— Как-то мне не по себе с ними, или им со мной, — объяснила девушка. И спросила: — А вы куда идете?
— Просто обхожу территорию, — соврал он, — так полагается. Не возражаете, если мы вместе пойдем?
Елизавета пожала плечами.
— Следователи больше не приезжали? — поинтересовался Николай.
Девушка молча покачала головой.
— А вы сами ничего больше не вспомнили?
— Нет.
— Какая хорошая собачка, — перевел разговор на другую тему участковый, — даже не верится, что она может кого-то укусить.
— Она очень добрая, но когда живешь на улице, поневоле становишься злой. Ведь ей надо было и пропитание себе добывать, и бороться за жизнь…
— Я тоже в детстве мечтал завести себе овчарку, дрессировать ее, чтобы потом вместе пойти в пограничные войска. Но отец погиб, да и мне уже не до собаки было: школа, спортивная секция, а еще я на почте работал, газеты и письма разносил. А сейчас завел бы овчарку. Вот сын подрастет немного, и тогда точно возьмем с Леной щенка.
— Хорошее дело, — одобрила Романова.
— Да-а, — вспомнил Францев, — а что это у вас в паспорте просроченная регистрация?
— В каком смысле? — удивилась Елизавета.
— По указанному в вашем паспорте адресу вы не зарегистрированы.
— А я и не знала. Просто это была наша квартира. Потом мы ее продали. Новой не приобрели. Я, мама и бабушка мыкались по съемным квартирам и комнатам. А там как зарегистрируешься?
— Можно было у родственников или у друзей.
— Если они есть, — согласила девушка. — А у нас не было никого. Да и время такое было, когда каждый за себя. А сейчас я хотела здесь зарегистрироваться… То есть мы с Эдиком этого хотели, но все недосуг было съездить в паспортный стол. Кто же знал, что с Эдиком такое несчастье случится?
— Это не несчастье, это преступление, — уточнил Николай. — Кстати, не подумали о том, кто мог его совершить?
— Даже не представляю, Эдуард считал, что у него не было врагов. Я даже думаю, что его перепутали с кем-то. А может, какой-нибудь маньяк на него напал?
— Убийца ударил его сзади, то есть находился в салоне его автомобиля, куда Дробышев его запустил.
— Может, убийца сам заскочил туда?
— Невозможно, потому что у «Нивы» две двери: вы же прекрасно это знаете.
— Ну да, — согласилась Елизавета.
— А с кем у него в поселке были неприязненные отношения?
— Так вы уже спрашивали об этом. Все об этом спрашивают. Устала говорить, что со всеми были нормальные отношения.
— А с вашим соседом Диденко?
— Так Диденко здесь бывает редко теперь. Он никого видеть не хочет: обвиняет всех в том, что никто не вступился за его жену, которую посадили за убийство.
— Никто ее не сажал. Она находится в следственном изоляторе, и если суд признает ее невиновной, в чем я сомневаюсь, то ее выпустят.
— Диденко утверждает, что ее непременно выпустят, и тогда они засудят всех, кто ее ложно обвинил.
— То есть меня, — догадался Францев. — Пускай так думает. Кстати, он и Эдуарда не очень-то привечал, был за что-то на него обижен. Но Дробышев все же встречался с ним.
— Эдик сходил к нему с бутылкой, и они посидели и поговорили. Диденко сказал, что его жена не имеет никакого отношения к убийству той девушки, в доме которой мы сейчас живем. То есть жили вместе с Эдуардом.
И она показала на дом, к которому они уже подошли.
— Какие у вас сейчас планы? — поинтересовался Николай.
Девушка молча пожала плечами и отвернулась.
Францев вернулся домой, где по-прежнему за столом сидел Карсавин и разглагольствовал.
— …одному, конечно, плохо. Не скучно, а просто плохо. Не поговорить… Хотя что такое разговор? Разговор — это обмен мыслями, мнениями. Мне в этом плане лучше, чем некоторым, потому что я свои мысли на бумагу выкладываю с тупой уверенностью, что кому-то это надо, что кто-то будет читать мои книги. А вот мой литературный агент говорит, что их почти никто не покупает сейчас. Нынешняя молодежь вообще читать не хочет.
— Зря вы так, — попыталась успокоить его Нина. — Когда мы организовали ваш творческий вечер в Доме культуры, половина зала была забита молодыми людьми.
— Половина зала забита? — усмехнулся писатель. — А вторая половина была не очень забита. Ладно, мой вечер еще не показатель моей полезности для общества. Вот сейчас весь день по всем каналам говорят об убийстве чиновника из мэрии. Если бы меня убили, то, может быть, сказали, а может быть, и нет — не такая уж важная новость.
— Прекратите! — не выдержала Нина.
— Но меня не убили, потому что писателя Карсавина не за что убивать — я не Пушкин, не Лермонтов и даже не Булгаков, на которого писали доносы литературные критики с призывом применить к литературному отщепенцу высшую меру социальной справедливости…
— Было такое? — не поверил Кудеяров.
