В отличие от «Пыли» Ксении Никольской, здесь царят не только меланхолия, но и ностальгия. В цитированном отрывке про Плимут ведь речь идет о юности самого автора и его поколения. Хэзерли родился и вырос в портовом Саутгемптоне; детство и отрочество его прошли в восьмидесятых – начале девяностых, в самый разгар тэтчеровской революции; он лицезрел коллапс индустрии, агонию местного порта, конец архитектурного социализма, нашествие диких дивизий постмодернистских девелоперов, превращение промышленного города в социальное болото, окруженное огромными торговыми моллами (собственно, то, что мы уже почти двадцать лет наблюдаем в России). Двойственность культурной позиции Хэзерли в том, что, клянясь в меланхолической верности идеалам Просвещения, он предается романтической ностальгии по умирающей современности, с нежностью вспоминая, как пил дешевый сидр с саутгемптонскими пацанами, сидя на разрушающихся бордюрчиках какой-нибудь рационально устроенной для просвещения рабочего класса площади с авангардистскими скульптурами под названиями «Труд», «Наука» и «Материнство» посредине.
Две разновидности меланхолии, вызванной отсутствием двух разновидностей модернизма. Две разновидности пыли – как бы древняя, пушистая, покрывающая бархатные сиденья кресел в заброшенном каирском дворце Сакакини, и индустриальная, неорганическая, серая, незаметная на сером бетоне запущенной автостанции в каком-нибудь Престоне. Бывшая современность, время, когда люди строили планы и пытались согласно им сообразовать свою повседневную жизнь, кончилась. Она даже не стала историей, она просто исчезла. Как точно заметил Хэзерли, между Космическим центром и скопищем маленьких жилых домов, симулирующих доиндустриальный «уют», – огромный пустырь. На этом пустыре должен был стоять девятнадцатый век с его продолжением в двадцатый. Но его нет. Пустота как руина.
Часть IIIКнижный остров
Две могилы и одна книга
Я послал запрос и после двухмесячного ожидания ответ от букиниста наконец-то пришел. Книга меня ожидает. Конечно, все это можно было бы сделать, не выходя из дома: найти издание на Abebooks, заказать онлайн, так и дешевле получится, учитывая плату за проезд на лондонском транспорте туда и обратно. Но нет, тут дело принципа. Восемь фунтов, включая два прикосновения проездным к панельке у входа в автобус, – совсем немного по нынешним временам, дешевле пачки сигарет.
И вот книга – одно из лучших изданий в мире – у меня. Темно-синий, чуть выцветший гофрированный корешок, карманный формат. Верхний обрез выкрашен под цвет переплета. На корешке золотое тиснение: сверху и снизу – виньетки в стиле Arts and Crafts[124], между ними – «THE RELIGIO MEDICI & OTHER WRITINGS OF SIR THOMAS BROWNE». Если присмотреться, на обложке вытеснен логотип загадочного I. M. Dent & Sons. И если покопаться (что я и сделал), то можно выяснить: именно Джозеф Малаби Дент основал великую Everyman’s Library («Библиотеку для каждого»), где классические книги публиковались в самом изысканном дизайне, но продавались не дороже одного шиллинга за штуку.
«Библиотека для каждого» – одно из лучших проявлений истинного британского социализма; хотя «народные книжные серии» были распространены в Европе на рубеже XIX и XX веков (в России тоже – вспомним хотя бы сытинские издания), но здесь доступность дополнялась тончайшим оформлением. Не забудем, «Движение искусств и ремесел» было не только про дизайн и архитектуру, оно было про социальную справедливость и про социализм. Его основатель Уильям Моррис – вместе с Эвелиной Маркс – создал британскую Социалистическую лигу. У меня немало книг этой серии, но томик Томаса Брауна – дело особое. И вот почему.
О Томасе Брауне я узнал от Х. Л. Борхеса, который неустанно цитировал его всю свою неправдоподобно долгую жизнь. Впрочем, Браун прожил – по меркам своего времени – не меньше Борхеса, если не больше. Аргентинец XX века – 87 лет (один год пришелся на девятнадцатое столетие), англичанин XVII века – 77. Когда Борхесу было 26 лет, он опубликовал сборник эссе под названием «Расследования», один из текстов в котором назывался «Сэр Томас Браун». Это ранний Борхес, которого Борхес зрелый стеснялся, не любил и всячески прятал – и понятно почему. «Расследования» написаны странным велеречивым стилем; молодой модернист пытался подражать Гонгоре, Грасиану – и Томасу Брауну, конечно, – с их вычурным, барочным языком. Получилось не очень хорошо, но, так или иначе, шестьдесят с лишним лет спустя, примерно в том же возрасте, что и автор эссе, я прочел этот текст в русском переводе Валентины Кулагиной-Ярцевой и узнал из него о существовании странного писателя Томаса Брауна. В оправу из псевдобарочных кунштюков и рассуждений (довольно интересных на самом деле) о наших представлениях о полузабытой литературе прошлого Борхес поместил биографию своего героя: родился в 1605 году в Лондоне в торговой семье, учился в Оксфорде, изучал медицину в университетах Франции, Италии и Фландрии (здесь Борхес ошибся – Лейден в те годы был уже не во Фландрии), получил докторскую степень, в 1633-м вернулся домой, поселился в Нориче (в русском переводе город отчего-то назван Норвиком), где и прожил спокойно и счастливо до самой смерти в 1682 году, врачуя тела земляков и сочиняя книги для врачевания их душ и умов. Несколько трактатов снискали ему немалую славу при жизни – и умеренную известность после смерти. Сейчас из поклонников Томаса Брауна можно составить разве что взвод или, в лучшем случае, полуроту, однако это будет отборное подразделение Всемирной Армии Читателей.
