Далее – Hangover Square. Да, это – не топоним, это – метафора, в том числе и историческая. Страна, у которой были великие государственные деятели, вроде Уильяма Питта-старшего и Уильяма Питта-младшего, великая империя, вершившая судьбы мира, вся она сжалась теперь (действие происходит после позорного для Британии 1938 года) в несколько грязноватых, сырых, дурно освещенных питейных заведений, где люди без определенного рода занятий наливаются джином и элем. Ганноверская площадь выбрана не случайно – перед нами королевство, где царствуют, но не правят потомки захудалой, забытой немецкой династии. Тоска, скука и монотонное повторение; в Британии за одним ганноверским королем Георгом следует другой – точно так же, как бармен автоматически наливает одну за одной пинту. У экспансивных интеллигентов от всего этого изжога, а у меланхоличных алкоголиков – похмелье. Hangover Square.
Да и конечно, это – Лондон и ничто иное. Ведь известно, что «англичане страшные пьяницы», как писал Герцен, и мнение это опровергнуть невозможно. В Британии пьют больше всех в Европе, а в ее столице, наверное, больше всех в Британии; впрочем, подсчитать сложно. Netta Longdon начинает пить с утра, как только выберется из постели, выкурив пачку сигарет. Обычно это джин-тоник в одном из пабов Эрлс-корта. Зовут героиню так оттого, что она набросила невидимую «сеть» (net) на Джорджа Боуна, она поймала его в «силки». Лонгдон – так как она «стремится» (longing) к актерской карьере, «жаждет» славы, Боун ее «вожделеет», и все это тянется мучительно «долго» (long), почти нескончаемо. Такое может происходить только в Лондоне (London) и нигде больше.
Еще одно заблуждение, что «Hangover Square» – собрание печальных зарисовок из быта красноносых завсегдатаев лондонских трактиров. Самое характерное там – обмен мнениями по любому поводу за кружкой эля. Главное в романе – юмор, довольно старомодный: «Возможно, новое поколение читателей, у которых нет своего Патрика Хэмилтона, будет поначалу сбито с толку или даже заскучает, столкнувшись с этим очень индивидуальным юмором» (Пристли). Все вышеперечисленное в «Hangover Square», конечно, есть. Но основная характеристика романа – как и всей жизни его автора – иная. «Hangover Square» – невыносимо мрачная книга, которая не оставляет никакого проблеска надежды на то, что в мире есть нечто хотя бы отдаленно похожее на «смысл».
Я очень надеюсь, что мой текст вдохновит/подвигнет кого-то из переводчиков или издателей обратить внимание на эту вещь. Оттого я не вдаюсь в подробности насчет сюжета. Прочитаете и увидите, чем все кончилось. И как знать, быть может, само выражение «Hangover Square» войдет в русский обиход. Например, это же идеальное название для того символического места, где обитают вышедшие в тираж политические изгнанники, которые ходят по адовому кругу отчаяния, скуки и надежды. Похмелье у них, увы, не от алкоголя.
Несчастный Оруэлл
В августе 1945 года в лондонском издательстве Secker & Warburg вышла одна из самых известных книг прошлого века. Небольшая повесть, по жанру – аллегорическая сказка, продолжала свифтовскую традицию английской литературы. Последняя часть скитаний хирурга Лемюэля Гулливера пришлась на страну гуигнгнмов, прекрасных добродетельных лошадей, которые управляют безобразными человекообразными йеху – да что уж там, «человекообразными», просто людьми. В «Скотном дворе» животные со зверофермы взбунтовались против своего пьянчуги-хозяина и захватили власть. Собственно, сказка – о том, что из этого вышло.
«Скотный двор» читали все или почти все. Из тех, кто не читал, немалое количество, во-первых, имеют все же представление о сюжете, а во-вторых, никогда не призна́ются, что не открывали этой книги. Наконец, среди тех, кто честно сознаётся в том, что не читали «Скотный двор», найдется немало людей, знающих хотя бы одну фразу оттуда. Например, эту: «Все животные равны. Но некоторые животные равны более других». Книга Оруэлла сыграла огромную роль в отрезвлении западных энтузиастов сталинского СССР, в формировании языка риторики времен «холодной войны», а в само́м Советском Союзе за самиздатовскую копию ее можно было угодить в лагерь. Первая публикация «Скотного двора» в СССР состоялась – в разных переводах и с разными названиями – в 1988 году в молдавском журнале «Кодры» и в рижском «Роднике». Обратим внимание на эту географию – не Москва, не Ленинград. В 1988 году мне было 24 года, я жил в закрытом советском городе Горьком и все самое лучшее из некогда запрещенного читал в «Роднике». Сегодня никто уже не помнит об огромной роли этого журнала – и некоторых других, латвийских, молдавских, грузинских – в вытравливании советского яда из мозга советского человека. Увы, этот процесс затронул небольшое количество людей, меньше, чем тогда казалось. Да и советское оказалось многослойным.
В общем, книга известная, о ней написано очень много, пересказывать ее сюжет глупо. Зато исключительно интересно проследить некоторые сюжеты, с ней связанные. Например, лондонский.
