнакомца, однако, был мягким и тихим, и смотрел он рассудительно.
– Как ты себя чувствуешь?
– Примерно так, как и должно после избиения мечами и палками, – огрызнулся Рук.
Что-то вроде улыбки скользнуло по лицу чернокожего и пропало, когда баскиец повернулся к Бьен.
– А ты?
– Отлично, – не глядя на него, буркнула Бьен.
– Тошнит?
– Еще бы не тошнило. Прошлой ночью у меня на глазах перебили друзей, потом мы их хоронили, а теперь я попала сюда. Мне здесь, – Бьен махнула рукой в сторону двора, – от всего тошно.
Если незнакомца задела ее вспышка, он этого не показал. А просто поднял руку.
– Смотри на мой палец.
Бьен обожгла его взглядом.
– На палец, – повторил он. – Следи глазами.
– Зачем?
– Вам обоим основательно досталось по голове. Так я проверяю, не пострадал ли мозг.
– Ты что, лекарь какой-нибудь? – удивился Рук.
И снова намек на улыбку, словно баскийца позабавила эта мысль.