И снова она увидела: бросающийся в огонь Быстрый Джак; Быстрый Джак, сражающийся, кажется, со всем Домбангом разом; Быстрый Джак падает подрубленным деревом поперек тропы. Талал кричит ей: «Уходи! Уходи!» Талал гибнет, и всего его – его твердости, его смеха – как не бывало. Она вглядывалась в воспоминания, и стыд снова расцветал в ней больным, гнилым цветком. На день или два она сумела оттеснить сомнения на край сознания, а теперь они опять подступили вплотную. Нахлынул страх. Безымянный, беспричинный, неодолимый страх – яюша – разъедал кишки кислотой. Мир показался невероятно далеким, ушедшим без возврата.
– На хрен адмирал.
Гвенна сбилась, осмысливая слова и направление, откуда они прозвучали.
– На хрен. На хрен адмирал.
Крыса. Сверкает глазами, мотает головой, тычет в Джонона тощим пальчиком.
– Вот это – свет империи, – Джонон, кривя губы, вглядывался в лицо Гвенны, – зажженный вами в сердце дикарки?
– Она учится, – повторила Гвенна. – Каждый день запоминает новые слова.
От адмирала несло брезгливостью, но он пока молчал, разглядывая их обеих.
– Извольте сдать нож, – сказал он наконец. – Пока не удостоверюсь, что вы совершенно бесполезны, я не допущу вашей смерти.
Гвенна, как во сне, вытянула из-за пояса нож и передала адмиралу.
– А теперь ступайте. – Джонон отвернулся.
Ночь выдалась холодной. Наточенный на ледниках ветер с вершин резал кожу. Гвенна чувствовала себя убитым солдатами оленем – выпотрошенной, пустой.
Крыса подергала связавшую их цепь. Гвенна обернулась.
– Нет нож. – Крыса внимательно смотрела на нее. – Тело. Рука.
Она взяла Гвенну за запястье, сделала движение, словно выкручивала.
– Тело. – Девочка всем телом бросилась на Гвенну, неловко обхватила за пояс. – Рука.
Она вбила костлявые кулачки ей в почки и колотила, повторяя с каждым ударом:
– Рука. Рука. Рука.
Гвенна вывернулась, не успев осмыслить движения, перехватила тощую ручонку, заломила за спину.
– Да. – Крыса, вывернув шею, смотрела на нее, глаза налились лунным светом. – Да.
– Хочешь учиться рукопашному бою?
– Рукопашному… – повторила девочка. – Да.
– Не умеешь ты вовремя остановиться, детка, – покачала головой Гвенна.
– Нет остановиться, – с яростным напором твердила Крыса. – Рукопашному. На хрен остановиться.
За время пути до предгорий Крыса более или менее освоила с десяток перехватов руки. Гвенна начала с самых основ – удержание, уклонение, обход защиты, – но короткие детские ноги и легкий вес не позволяли девочке сдерживать противника своим телом. Удачнее получилось с перехватом запястий, пусть даже они были сложнее и не так опасны, как удушающий захват. В схватке Крыса бормотала себе под нос – когда по-аннурски, когда по-своему, снова и снова повторяла одни и те же яростные звуки и выкручивала Гвенне запястье, угрожая переломом. Она хотела учиться каждый вечер, сколько бы миль они ни покрыли, какое бы изнеможение ни читала в ее глазах Гвенна, какой бы усталостью ни пахли ее кожа и космы. Так или иначе, это был способ согреться – а ночи в горах по мере подъема из прохладных превращались в холодные, – и еще это был способ не думать и не чувствовать, поэтому Гвенна не останавливала девочку. Иногда занятие, бесконечная отработка какой-нибудь стойки, затягивалось до второй смены часовых.
Однажды Крыса заснула посреди броска: потянулась к правой руке Гвенны и в тысячный раз попалась на перехват, когда Гвенна, развернув ее к себе спиной, прижимала к груди и удерживала локтем за шею. Когда девочка обмякла, Гвенна решила сперва, что слишком сильно ее придушила, и только потом разобрала, что это не обморок, а сон. Крыса похрапывала, уронив голову ей на сгиб руки. Гвенна, вытянув шею, заглянула ей в лицо: рот приоткрыт, губы беззвучно шепчут слова. Сейчас, освещенная бледной луной, девочка выглядела еще младше своих лет. Маленькие руки, только что пытавшиеся оторвать большую руку Гвенны, теперь обхватили ее и тянули на себя, как одеяло. Гвенна легла, откинулась затылком на каменистую землю, вслушалась в детское дыхание, уставилась в звездное небо.
– Я не смогу о тебе позаботиться, – пробормотала она.
Холод мира просачивался ей в спину. Дыхание Крысы застывало в ночном воздухе крошечными облачками.
– Я не сумею тебя защитить.
Девочка перевернулась во сне – цепь тихо звякнула. Крыса спрятала лицо на груди у Гвенны.
– Дерьмо, – бросила Гвенна в звездную пустоту. – Дерьмо. Дерьмо. Дерьмо. На хрен. Дерьмо. Луна.
29
Рук разглядывал Талала через отведенную им троим каморку. Огонек единственного светильника облизывал теплый ночной воздух. Рук прикидывал, сможет ли убить этого человека, если дело обернется плохо. И должен был признать, что почти наверняка не сможет. Даже с чугунным шаром на цепи кеттрал явно входил в число самых смертоносных людей из знакомых Рука. На тренировках он старался не выдавать в полной мере своей силы и скорости, но приобретенный когда-то в дельте опыт борьбы подсказывал, что с этим воином лучше не сходиться в рукопашной. К тому же Руку он по-настоящему нравился. Талал не походил на бессердечного убийцу, как назвал его Рук в разговоре с Бьен. Он был тихим, вдумчивым, твердым – лучше союзника для побега не сыщешь.
