– А вы… – тихо заговорил Рук, – вы, кеттрал, отбиваете у них охоту к таким призывам.
– У кого отбиваем, – не смутился Талал, – кого убиваем.
Темноту прорезала летучая мышь – маленькая, обычной на болотах породы, – пролетела так близко, что Рук мог бы ее схватить.
– Тебе не приходило в голову, той ли стороне ты служишь?
– Тому, кто об этом не задумывается, нельзя давать в руки ничего острого.
– И все же ты здесь.
Талал кивнул.
– Почему?
– Ты уже спрашивал, – напомнил солдат.
– Я спрашивал про кеттрал. А теперь спрашиваю о тебе самом.
Талал долго смотрел на Рука, потом перевел взгляд на фонарики вдоль стены, на расхаживающих между огоньками людей, а может быть, на замазанные копотью звезды в небе над стеной.
– Решил, что так будет правильно, – ответил он наконец.
– Убивать тех, кто с вами не согласен? Убивать за стремление к свободе?
– Ваша свобода, – тихо напомнил Талал, – сожгла твой храм. И убила твоих единоверцев. Аннур двести лет ничего подобного не допускал.
– Аннур двести лет вскармливал ненависть, которая подвигла их нас убить.
– Может, так, а может, и не так. В дельте очень давно приносят в жертву людей. Не менее тысячи лет до прихода Аннура.
– До прихода Аннура, – угрюмо возразил Рук, – все было иначе. Люди доброй волей отправлялись на встречу с богами. Честь погибнуть в дельте выпадала самым быстрым и отважным. Ваша империя, загнав веру в подполье, изуродовала ее. С тех пор и стали ловить на улицах сирот и подбирать пьяных. Извращенный культ принесла сама империя.
Талал кивнул так, словно слышал этот довод не в первый раз и успел обдумать.
– У каждого народа есть легенды о золотом веке. Когда все было иначе. Лучше. Благороднее. Только, странное дело, этот золотой век всегда оказывается в прошлом и затмевается какими-то недавними бедствиями. Ты уверен, что двести лет назад Домбанг был лучше нынешнего, но вернись на двести лет в прошлое, и ручаюсь, люди там точь-в-точь как мы. Такие же злые, бестолковые, испуганные. И так же уверены, что не поспели к золотому веку, который закончился сто лет назад, или пятьсот, или тысячу… – Он отвернулся от звезд, взглянул на Рука. – Я, чем поклоняться прошлому, стараюсь что-то сделать с настоящим.
– Убивая людей…
– Некоторых людей надо убивать.
От спокойствия, с которым он это сказал, пробирал озноб. В словах не было ни гнева, ни бахвальства. Если что и было, так сожаление, что все обстоит так, а не иначе.
– Моя богиня, – ответил Рук, – с этим не согласится.
– Твоя богиня, может, и нет. А ты?
– Я – жрец любви.
– Этот жрец любви, сдается мне, немало вложил в защиту культа Трех. – Талал снова кивнул на татуировки. – Жрец любви, расписанный чернилами вуо-тонов. Жрец любви, мгновенно реагирующий на угрозу, как умеют только кеттрал. Да и то не все…
Рук ответил на его пристальный взгляд.
– Кем ты был, пока не стал солдатом?
– Я всегда был солдатом.
– Ну а я не всегда был жрецом.
– Я догадался.
– Но, как ты сам сказал, прошлое есть прошлое. Теперь я жрец.
– Нет, – рассудительно ответил Талал, – теперь ты пленник, такой же, как я. И с каждым днем мы все ближе к тому, чтобы стать трупами.
Рук хотел уже кивнуть, но спохватился и взглянул с подозрением.
– Почему ты пленник?
Талал, шевельнув бровью, взвесил на руке чугунный шар.
– Нет. Если кеттрал сумели отыскать Вуо-тон, подлететь к нему на птицах, могли бы и тебя отсюда вытащить. Почему за тобой не вернулись?
Солдат замялся и покачал головой:
– У нас нет птиц.
– На Пурпурные бани вы налетели на птицах.
– На птице. Одной. Она погибла в бою.
– И что, других нет?
– Нет… рядом нет.
Рук покачал головой. Ему не верилось.
– Я думал, у вас целое крылатое войско… – Он вдруг осекся. – А нетопыри?
– Нетопыри? – осторожно удивился Талал (сдержался, но лицо его чуть нагрелось, желтое свечение потеплело до оранжевого и снова поблекло).
– Итак, о них ты уже знаешь.
– Я вижу, – вскинул бровь аннурец, – ты, кроме невероятной скорости движений, наделен и шестым чувством?
– Это ваши?
– Нет, – медленно покачал головой Талал. – Нам они неизвестны.
– Но вы их видели?
– Полдесятка нетопырей месяц назад напали на нашу птицу, – кивнул кеттрал. – Мы решили, что такие водятся в дельте.
– Не водятся.
Талал поразмыслил.
– А ты где их видел?
– Они атаковали Вуо-тон.
– И чем кончилось?
– Убили с десяток человек, пока вуо-тоны не собрались для отпора.
Рук внимательно наблюдал за собеседником.
– Ты уверен, что это не… – он поискал точное слово, – не новая порода, тайно выведенная в Аннуре?
На этот раз Талал явно задумался.