Джордж Оруэлл начал сочинять «Скотный двор» в 1943 году, а закончил в 1944-м. В декабре 1943-го он сообщал своему приятелю Леонарду Муру: «Ты будешь рад услышать, что я наконец-то опять пишу книгу». Когда же он ее дописал, на Мортимер-креснт, в Килбурне, где Оруэлл тогда жил с женой Айлин, прилетел немецкий Фау-1. Самое обидное, что писатель только что перетащил сюда большинство книг из разных предыдущих мест обитания, – и вот снова пришлось рассовывать библиотеку по друзьям. В конце концов был найден новый дом – квартира в районе Ислингтон, Кэнонбери-сквер, дом 27. Здесь семейство и поселилось, сюда привезли усыновленного ими младенца Ричарда, сюда же заглядывали литературные друзья обсудить поиски издателя «Скотного двора». Поиски оказались долгими и нелегкими.
Было несколько издателей. Первый, знаменитый Виктор Голланц, социалист, общественный деятель, некогда знакомец Ленина, отказался по простой причине – в разгар войны не стоит публиковать книгу, порочащую союзника, Советский Союз. Тем паче что в ней – о ужас! – Сталин с приспешниками изображены в виде свиней. Плюс Сноуболл – типичный Троцкий. А в Испании во время гражданской войны Оруэлл входил как раз в троцкистскую организацию – и чуть не погиб от рук испанских сталинистов.
Здесь стоит сделать отступление и вспомнить удивительный эпизод из истории виртуальных приключений Джорджа Оруэлла в СССР. Этот эпизод раскопал 15 лет назад замечательный (увы, ныне покойный) ленинградский историк Арлен Блюм[140]. Он нашел в Российском государственном архиве литературы и искусства письмо, посланное Оруэллу 31 мая 1937 (!) года главным редактором журнала «Интернациональная литература» Сергеем Динамовым. В нем Динамов выражает интерес к недавно вышедшему роману писателя «Дорога на Уиган-Пир». Оруэлл ответил честно. Он не против перевода всего романа или некоторой его части на русский, однако предупреждает, что вряд ли что-то из этого получится, ибо автор входил в организацию П.О.У.М., которую руководство СССР считает троцкистской, а соответственно, и вражеской. Встревоженный Динамов тут же обращается в Иностранный отдел НКВД, который понятно что посоветовал. Главред «Интернациональной литературы» принялся было сочинять суровую отповедь английскому троцкисту, сотрудничества с которым сам же и искал, но история эта обрывается трагически: Сергея Динамова арестовали, и он погиб в лагере. Напомню: роман «Дорога на Уиган-Пир» был издан как раз Виктором Голланцем.
Но вернемся в 1944-й. С самого начала Оруэлл не очень рассчитывал на Голланца, оттого начал переговоры с другими издателями. Первым был Jonathan Cape. Все шло хорошо до того самого момента, пока не вмешалось Министерство информации, устами некого Питера Смоллетта предупредившее о нежелательности подобного рода издания. И вот Оруэлл получает письмо от редакторов Кейпа с удивительным рассуждением: мол, нехорошо, что автор вывел коммунистов свиньями, особенно если взять в расчет чувствительность русских.
В его списке было еще издательство Faber & Faber, там директором работал Томас Стернз Элиот, великий поэт, истинный антикоммунист и знакомый Оруэлла. Элиот ответил еще загадочнее: книга всем хороша, но публиковать ее может лишь тот, кто разделяет взгляды троцкистов. Подразумевалось, что издательство Faber & Faber предельно далеко от этого политического течения, впрочем, как и сам Т. С. Элиот. И то и другое было правдой, а правду Оруэлл уважал. Примерно в то же самое время он написал довольно критическую рецензию на элиотовские «Четыре квартета». Замечу, что обе мелкие неприятности не помешали двум авторам иногда встречаться за стаканчиком. И еще одно важное обстоятельство: тот самый Питер Смоллетт из Министерства информации был на самом деле советским шпионом, одним из немалого количества внедренных в свое время в высшие слои британского общества. Вообще же вся эта история с позорной самоцензурой британских издательств поучительна – она не только многое говорит о политических настроениях того времени, она объясняет и все более желчный и разочарованный (и все более антикоммунистический) тон публицистики Оруэлла 1944–1945 годов.
Наконец Фредерик Варбург публикует «Скотный двор», несмотря на неофициальное давление Министерства информации – а также несмотря на дефицит бумаги, этот бич британского книгоиздания скупых военных и послевоенных лет. Поиски издателя книги заняли год. За этот год Джордж Оруэлл овдовел; пока он писал военные корреспонденции из Франции, Айлин умерла во время операции под ножом хирурга. Оруэлл вернулся в Лондон через две недели после капитуляции Германии и оказался в ситуации, когда – уже в который раз – приходилось заново обустраивать жизнь. На руках у него был годовалый ребенок, собственное здоровье внушало серьезные опасения, денег, как обычно, не хватало. Публикация «Скотного двора» решила последнюю из вышеперечисленных проблем. В первый месяц продаж разошлось четыре с половиной тысячи экземпляров, после, до конца года – больше десяти тысяч; вообще же при жизни Оруэлла доходы от книги составили двенадцать тысяч фунтов, а это почтенная в то время сумма. Слабое здоровье оказалось опаснее – туберкулез свел писателя в могилу через четыре года и пять месяцев после публикации «Скотного двора». В каком-то смысле Джорджу Оруэллу очень не повезло – предыдущие книги не снискали ему славы, а пришедшая со «Скотным