В книге, которую я раздобыл у лондонского букиниста, шесть сочинений: «Religio Medici» («Религия врачей»); «Pseudodoxia Epidemica or Enquiries into very many received tenets and commonly presumed truths, also known simply as Pseudodoxia Epidemica or Vulgar Errors» (переведем коротко: «Ошибки и заблуждения»); «Hydryotaphia. Urn Burall; or, a Discourse of the Sepulchral Urns lately found in Norfolk» («Гидриотафия. Погребение в урнах, или Описание надгробных урн, недавно обнаруженных в Норфолке»), дополнение к последнему под названием «Concerning some Urnes found in Brampton-Field, In Norfolk, Anno 1667» («Касательно некоторых урн, найденных в Брамптон-филд, Норфолк, год 1667), «Letter to a Friend upon Occasion of the Death of his intimate Friend» («Письмо другу относительно смерти его близкого друга»), «The Garden of Cyrus, or The Quincuncial Lozenge, or Network Plantations of the Ancients, naturally, artificially, mystically considered» («Сад Кира, или Размещенные в шахматном порядке ромбы, или Плантации Древних, рассмотренные с точки зрения природной, искусства и мистики») и, наконец, «Christian Morals» («Христианская этика»).
Я рискнул утомить читателя длинными старомодными названиями только для того, чтобы стало ясно, какого рода проза скрывается за ними. Ее с кондачка не проглотишь. В ней нет сюжета – это вообще не фикшн и даже не эссе, как у изобретателя жанра Монтеня. Это неспешно изливающиеся из-под пера автора трактаты, только не научные, а… ученые. Есть же такое словосочетание в русском языке: «ученый малый». Томас Браун был ученый человек, энциклопедист – и свои мнения, подкрепленные знаниями (книжного характера, разумеется), излагал сложносочиненной прозой, изобилующей риторическими оборотами и латинизмами, долгими пассажами и цитатами из преимущественно малоизвестных авторов. Его темы самые разнообразные, от погребальных обрядов до мистики, от существования ангелов до существования мандрагор, питающихся семенем повешенных, и василисков, в реальности которых Браун, впрочем, сомневался. Томаса Брауна интересовало все на свете – и ничего на свете, кроме дьявола, он не отрицал: «Меня не ужасает присутствие скорпиона, саламандры, змеи. Вид жабы или гадюки не вызывает у меня желания взять камень и убить их. Я не ощущаю неприязни, которую часто замечаю у других; меня не затрагивает национальная рознь, я не смотрю с предубеждением на итальянца, испанца или француза. <…> В целом, я не чувствую неприязни ни к чему, и если бы я стал утверждать, что ненавижу кого-либо, кроме дьявола, моя совесть изобличила бы меня». Это пишет человек, переживший две гражданские войны, свержение монархии, казнь короля, теократический пуританский Протекторат, восстановление монархии и прочие небольшие происшествия в жизни его страны. В этом он походит на Мишеля Монтеня, который в конце XVI века сидел в своем поместье под Бордо и сочинял «Опыты», наблюдая за тем, как французы-католики с энтузиазмом убивают французов-протестантов – и наоборот. Только лекарство, предложенное Монтенем, было совсем иным – всеобщее сомнение, скептицизм. Браун предпочитал приятие всего, хотя в этом его жесте, если вдуматься, сквозит глубочайшая меланхолия.
Тихий герой новейшей меланхолии немецкий писатель В. Г. Зебальд, полжизни преподававший в университете Восточной Англии в Нориче, начинает лучшую свою книгу «Кольца Сатурна» с того, как он, оказавшись в местной больнице, пытается узнать судьбу черепа Томаса Брауна. В 1840 году гроб с останками Брауна случайно вскрыли, и черепом вместе с полуистлевшим локоном волос завладел некий доктор Лаббок, который завещал реликвии музею норичского госпиталя. Там череп хранился – в больничной кунсткамере разных анатомических чудес – до 1921 года, когда церковь Сент-Питер-Мэнкрофт затребовала останки Брауна назад – на церковное кладбище. Тогда, спустя примерно два с половиной века после первых, и состоялись вторые похороны автора «Погребальной урны».
Летом 2014-го я путешествовал по Саффолку и Норфолку, пытаясь хотя бы отчасти следовать за повествователем «Колец Сатурна». Там я потерпел сразу два довольно унизительных поражения. Во-первых, в Нориче я не смог найти могилу Томаса Брауна; некоторым утешением стало то, что рядом с Сент-Питер-Мэнкрофт, в центре города относительно недавно поставили довольно причудливый – как и проза нашего героя – памятник Брауну. Но еще большее унижение ждало меня на маленьком кладбище церкви Сент-Эндрю в поселке Фреймингэм-Эрл. В 2001 году здесь похоронили Зебальда, скоропостижно умершего за рулем автомобиля на трассе неподалеку. Машина врезалась в грузовик, но дочь Зебальда, которая сидела рядом, осталась жива. Кладбище крошечное – 50–60 могил. Я четырежды обошел его, но места последнего упокоения писателя, еще в юности сбежавшего из Германии от страшной памяти о нацизме, так и не нашел. С