– Это еще что? Ряса?
– Ряса, – кивнул Акйил.
– Чего ради ты ее напялил?
– Ношу, что есть.
– Кто же носит рясу?
– Монахи. Я монах.
– Тут, в общем-то, не место для монахов, – нахмурился Фори.
Кивнув, Акйил собрал все тепло своего тела и выплеснул себе в лицо, так что над бровями проступил пот.
– Это я понимаю, но говорят, тут играют…
– Не слыхал, чтобы монахи играли в карты.
– Да нет же, – промямлил Акйил. – Уже нет.
– Уже не играешь?
– Уже не монах. Меня… изгнали.
– Изгнали! – Брови у Фори поползли на лоб. – Что натворил монах, чтобы его вышибли из монастыря?
Акйил, продолжая потеть, судорожно вздохнул:
– Блудодеяние.
– Блудодеяние! – громко, чтобы слышал брат, повторил Фори.
Второй близнец, до того занятый толпой внизу, повернулся и расплылся в желтозубой ухмылке:
– Это значит, кого-то поимел.
– Знаю, что это значит, – огрызнулся первый и обратился к Акйилу: – Это с кем же ты блудил?
– Что? Ни с кем!
– Ни с кем? – покачал головой Фори. – Как же это тебя выгнали за блудодеяние, когда ты не блудил?
– Нет. То есть… я – да. Просто она… я только с ней.
Страж прищурился на его потный лоб:
– Ты больной?
– Нет. Нет, не больной.
– А потеешь, как лихорадочный.
– Это он с перепугу, Фори, – покачал головой второй близнец. – Трусит за свою драную монашью шкуру.
Фори понимающе кивнул.
– Поискал бы лучше другую игру. Мне монаха отделывать еще не случалось. Должно быть, это не к добру.
Акйил подстегнул свое сердце, пустил его чаще. Эти тупые лбы вряд ли заметят, но нельзя давать себе спуску.
– И не… – Он запнулся, помотал головой. – И не надо меня… отделывать.
– Да уж. В том-то и штука. Все так говорят. А потом проиграются вдрызг. Задолжают Капитану. И тогда нам с Фари… – он указал на брата, – приходится их искать. Ломать. Скармливать свиньям.
– Не придется вам меня свиньям скармливать, – выговорил Акйил. – Мне очень надо. Нужны деньги. Пожалуйста…
– Да хрен с ним, – явно заскучав, бросил Фари. – Пусть проходит.
Фори насупился.
– Если придется ломать, сам будешь. Дурная примета – отделать монаха.
– Буду ломать, – согласился Фари. – Пропусти его.
Громила наконец пожал плечами, неспешно охлопал Акйила, не забыв ни одной складки балахона, и отступил в сторону.
Акйил подобрался крепче прежнего, до боли в костяшках стиснул свой кошелек и стал подниматься по винтовой лестнице.
Большую часть места наверху занимал стол – длинный, широкий, хоть зарезанную свинью раскладывай. Андраз нашел себе место и высыпал содержимое кошелька перед собой, не потрудившись пересчитать или разложить монеты столбиками. Сидевшая по правую руку коротко стриженная женщина – остроглазая, горбоносая, лет сорока – поджала губы и шевельнула бровями. Толстяк рядом с ней, проигрывавший последнюю горстку серебряков, оскалил зубы. За этими двумя сидел Капитан.
Акйил позволил себе, не скрываясь, пялить глаза. В детстве он к этому человеку близко не подходил – камнем не добросишь. И камня ни разу не кинул.
Капитан по рождению был не аннурец. Он родился на юге, чуть не младенцем его продали в рабство и воспитали – если это слово тут годилось – для работы на одного ганнанского конезаводчика. Лет двенадцати или тринадцати – во всяком случае, многие в это верили – его сбросила необъезженная лошадь, которую мальчик приучал к седлу. Со сломанной ногой он сумел все же дотянуться до уздечки и ударил лошадь в горло поясным ножом – бил и бил, пока животное не рухнуло. Разумеется, старший объездчик накинулся на него – ганнанская кобыла стоила много дороже мальчишки-раба – и хлестал кнутом, пока мальчишка-раб, стащив мужчину с седла, не зарезал и его. На уцелевшем коне он удрал в холмы, каким-то образом ушел от погони и, несмотря на сломанную ногу, доскакал до самого Аннура, где продал коня и открыл на вырученные деньги свою первую таверну.
Он не походил на человека, способного зарезать лошадь. Глядя, как Андраз сгребает в кучку свои монеты, Капитан сдержанно улыбнулся и перевел взгляд на Акйила. Один из его псов – здоровенная зверюга с клыками-кинжалами – тихо зарычал, но Капитан любовно почесал его за ухом, и животное успокоилось.
– Новый игрок, – шире прежнего улыбнулся Капитан. – Добро пожаловать.
Он указал на свободное место.
Акйил помедлил, переводя взгляд с лица этого человека на дубинку, подвешенную к спинке стула на кожаном ремешке, – прямо у него за плечом. Дубинка, казалось, была вырезана из какого-то светлого дерева, но Акйил-то знал. В квартале все знали. Дубинка представляла собой довольно важную часть тела Злобного Рика – точнее сказать, его бедренную кость. Согласно легенде, Рик отказался платить дань, и тогда Капитан, переодевшись шлюхой и подкупив охрану, пробрался в его любимый бордель. Оставшись наедине со строптивцем и опоив его до беспамятства, он отрезал мужчине ногу и ободрал мясо с кости. Рассказывали, что Рик еще скулил, когда капитан забивал его насмерть его собственной костью.
