Боль – такой же враг, как любой другой: чтобы с ним сражаться, его надо знать.
Плечи словно вывернуты из суставов, лодыжки и запястья дергает, ушибленная о киль голова болит, легкие горят, с локтей и коленей словно ободрали кожу до кости. Черную форму пропитала кровь от сотен ссадин и порезов. Крови так много, что удивительно, как она еще жива. Если совсем не шевелиться, муку кое-как удается перетерпеть, только никак невозможно совсем не шевелиться на идущем по волнам корабле. Каждый толчок, каждый крен «Зари» вгоняли в нее десяток ножей. Каждый раз в горле вскипал крик, и каждый раз она его глотала.
Плакать можно беззвучно, слез ни Крыса, ни Дхар не увидят в темноте карцера, поэтому Гвенна плакала. Она плакала долго, несколько часов, может, и целый день, свернувшись у переборки и вздрагивая от беззвучных рыданий. Вздрагивать было больно, и слезы обжигали ободранные щеки, но она не пыталась успокоиться. Она поняла, что эти рыдания были заперты в ней со смерти Талала и Быстрого Джака в Пурпурных банях. Нет, дольше. Много дольше. С того дня, как она узнала, что кеттрал покончили с собой. С гибели Лейта на мосту в Андт-Киле. С тех пор, как ургулы вынудили ее убить того растерянного солдатика в степи. С тех пор, как она решилась покинуть отца и братьев. С тех пор, как ребенком узнала, что умерла мама…
Все эти годы она не плакала – ни разу. В конце концов, горе солдату не поможет, и она переливала горе в ярость, в тысячеслойную кованую броню, а теперь, столько лет спустя, ярость все же не выдержала. Горе накатывало на нее волна за волной, затмевало мысли, выгоняло даже телесную боль, пока наконец, проплакав, казалось, целую жизнь, она не затихла и не обмякла. Тело больше не вздрагивало. Слез не осталось. Она открыла глаза, очнулась для настоящего, увидела сидевшего рядом Дхара, придерживающего ее за плечо, и ласково гладившую ее по голове Крысу. Они были как родные. Почти семья.
Почти.
40
Для врат, созданных самым могучим волшебством древней расы, для прохода буквально сквозь ничто, для оружия, чуть не уничтожившего самое человечество, кента смотрелись так себе – просто хрупкая арка посреди круглой камеры со сводчатым потолком, этакое архитектурное излишество, украшающее сотни храмов по всему городу, только что эту арку не подпирали стены. Чем дольше разглядывал ее Акйил, тем сильней удивлялся. Прежде всего он не мог понять, из чего она выстроена. Под одним углом материал выглядел металлом, под другим – полированным камнем. И свет он отражал странно, как будто источником были вовсе не расставленные вокруг светильники. Было в нем что-то неизъяснимо неправильное, неестественное.
– Оставьте нас, – сказала Адер.
Хугель, более рослый из пары эдолийцев, послал Акйилу предостерегающий взгляд – он вечно разбрасывал такие взгляды – и удалился.
– Он до сих пор не слишком дружелюбен, – заметил Акйил.
Адер, не ответив, дождалась ухода солдат, подошла к тяжелой стальной двери, проверила, плотно ли та закрыта, и повернулась к Акйилу.
– Так, – сказала она, будто перчатку бросила.
Акйил встретил ее взгляд, улыбнулся, пользуясь заминкой, чтобы утихомирить брыкающееся сердце и замедлить дыхание.
«Перестань стараться».
Совет Йеррина. Чего бы он ни стоил.
– Вы говорили, что изучали их, – сказал Акйил. – Как именно?
– Отправляли на ту сторону животных: куриц, собак, обезьян.
– Как я понимаю, они не возвращались?
Адер подошла к стене, вынула из крепления факел и вернулась к кента.
– Мы держали их на поводке. Не помогло.
Она поднесла факел к вратам. Огонь, просунутый сквозь, пропал.
Это зрелище странным образом напомнило рыбалку в прудах под Ашк-ланом, когда летними ночами леска, опущенная в черную воду, попросту исчезала. И здесь было так же, только поверхность развернута стоймя, и это не вода. Он видел сквозь кента дальнюю половину комнаты: стены, каменный пол, факелы в креплениях – все, как должно быть. Все, кроме горящего факела. Когда Адер выдернула его обратно, конец оказался срезан, словно остро оточенным лезвием. Император тронула обрубок пальцем, покачала головой и бросила во врата то, что осталось. Палка исчезла в воздухе без рывка, без плеска.
– Да, – сказала она. – Не возвращались.
У нее чуть заметно сжались челюсти. И зрачки сузились.
Акйил всмотрелся в ее лицо.
– Не только животных, – сказал он, подумав. – Вы и людей отправляли.
Император в свою очередь изучала его.
– Ты, как и Каден, ловко читаешь людей. Это раздражает.
– Только если вы хотите утаить какой-то секрет.
– У императора такая работа – таить секреты.
Кажется, она могла еще многое добавить, но лишь тряхнула головой.
– Я их не посылала.
Акйил недоверчиво поднял бровь.