— Было, — кивнул Иван Андреевич, — а потом все те же критики писали коллективные письма с осуждением сталинской тирании. А Сталин в свое время хотел отправить автора «Белой гвардии» на остров Капри, чтобы он там лечился от туберкулеза. А на Капри на даче Горького в это время блаженствовали Новиков-Прибой и Паустовский, у которых не было никакой чахотки…
Карсавин потянулся к бутылке «Хеннесси».
— Может, вам хватит? — робко сказала Нина.
Писатель задумался, потом посмотрел на вошедшего в гостиную Францева и кивнул.
— Хватит. Только последнюю рюмочку за помин души Сени Оборванцева. И все!
Он взял бутылку и наполнил свою рюмку, после чего посмотрел на Францева и Кудеярова.
— Не хотите?
Павел покачал головой, и вдруг до него дошло:
— Вы были знакомы с Оборванцевым? — спросил он удивленный.
— Ну как знаком? Виделись, но особого знакомства не было. Да это давно было, может, он меня и не помнил вовсе. Просто у меня в давние времена была поклонница одна… Небедная женщина, скажем так… Она даже хотела, чтобы у нас с ней что-нибудь было. Вот Сеня у нее и работал водилой… А с женщиной той у меня ничего не вышло, во-первых… — Иван Андреевич задумался, — не помню даже почему, а во-вторых, мы с ней расходились во взглядах на жизнь. А потом она каким-то образом получила итальянский паспорт и укатила туда — не на Капри, но в Италию. А Сеня каким-то образом стал депутатом городского законодательного собрания…
— У той вашей знакомой фамилия была случайно не Курицына?
Карсавин кивнул и тут же залпом опустошил свою рюмку. Занюхал тыльной стороной ладони и выдохнул. После чего произнес слегка изменившимся голосом:
— Жена Семена Оборванцева как раз дочка той самой дамы. Можно было бы сказать, что это совпадение, но это не совсем так. Поселок, как вы знаете, строился на кредитные средства, которые выделил банк покойного друга моего Ленечки Панютина… А банк ведь не мог вкладывать в бизнес собственные средства, а привлек инвестиции… Поскольку Леня тоже был знаком с той дамой… Если честно, то это он когда-то и познакомил меня с ней. Панютин позвонил ей в Милан, описал все красочно… Дамочка нашла деньги и поставила условие, что один из участков отойдет ей помимо доходов по инвестициям.
— А почему вы прежде об этом не рассказывали? — удивился Николай.
— А вы и не спрашивали.
— А как ваша подруга Татьяна Курицына оказалась в Италии?
— О, так вы все-таки знаете, о ком я говорил? — удивился Карсавин. — Она вышла замуж за какого то итальянского маразматика. Ей сорок, а ему за семьдесят. Она во Флоренции стояла в галерее Уффици и разглядывала картину «Крещение Христа»[8]. К ней подвалил какой-то пижон с крашеными волосами и говорит: «А у меня личный дизайнер одежды тоже Верроккьо». Как-то так они и познакомились. Потом вместе поехали в Милан, потом в Сан-Ремо на его виллу. Через какое-то время на своем «Феррари» разбился его единственный сын и наследник… А до того в море утонул единственный внук. Короче, там такой роман получается. «Сальто мортале»[9] просто отдыхает… Но Таня все время была рядом с несчастным старичком, в благодарность за это он на ней женился.
— И тоже утонул? — догадалась Лена и посмотрела на мужа.
Карсавин зачем-то тоже посмотрел на Францева.
— Нет, он не утонул, потому что такое уже случилось в сюжете. Ее муж упал с лестницы… точнее, с площадки второго этажа в гостиной своей виллы. Присел на перила, и голова у него закружилась… Парик с головы слетел, и он затылком о мраморную столешницу ударился. Возраст все-таки, а он еще выпил полтора литра бароло[10]. Короче говоря, Таня Курицына была очень несчастна. А потом еще выяснилось, что после мужа остались большие долги — тут уж, как вы понимаете, настоящее горе для вдовы. Но я ее не видел уже лет двадцать пять.
— С ее дочерью общаетесь?
— Раза два, в самом начале их проживания здесь, она кивнула мне при встрече, а потом решила, что я не стою ее внимания.
Писатель посмотрел на бутылку, но брать ее не стал.
— И вот еще что, — продолжил он, — мне кажется, что дочь Курицыной была знакома с Эдуардом. Делаю такой вывод, потому что видел их в Ветрогорске. Они стояли и беседовали. И разговор длился достаточно долго. Я заскочил в магазин за чем-то горячительным, а они стояли метрах в пяти-шести от входа и беседовали. Расстояние между ними было менее метра. Незнакомые люди так не сближаются. В магазине я пробыл минут десять, вышел и посмотрел в их сторону: они продолжали о чем-то болтать. Разговор был спокойный, без эмоций и размахивания рук. Я сел в свой автомобиль и укатил…
Карсавин протянул руку к бутылке, но Лена отодвинула ее.
— Хотя, — вспомнил вдруг писатель, — не таким уж спокойным был разговор. Эдик был раздраженным, говорил что-то вроде того: «Побойся бога, Беата, ты при чем здесь? За что себе пять миллионов хапнула… За какую работу? Тебе все мало? Не вернешь бабки — твой муж узнает про все твои похождения…»
— Так и сказал? — удивился Николай.