– По-моему… – Акйил покачал головой, – я не туда попал.
Он повернулся к спуску.
– Не дури.
Сказано было негромко, но Акйил застыл как вкопанный. И, еще подстегнув сердце и добавив жара в лицо, повернулся обратно.
– Ты ведь в карты сыграть пришел? – спросил Капитан, улыбаясь.
Акйил неловко кивнул.
– Фори с Фари проверили: монета у тебя есть, не то бы не впустили.
Опять кивнул.
– Тогда садись. Играй. Ты какой-то жрец?
– Монах, – ответил Акйил, опускаясь на стул рядом со стриженой женщиной.
Та не носила украшений, зато пахла неожиданно дорогими духами.
– Монах!
– Бывший. Я не… – Он сбился, покачал головой.
– И откуда же у монаха кошель с серебром и золотом?
Акйил, как маску, натянул на лицо смущение.
Капитан рассмеялся.
– Вороватый монах. – Он погрозил пальцем, в перстне блеснул рубин. – Придется мне за тобой приглядывать!
– Нет, – промямлил Акйил. – То есть я бы никогда…
– Конечно никогда, – непринужденно перебил его Капитан. – Конечно-конечно. А имя у тебя есть, монашек?
– Чам, – ответил Акйил.
– Ну, Чам… – произнес Капитан, поблескивая глазами, словно оценил понятную обоим шутку, – познакомься: Вева, Харбон и Андраз.
Акйил, не встречаясь ни с кем глазами, кивнул всему столу.
– Мы теперь только сдатчика ждем, – пояснил Капитан. – В картах она мастер, а вот пузырь как у мышки. Две чашки чая и… а, вот и она!
Сзади открылась выходящая на помост дверь.
В нее шагнула молодая женщина.
Акйил едва не свалился со стула.
Девчонкой Краля пролезала туда, куда Акйилу и не снилось, – в водостоки, бочонки, в отверстия каменных сидений отхожих мест. Однажды – им тогда было лет шесть-семь – спустилась по дымоходу. Акйил туда только голову протиснул, Хоран и того не сумел, а Краля твердила, что пролезет.
– Отвернитесь, – велела она.
– Было бы на что смотреть, – осклабился Хоран. – У тебя еще титьки не выросли.
– Не отвернешься, – ответила она своим твердым, словно отчеканенным голосом, – сшибу тебя с крыши.
Она могла. Коротышку как-то сбросила с Весеннего моста, а тот всего-то сказал, что от нее плохо пахнет.
Хоран отвернулся. И Акйил тоже.
Она мигом сбросила свои лохмотья и намазалась нарочно для того украденным свиным салом, а потом ее голос раздался уже из трубы.
– Порядок, – шепнула она. – Спускаюсь. Встречайте меня у черного хода.
Акйил рискнул заглянуть в темноту. Он только и разглядел что перемазанное сажей, сведенное усилием лицо – она с трудом протискивала себя вниз. Руки подняла над головой, хотя ухватиться было не за что, ее удерживали только стиснувшие бока шершавые стены. У него от одного ее вида в груди заныло.
– Ты точно в порядке?
– Лучше не бывает, – ответила она. – Видал?
Она съехала ниже, так что он больше не видел ее лица. И тут же тихо вскрикнула:
– Дерьмо!
Плохо дело! Краля никогда не бранилась. «Рождение в сточной канаве, – повторяла она, – не извиняет дурных манер».
– Почему дерьмо? – прошипел он, чувствуя, как колотится в ребра сердце.
– Я… – Она как будто подавилась воздухом и снова выругалась. – Я застряла, Акйил.
Ему бы никогда не сказать этого так твердо, тихо и спокойно, но Акйил давно ее знал и расслышал за всем этим страх.
– Ничего, у меня тут веревка. – Он стал возиться с мотком, благодаря всех богов подряд, что не забыл прихватить. – Я тебя вытащу, Тощая. Мы с Хораном.
Только они не справились.
Акйилу и взрослому там пришлось бы туго. Как ни тоща была Краля, а весила как два мешка зерна и застряла прочно, заклинилась в кирпичной кладке. Они бились полночи, спускали веревку с петлей и, свесившись через край трубы, тянули, тянули, пока веревка не выскальзывала из ее скользких от сала ладоней, и все начиналось заново. Акйил не позволял себе задуматься, что будет, если их здесь застанут или, хуже того, если внизу разведут огонь. Он вообще не позволял себе думать ни о чем, кроме веревки: снова размотать, снова спустить, снова шептать пустые обещания, хотя сердце так и сжималось в груди. В конце концов их остановила сама Краля.
– Так не выйдет, – пропыхтела она.
Ее голос ослабел, будто кирпичные стены выдавили из легких весь воздух.
– Попробуем еще, – уперся Акйил.
– Пустое дело. Спускайтесь по задней стене. Мы там видели грабли. Втащите наверх.
– Грабли-то зачем? – вылупил глаза Хоран.
– Принеси, и все тут.
Оказалось, затем, чтобы пропихнуть ее еще глубже в трубу.
– Ты с ума сошла, Краля, – заспорил Акйил.
– Вот и нет, – уверенно возразила она. – Здесь просто узкое место. Ниже шире становится, я чувствую. Если вы меня подтолкнете, я пролезу.
– Или еще сильней застрянешь, – заметил Хоран.
Она подняла на него светящиеся на черном лице глаза и прошептала:
– Надо попробовать. Иначе никак.