– Двое моих эдолийцев, добрые люди, вместе со мной побывав здесь не один десяток раз, добились разрешения попробовать самим. – Она отвернулась, стала смотреть в кента. – «Собака не вернется с докладом», – говорили они. Я объяснила, чем это грозит. Я даже прочитала им отрывки из древнейшей истории человечества: отчеты об уничтоженных вратами людях. Они сознавали риск, но продолжали настаивать.
– И часто так у императоров? Люди настаивают, вот и приходится делать, что скажут?
– Из-за моих решений люди гибнут ежедневно! Их гибнет столько, что я бы рада больше ничего не решать, только знаешь, что тогда будет? Люди будут гибнуть еще чаще. – Адер покачала головой. – Они были солдатами. И погибли, пройдя во врата, смертью, какой желал бы для себя каждый солдат.
– Развеяться в ничто по бессмысленной прихоти императора?
Адер сжала его горло – он и опомниться не успел. Потянулся перехватить ее запястье, но подавил естественный порыв. Он уже не ребенок, а это не таверна в квартале. Женщина не собирается ни насиловать его, ни продавать. Здесь старые способы выжить не действует. Ударить ее – значит умереть. И попытка бежать приведет к смерти. В памяти всплыла старая поговорка хин: «Тот, кто сражается, уже побежден».
Акйил расслабил плечи, живот, грудь. У императора оказалась неожиданно крепкая хватка, но все-таки она его не душила. Может, кента его и убьют, а она – нет.
Глаза Адер полыхнули перед самым его лицом, а голос остался холодным.
– Был у меня один полководец. Он на каждом шагу насмехался надо мной, предавал меня, лгал мне в лицо. Я его ненавидела, но не приказывала казнить. Я оставила его над войском. Знаешь почему?
– Расскажите, – выдавил Акйил вопреки сжимающим горло пальцам.
– Потому что считала, что он мне необходим. – Глаза ее смотрели на Акйила, но видели что-то другое, из прошлого. – Я думала, что без его военного гения пропаду, что пропадет Аннур. К тому времени, как я осознала ошибку, он захватил мой трон и едва не погубил мою империю.
– Я не собирался губить Аннур, – укоризненно мотнул головой Акйил. – Я пришел сюда, чтобы вам помочь.
– Ты не представляешь, сколько таких является во дворец, обещая помочь.
– Я могу то, чего не могут они.
– Незаменимых не бывает.
– Если вам нужны кента, я незаменим.
– Мне бы хотелось использовать кента. Они оказались бы полезны во всех отношениях, однако я собиралась сказать, что с тех пор, как убила того полководца, я перестала верить в необходимость чего бы то ни было. Если ты рассчитываешь сыграть на своих предполагаемых познаниях, если думаешь, что тебе, как последнему из хин, ничто не грозит, если полагаешь, что можешь позволить себе что угодно, потому что ты мне необходим… – Адер угрюмо покачала головой, отпустила его, но все еще прожигала глазами. – Это не так.
Акйил сдержался, не стал растирать шею.
– Слова, достойные монаха хин, – ровным голосом произнес он. – Все же мои уроки прошли не совсем даром.
– Довольно об уроках. – Адер кивнула на кента. – Настало время доказательств.
Страх ледяным ногтем прочертил дорожку по спине Акйила.
Он отвернулся от императора, принялся рассматривать врата.
«Меньше знай, – пробормотал голос Йеррина. – А лучше того – ничего».
Акйил закрыл глаза.
Спокойствие, снизошедшее на него в свинарнике Капитана, пропало, растоптанное тяжестью чувств. В живот просочился страх – беспокойный, с острыми коготками. Всю жизнь этот страх помогал ему выжить: бежать быстрее, когда надо было бежать, драться крепче, когда надо было драться. Отказаться от него вдруг представилось ошибкой – как пловцу в открытом море оттолкнуть от себя обломок мачты.
Он может отказаться. Император придет в ярость, но какое ему дело до императора? Не казнит же, в самом деле, за то, что он передумал. Месяц назад она и не знала о его существовании. Она и так подозревает в нем самозванца. Сказав ей правду, он уйдет отсюда без гроша, но впервой ли ему оставаться без гроша? Есть другие способы заработать, он изобретет затею понадежнее, такую, чтобы не кончилась для него… вот так.
И еще следовало подумать о Тощей Крале.
Ее предательство Акйила не задело – она поступила так, чтобы выжить. А вот то, что она по-прежнему в руках Капитана, беспокоило. Если просто сдает карты, еще ладно, но ее пустые глаза и мертвое лицо наводили на мысль, что дело хуже. Не то чтобы он придумал, как это исправить. И ясное дело, она его ни о чем таком не просила. Но сознание, что Краля жива, тянуло его, словно на тонкой ниточке, привязанной к чему-то внутри. Глядя на капитанских свиней, он готов был умереть в уверенности, что самое правильное для него – обратиться в ничто. А теперь его глодала новая мысль: подозрение, что и смерть станет очередным побегом, что неудача – еще один способ удрать.
Акйил снова повернулся к кента.
Что он почувствует, если не выйдет? Те, кто пытались до него, – что они ощутили в ту долю мгновения, когда еще не оказались по ту сторону целиком: шагнули одной ногой, просунули руку, плечо? Поняли они, что проиграли? Почувствовали, как наполовину уничтоженное тело истекает кровью в небытие? Он представил, как отдергивает руку, а кисти нет, и из обрубка хлещет кровь.