– Полагаю, такое возможно, – признал он. – Военное ведомство в Аннуре сложное, разветвленное. Много командующих, много секретных предприятий. И все же… От кеттрал мало что скрывали. Вряд ли нас послали бы сюда, не уведомив о разворачивающейся здесь же и в то же время другой имперской операции.
– А как насчет Первого? – спросил Рук.
Талал ответил ему пустым взглядом.
– Какого первого?
Похоже, он не прикидывался. Рук мысленно подсчитал сроки. Казалось, все это было в прошлой жизни, а на самом деле атака на Пурпурные бани произошла за день до появления человека на мосту.
– Ты не слышал о вестниках?
– Меня щедро осыпали вопросами, но никто не удостоил в ответ новостями. Ни в Кораблекрушении, ни здесь. Во дворе толковали о надвигающемся войске. Я решил, что это о нас.
Объяснения получились долгими: пришлось рассказать о голом человеке, об аксоче у него на шее, о его странных угрозах, предвещавших Первого и его воинство. Талал молча выслушал, его изрезанное шрамами лицо осталось неподвижным. Потом он долго молчал, глядя в темноту.
– Так что? – поторопил наконец Рук. – Это не ваши?
Кеттрал медленно покачал головой.
– А что это за ошейник? – спросил Рук. – Аксоч?
– О чем-то таком я однажды слышал…
Казалось, он готов был продолжать, но удержался, и его взгляд, понемногу открывавшийся на протяжении разговора, беззвучно замкнулся.
– Надо отсюда выбираться, – заключил кеттрал.
– Ты не хочешь объяснить, что все это значит?
– Я не понимаю, что все это значит.
– Но какие-то соображения у тебя есть.
– Соображения простые, – сказал Талал. – Близится беда, и, когда она придет, не годится нам сидеть в клетке.
25
Пирамида!
Киль уверял, что весь Менкидок южнее Соленго тяжко болен, а тут, на кончике самого южного мыса, на краю высокого плоскогорья какой-то хрен выстроил ступенчатую пирамиду.
Гвенна таращилась на нее, щуря обожженные солнечным светом глаза. От непривычных движений ныли мышцы и суставы, сердце натужно колотилось, хотя ее вытащили на палубу волоком, не дав и шагу ступить. С выхода из Соленго миновал месяц – больше месяца – в темноте, под молитвы Бхума Дхара и свой собственный беззвучный жалобный скулеж. Больше месяца все ее дневные дела сводились к тому, чтобы дотащиться до деревянной лоханки и оправиться в нее. Больше месяца ее тело и разум медленно расползались слизью.
Когда тебя выволакивают наружу – это больно. Воздух – прохладный далеко к югу от экватора – обжигал легкие. Ветер резал сквозь провонявшую форму, хлестал по лицу пропахшими кислятиной волосами. Даже звуки причиняли боль. Все было слишком громким: перекличка оцеплявших каменную набережную солдат; крики морских птиц, сорвавшихся со скал, чтобы закружить над головами; хлопающий при порывах ветра аннурский флаг Джонона. Всего было слишком. Слишком много мира.
Не говоря уж про эту Кентову пирамиду!
Строили ее, очевидно, для обзора мыса. Сооружение находилось в четверти мили и в ста шагах выше от них на краю плоской, как стол, возвышенности, отвесно обрывавшейся к полоске земли между утесом и прибоем. На этой четверти мили, уходя на полмили в обе стороны вдоль берега, стоял невероятный, невозможный в описанном историком южном Менкидоке, но иначе не назовешь, – город.
«Заря» бросила якорь в защищенной длинным волноломом гавани. По ее набережной тянулась широкая мостовая. На дальней стороне разбили для Джонона штабную палатку – на большой площадке, должно быть рынке, с деревянными ларьками и шестами для навесов от солнца. Дальше стеной стояли длинные строения без окон – наверняка склады, а за ними начиналась путаница улиц и кварталов, тысячи деревянных домов, двух-, трех-, даже четырехэтажных – то жмущихся к земле от налетающих с моря штормов, то с пьяной отвагой возвышающихся над проездами. Гвенна сравнивала увиденное со знакомыми городами: меньше Аннура, гораздо меньше, но и здесь могли уместиться десятки тысяч жителей.
Только вот жителей не было.
Она их мало того что не видела – она их и не чуяла. Ни запаха пота, ни очажного дыма и мясного чада, ни вони нужников: ничего, говорящего, что здесь недавно кто-то жил.
Она тупо таращила глаза, силясь хоть что-нибудь понять, когда Чент и Лури – те самые, что выволокли их с Дхаром из карцера и на веслах перевезли на берег, – подтолкнули ее в спину.
– Не разевай рот. Джонон тебя требует.
Адмирал, словно откликнувшись на свое имя, откинул клапан штабной палатки и вышел наружу. Солнце играло на медных пуговицах, на рукояти кортика, на золотом шитье с аннурским солнцем. Образ неустрашимого полководца подпортила только хмурая мина, с которой он обращался к вышедшему за ним следом Килю.
– …Скажете, что, когда чертили вашу карту, его еще не было? – возмущался адмирал.
– Этой карте более десяти тысяч лет, – кивнул Киль.
– А это что? – Джонон ткнул пальцем в ступенчатую пирамиду. – Руины кшештрим?
– Едва ли руины, – возразил Киль. – К тому же кшештрим обычно не возводили монументальные строения бесцельно.
– Ну а кто-то возвел. Не поленился приволочь на край обрыва сотни тысяч каменных глыб и сложить их грудой. Кто бы это мог быть?