Если он, конечно, союзник. Что им сейчас и предстояло выяснить.
– А что, – как бы невзначай спросила Бьен, – кеттрал и правда не используют личей?
Рук не ожидал от нее такой искусной игры. Жрецам Эйры нечасто приходилось лгать и лицемерить, хотя… Бьен ведь была не простая жрица. Понятно, как она выучилась разыгрывать невинность. Рук задумался, сколько раз она, скрывая свою тайну, лгала ему на прогулках по Домбангу, среди рыночной толкотни, сплетаясь с ним в постели…
Талал, не отрываясь от похлебки, кивнул.
– Один из сотни мифов. – Он сдул парок с ложки, попробовал, поморщился. – Еще я слышал, будто мы умеем дышать под водой и летать.
Ответ прозвучал равнодушно и даже скучливо, но желтоватое свечение тепла от его лица на несколько мгновений потемнело до оранжевого. Правда, это ничего не доказывало. Тело нагревается по сотне причин. Мог разгорячиться от вранья… а мог от похлебки.
– А все-таки, – заметила Бьен, – стражники каждое утро приносят тебе… как там это называется?
– Адаманф.
– Верно, – кивнула она. – Адаманф. Охрана очень беспокоится.
Отправив в рот еще ложку, кеттрал кивнул:
– Это от гордости.
– От гордости? – неподдельно удивилась Бьен.
– Пурпурные бани, – кивнул Талал, – были одним из двух главных войсковых расположений в городе. В казармах размещалось несколько тысяч человек, и почти половину их атака моего крыла застала на месте. Никто – ни верховные жрецы, ни зеленые рубашки, ни стража Арены – не хочет верить, что пятеро аннурцев управились с ними одними клинками и стрелами.
– Клинками, стрелами и огроменным коршуном, – напомнил Рук.
– Конечно, кеттрал дал нам преимущество, но условия для него были неподходящие. Пока мы его не застрелили, он убил, может, с десяток зеленых рубашек.
– Вы застрелили собственную птицу? – изумилась Бьен.
Прежде чем ответить, кеттрал долго смотрел за открытое окно.
– Не удавалось его вывести, и оставлять жрецам было нельзя.
Рук снова поразился холодной стали, скрытой под легкой улыбкой и дружеским обращением Талала. Пока все они – пленники двора, он, чтобы выжить, мог предложить и союз, и дружбу, но доведись выбирать между их жизнями и своей, этот колебаться не станет.
– Пойми, никто не хочет признавать, что мы всего впятером прорвались в казармы, поубивали десятки стражников и сожгли здание. Если допустить, что в дело замешалась нездоровая, таинственная сила, становится не так обидно. – Талал покачал головой. – Поят адаманфом и выкручивают руки, добиваясь, чтобы я признал себя личем? Они просто спасают лицо. Поверьте, будь я личем, я бы еще за пятьсот шагов спалил здесь все и упорхнул домой.
Рук со своего места у окна изучал его лицо. На вид не скажешь, что врет. Он выглядит пленником, которому обрыдло снова и снова отвечать на глупые вопросы; которому после долгого дня на солнцепеке доесть бы спокойно свою похлебку. Больше того, его объяснение казалось правдоподобным. Будь он личем, ему не было бы нужды проникать в Пурпурные бани. И вообще, имей империя в своем распоряжении личей, не допустила бы переворота в Домбанге. Рук уже открыл рот, чтобы перевести разговор на другое, заговорить об упражнениях с копьем, придуманных Коземордом, но Бьен его опередила – выплюнула в короткое молчание убийственные для них обоих слова.
– Я…
Зыбкий огонек светильника разрисовал ее исказившееся лицо тенями.
– Я лич.
Талал замер, не донеся ложки до рта. Потом медленно опустил ее в миску. Где-то в огромной ночи ухнула сумеречная сова.
– Ничего интереснее, – тихо проговорил кеттрал, – я за весь день не слышал.
Это было сказано с тем же безразличием, с каким он упомянул убийство своей птицы.
«Голос солдата, – подумал Рук. – Его настоящий голос».
Бьен, приоткрыв рот, с вызовом уставила на него темные глаза.
– Зачем ты мне это сказала?
– Затем, что ты мог бы помочь. Потому что я думаю, ты тоже лич.
– Несмотря на все мои слова?
– Да, – кивнула Бьен.
Талал не сводил с нее глаз.
Рук бесшумно скользнул к нему за спину, приставил нож к горлу под подбородком. Он ждал, что солдат выбранится, отпрянет или замахнется. А Талал сохранял полную, сверхъестественную неподвижность.
– Не нужно меня убивать, – тихо сказал он.
Бьен вскочила, сверкнула глазами.
– Ты что делаешь?
– Защищает тебя, – спокойно объяснил Талал.
– Перестань, Рук. Он на нашей стороне.
Талал осторожно, опасаясь порезаться о лезвие, качнул головой.
– Он в этом не уверен.
– Не уверен, – согласился Рук.
– Я уважаю твой порыв, – сказал Талал, – однако это ни к чему. Бьен права.