В этот день море было голубее и спокойнее, чем он мог себе когда-либо вообразить, а вода такая ласковая и чистая, что плавание в ней напоминало полет в воздухе; это было странное ощущение, и порою он спрашивал себя, не во сне ли это с ним происходит.
Примерно в полдень он спросил:
— Скажи, Ястреб, волшебники считаются с тем, что видят во сне?
Ястреб ловил рыбу и очень внимательно следил за леской. Спустя довольно долгое время он отозвался:
— Почему ты об этом спрашиваешь?
— Я хотел бы знать, есть ли в них хоть крупица правды.
— Конечно, есть.
— Могут ли они предсказывать будущее?
Но тут у мага клюнуло, и спустя десять минут, когда он втащил в лодку свой завтрак — великолепного серебристо-голубого морского окуня, он, похоже, уже совершенно забыл про этот вопрос.
Ближе к вечеру, когда путешественники лениво нежились под тентом, который натянули, чтобы найти хоть какое-то укрытие от беспощадного солнца, Аррен спросил:
— А что мы будем искать на Лорбанери?
— То, что мы ищем, — отвечал Ястреб.
— У нас на Энладе, — сказал Аррен спустя некоторое время, — рассказывают басню о мальчике, чьим школьным учителем был камень.
— А… — рассеянно отозвался маг и немного погодя спросил: — И чему же он учил?
— Не задавать вопросов.
Ястреб фыркнул, как бы подавляя смех, и сел.
— Отлично! — сказал он. — Хотя, если бы я действительно знал ответы на вопросы, я молчанию предпочел бы ораторское искусство. Вот, например, почему больше в городе Хорте не творится магия, точно так же, как и в Нарведуэне, а может быть, и по всем Просторам? Ведь именно это мы стараемся узнать, не так ли?
— Это.
— Ты знаешь старую пословицу: «Все законы меняются в Просторах»? Она пошла от моряков, но ее употребляют и волшебники, поскольку правила волшебства зависят от места. Заклинание, правильное на Роке, на Иффише может оказаться простым набором слов. Но на Архипелаге многие уже вообще не помнят Язык Созидания — а кое-где помнят, но не весь: здесь одно слово, там другое. И искусство плетения чар неразрывно связано с землей и водой, с ветром, с лучами солнца и с тем местом, где употребляют магию. Мне как-то пришлось заплыть на восток так далеко, что ни ветер, ни вода не внимали моим велениям, не зная своих истинных имен — а может быть, скорее всего это я их не знал. Ибо мир очень велик, и Открытое Море простирается во всех направлениях за пределы того, что мы знаем; кроме того, за нашим миром есть иные миры. Над этими безднами пространства и перед бесконечной протяженностью времени вряд ли, я думаю, есть хотя бы одно слово, которое везде и всегда хранило бы свой смысл и заключенную в нем силу; разве что таковым было Первое Слово, которое изрек Сегой, сотворивший все, или Последнее Слово, которое еще не было сказано и не будет сказано до тех пор, пока все сотворенное не станет небывшим… Так, даже внутри земель нашего Земноморья мы знаем такие маленькие острова, где все не так, как везде, где есть какие-то тайны и перемены. И таких островов больше всего в Южном Просторе; они нам почти неизвестны, и там множество неразгаданных тайн. Мало кто из волшебников Внутренних земель знаком с народами Юга. Они не очень-то радушно встречают волшебников, потому что имеют — как считается — некую собственную магию. Но все это так неясно и неопределенно, что ничего конкретного о магии Южных Просторов мы не знаем. Но, возможно, здесь вообще никогда как следует не знали искусства магии, потому что не вполне его понимали. Поэтому, если кто-то захочет разрушить магию на Юге, то ему это легко сделать, и она ослабеет здесь скорее, чем наше волшебство во Внутренних Странах. И вот мы уже слышим рассказы о неудачах магии на Юге. Потому что только благодаря дисциплине и наукам в наших свершениях есть и сила, и глубина; там же, где нет руководства, деяния людей мельчают, идут вразброд и совершаются впустую. Вот возьми ту толстую женщину с зеркалами — она утратила свое искусство и теперь считает, что никогда им не владела. Или Заяц — он жует свою хазию и думает, что зашел дальше, чем самый величайший из магов, тогда как на самом деле он просто уходит в поля сновидений и грез и там блуждает без дорог… Но где же то место, куда он так стремится? Что он ищет? Что это за сила, поглотившая его волшебство? Я считаю, что мы узнали в Хорте все, что могли там узнать, поэтому нам следует плыть дальше к югу, на Лорбанери и посмотреть, как обстоит дело с волшебством там — чтобы выяснить то, что мы должны выяснить… Ответил ли я на твой вопрос?
— Да, но…
— Тогда позволь камню хоть немного помолчать! — сказал маг.
