Бьен с опаской рассматривала кеттрал.
– А какие они бывают?
– Самые разные. Соль, кровь, какой-нибудь вид животных. Страх. Боль.
– Страх? – распахнула глаза Бьен.
– Есть личи, извлекающие силу из эмоций, – бесцветным голосом ответил он. – Такой колодец опасен, непредсказуем.
– Ты с такими дрался, – угадал Рук.
– С одним, – кивнул Талал. – Несколько раз он меня едва не убил. Убил дорогих мне людей.
– Я такой быть не хочу.
– Так и не будь. Я знавал множество личей, которых сила не изуродовала, но опасность ты должна сознавать.
– Какую опасность?
– Между личем и его колодцем возникает связь. Кто-то назвал бы это зависимостью. Мы, почти все, без силы чувствуем себя голыми. Пугаемся. Становимся болезненно подозрительными. Со страха люди совершают отчаянные поступки, а бывает, и ужасные.
– Я не ощущаю отчаянной нужды в колодце, – заметила Бьен. – Я его и не знаю даже.
– Ты очень успешно сопротивлялась, – кивнул Талал, – так что привычки полагаться на колодец у тебя не возникло.
– А теперь мне нельзя сопротивляться. – Голос у нее задрожал.
– Пожалуй, нельзя. Если ты хочешь здесь выжить. И вырваться отсюда.
Рук, смотревший до сих пор на Бьен, обернулся к солдату:
– А у тебя какой колодец?
Талал сложил губы трубочкой и медленно выдохнул.
– Ответ на твой вопрос знают всего четверо из ныне живущих.
– Вот о такой подозрительности ты сейчас и говорил, как я понимаю.
– У нее есть причины.
– Все параноики так говорят.
– Лича каждый готов убить, – фыркнул Талал. – У нас всего два средства защиты: тайна и сама сила. Ни один лич без крайней необходимости не открывает своего колодца. Слишком легко было бы отрезать его от источника и воспользоваться слабостью для нападения.
– А как же адаманф? – вскинулась Бьен. – Здесь ты все время отрезан от колодца.
– Я не собираюсь оставаться здесь навсегда.
– И что, по-твоему, стоит нам выбраться, мы сразу обратимся против тебя? А как же сотрудничество? Как наш союз?
– У меня и раньше бывали союзники. Не всегда это кончалось добром.
– Ты многого требуешь, – сказал Рук. – Выведываешь колодец Бьен, не поделившись своим.
– Не я этого хотел, – напомнил ему Талал и обратился к Бьен: – Я мирно ел свой суп, когда ты вдруг объявила, что ты лич. Тебе нужна помощь. Я готов ее оказать. Чтобы тебе помочь, я должен кое-что знать о твоей силе и ее действии. Уж как есть. А если ты передумала, скажи только слово – я вернусь к своей похлебке, будто ничего и не было.
«Вот вам и взаимное доверие», – угрюмо сказал себе Рук.
Сколько ни толкуй о дружбе и союзе, перед ним аннурский солдат, обученный выслеживать и убивать. Если он и поможет Бьен, то по каким-то своим соображениям.
– Хорошо, – сказала Бьен.
– Что – хорошо? – вскинул бровь Талал.
– Я не хочу знать, какой у тебя колодец. Я просто хочу учиться.
Он внимательно посмотрел на нее и кивнул.
– Имей в виду: то, на что способна ты, мне не по силам.
– Откуда ты знаешь, на что я способна?
– Раздавить череп, тем более два сразу – это не всякий кадет на Островах сумеет даже после двух-трех лет обучения.
Рук смотрел за окно, в ночь. Где-то за деревянной стеной двора, за илистыми отмелями хрипло и фальшиво орали песню пьяные голоса. Руку вдруг страшно захотелось хлебнуть квея из кувшина Чудовища.
– Ну так что? – спросила Бьен. – Как же определить мой колодец?
– Он был на причале в тот день, когда ты впервые прибегла к силе. И в Запрудах. И в храме.
Бьен уставила взгляд на свои ладони.
– Чего там только не было. Дерево, воздух, вода…
– Запутанный вопрос, но есть способ решить его куда быстрее, чем ты думаешь. – Он склонил голову к плечу. – Ты сейчас чувствуешь в себе силу?
У Рука восемь или десять раз стукнуло сердце, прежде чем она покачала головой.
– Я не… откуда я знаю, чувствую или нет? Как она чувствуется?
Талал захихикал.
– Что такое?
– Наставники кеттрал задавали этот вопрос кадетам – тем, что наделены силой, – не одну сотню лет. И сводили ответы в толстую книгу.
– И что в ней говорится?
– Все отвечали по-разному, – пожал он плечами. – «Это как солнце сквозь веки. Как видеть сон, понимая, что спишь. Как голос, слышный из-за двери или стены, когда угадываешь смысл разговора, не различая слов».
– Ничего такого я не чувствую.
– В той книге более шестисот страниц.
– А ваши кадеты? – спросила Бьен. – Они просто… знали?
– Большинство. – Талал хмурился, разглядывая ее через стол. – Но некоторые так прониклись отвращением к себе, что их умы отвергали это знание.
– Я ничего не отвергаю.
– Не сознательно. Это само выходит. Как дыхание.
– Но я же пользовалась… этим.
– Непроизвольно. В основном для самозащиты. Или для защиты других. – Талал покачал головой. – Ты должна научиться ею управлять. И направлять.
– Так что мне делать-то?
Лич, помедлив, встал и, переставив свой стул, сел почти вплотную к Бьен.
– Повернись ко мне, – велел он.
– Что будем делать? – вылупилась на него Бьен.
– Я такое видел на Островах. Не знаю, что получится, не помешает ли адаманф. Но попробовать не повредит.
– Что попробовать?
Он уперся локтями в колени, наклонился к ней, раскрыл ладони.
– Личи иногда сравнивают свою силу с колебанием… Не струны или воздуха, несущего звук, а в теле. И колодцы иногда… отзываются друг другу, как струны. Почему, никто не знает. Возьми меня за руки!
Бьен оглянулась на Рука. Тот не знал, куда деваться. Впереди лежала дорога, по какой ему еще не приходилось ступать. Прежде, размышляя о времени, Рук представлял его протокой дельты, течением, уходящим дальше в будущее и увлекающим с собой мир. Но сейчас, неловко стоя в стороне, он понял, что образ был неверен. Время – это нож, или топор, или серп – что-то острое, что-то, бесшумно отсекающее это мгновение от предыдущего, отделяющее людей от того, чем они были, во что верили, что они знали или думали, что знают. Он заставил себя кивнуть, и Бьен, снова повернувшись к Талалу, протянула ему свои ладони.
«Какие ободранные, – подумал Рук, – в заусенцах, в ссадинах и порезах от нещадных учений».
Солдат с удивительной нежностью взял их в свои.
– Закрой глаза, – тихо сказал он. – Упрись лбом мне в лоб.
Бьен, поколебавшись, наклонилась вперед и коснулась лбом его лба под самой линией волос. Рук поерзал и отвернулся к окну. Оно было закрыто, как оставил его Талал.
– Я собираюсь углубиться в свой колодец, – сказал солдат.
– Думала, ты от него отрезан, – удивилась Бьен.
– Не совсем так. Я и под адаманфом его чувствую, просто не могу из него почерпнуть. Так понятно?
– Совсем непонятно.
Талал хмыкнул, и Бьен почти сразу засмеялась с ним вместе, не отводя головы от его лба.
– Сосредоточься, – упрекнул ее солдат.
– На чем?
– На тех местах, где мы соприкасаемся.
Бьен оборвала смех. Рук не видел ее лица целиком – только старательно поджатые губы. Ее лицо стало теплее, чем было, и все тело нагрелось, как после пробежки вокруг двора.
– Я чувствую твою кожу, – сказала она. – Твои шрамы.
– О шрамах не думай, иди глубже, – мотнул головой Талал.
– Не понимаю, как это.
– Нет, – тихо проговорил он, – понимаешь.
Они долго сидели так, закрыв глаза и соприкасаясь лбами. Рук ждал, что кеттрал заговорит, даст ей новые указания, но тот молчал. Ни малейшего движения, только его грудь тихо поднимается и опускается, и вздрагивают черные волосы Бьен, попав в струю ее дыхания. Она дышала тяжелее, вцепилась в руки Талала так, что натянулась кожа на костяшках. И губы подергивались, как если бы она хотела что-то шепнуть, но забыла слова. Снаружи кто-то из стражников стал отбивать удары полуночного гонга, а эти двое не шевельнулись. Их можно было принять за фигуры на картине, если бы только не марево их тел: раскаленная краснота вместо обычных оранжевого и желтого. Рук вдруг ощутил, что ему следует отвернуться, что их близость, их единение не для его глаз, только смотреть ему было некуда – три койки, стена, закрытое окно, закрытая дверь, – и потому он следил за Бьен, когда та дернулась, вскрикнула с боязливым восторгом и отдернула ладони.
Блестящее лезвие времени отделило прошлое от будущего.
Она не сводила глаз с Талала.
Когда он улыбнулся ей, она покачала головой и улыбнулась в ответ.
– Да? – спросил он.
– Наверное… – нерешительно кивнула Бьен.
Они походили сейчас на людей, очень давно знающих друг друга, – друзей, или любовников, или родных, хранящих общий, известный только им секрет.
30
– Расскажи еще раз. – Акйил повернулся от окна в полумрак внутри. – Про ваниате.
Йеррин, как обычно, сидел на полу чердачной комнатушки. За те недели, что они провели в Аннуре, монах успел подружиться с жившей между перекрытиями белкой и заманивал ее все дальше в комнату, выкладывая дорожку из стянутых на кухне орехов. Сейчас зверек вскочил на колено старику, не выпуская из лапок недоеденного орешка.
– Она больше любит желуди, – едва ли не с укоризной сказал Йеррин.
Акйил устало кивнул. Будь у него выбор, он бы выспрашивал о тайнах хин другого монаха. Да вот беда, других в живых не осталось.
– Я понял, что нельзя ничего хотеть, – сказал Акйил. – Понял, что желания препятствуют ваниате.
– Ты слишком много думаешь о ваниате, – фыркнул Йеррин.
Акйилу хотелось придушить старика.
Все ашк-ланские монахи посвящали жизнь достижению загадочного транса, уничтожению своего «я», полному слиянию с Пустым Богом, которое обещало им совершенный покой, совершенную тишину. Хотя бы в этом Акйил не лгал императору. Из всех монахов хин один Йеррин плевка бы не дал за ваниате.
– Там, за стенами, люди, Йеррин, – сказал Акйил. – Солдаты императора. Большие мужчины с мечами и копьями, и шуток они не понимают.