И он сел возле мачты в желтоватой светящейся тени тента и начал разглядывать море на западе, в то время как лодка после полудня тихонько плыла на юг. Он сидел прямо и неподвижно. Час проходил за часом. Аррен пару раз спрыгнул за борт и поплавал, стараясь бесшумно соскальзывать в воду с кормы и держась у бортов лодки, потому что ему не хотелось бы пересекать ту линию, по которой был устремлен темный взгляд, смотревший поверх моря на запад, в одну точку, которая, казалось, была далеко за светлой линией горизонта, за голубой толщей воздуха, вообще где-то за пределами света…
Наконец Ястреб нарушил безмолвие и заговорил, произнося за один раз не более одного слова. Воспитание, полученное Арреном, научило его быстро чувствовать настроение, которое маскировалось учтивостью или скрытностью; и он понял, как тяжело на сердце у его спутника. Он не стал больше ни о чем спрашивать, и лишь к вечеру сказал:
— Если я немного спою, это не помешает твоим раздумьям?
Ястреб отвечал, принуждая себя пошутить:
— Это зависит от того, что ты будешь петь.
Аррен сел, прислонившись спиною к мачте, и запел. Голос его уже утратил детскую звонкость и нежность, какая была в нем много лет назад, когда учитель музыки давал ему уроки во дворце в Бериле, аккомпанируя на большой арфе; теперь высокие ноты звучали у него сипло, а низкие приобрели тембр виолы, темный и чистый. Он пел «Плач о Белом Волшебнике», песню, которую сложила Эльфарран, когда она узнала о смерти Морреда и ждала своей гибели. Эту песню вспоминали редко, только в самые грустные минуты. Ястреб вслушивался в юный голос, который звучал сильно, уверенно и печально на огромном просторе между красным небом и морем, и слезы текли по его щекам, слепя глаза.
Закончив песню, Аррен какое-то время сидел безмолвно; потом он начал песню покороче, более светлого настроения, мягче, которая, по мере того, как надвигалась ночь, как бы зачаровывала безмерное однообразие безветренного воздуха, вздымающегося моря и слабеющего света.
Когда Аррен закончил пение, все стихло, ветер замер, волны были едва заметны, дерево и веревки почти не скрипели. Море притихло, и над ним одна за другой зажигались звезды. Затем на юге ослепительно-ярко вспыхнул какой-то желтоватый свет и рассыпал по воде настоящий ливень золотых искр и отблесков.
— Гляди! — крикнул Аррен. — Маяк! — И, спустя минуту, спросил: — А может быть, это звезда?
Ястреб какое-то время глядел в ту сторону и наконец сказал:
— Я думаю, что это должна быть звезда Гобадрон. Ее можно увидеть только в Южном Просторе. По-нашему Гобадрон означает «корона». Курремкармерук учил нас, что, плывя все дальше и дальше к югу, в конце концов увидишь, как из-за горизонта появятся одна за другой еще восемь звезд, расположенных ниже Гобадрона; все вместе они составляют большое, великолепное созвездие; как говорят некоторые, оно похоже на бегущего человека, другие утверждают, что оно изображает руну Агнен. Руну Завершения.
Они наблюдали, как звезда поднимается над беспокойным морским горизонтом, изливая на море ровный и яркий свет.
— Ты пел песню Эльфарран, — сказал Ястреб, — пел так, будто сам чувствовал ее горе — и меня заставил тоже чувствовать его. Изо всех преданий Земноморья легенда об Эльфарран трогала меня больше всего. Великая смелость Морреда против безнадежности; Серриад, добрый король, родившийся на свет вопреки этой безнадежности. И она, Эльфарран. Когда я совершил величайшее зло всей моей жизни, меня толкнули на этот поступок мечты о ее красоте. И тогда я увидел ее — да-да, на одно мгновение, но я увидел Эльфарран.
Холодная дрожь пробежала по спине Аррена. Он сглотнул и сидел в безмолвии, глядя на великолепную, зловещую, желтоватую, как топаз, звезду.
— Кого из героев ты чтишь более других? — спросил маг. И Аррен ответил:
— Эррет-Акбе.
— Он и в самом деле самый великий из них.
— Но я не перестаю думать о его смерти: один, в битве с драконом Ормом на берегу Селидора. Он мог бы править всем Земноморьем, но вместо этого выбрал такую участь.
Маг не ответил. Какое-то время каждый думал о своем. Потом Аррен спросил, по-прежнему не отрывая глаз от желтого Гобадрона:
— Значит, это правда, что мертвых можно вернуть в жизнь при помощи магического искусства?
— Их можно вызывать назад, к жизни, — сказал маг.
— Но это делалось когда-нибудь? И как это делается?
Спутнику, похоже, не очень хотелось отвечать на этот вопрос.
— При помощи заклинаний Призывания, — сказал он и нахмурился, или сморщился как от боли. Аррен уже подумал, что он больше ничего не скажет, но тот вскоре продолжил: — Такие Заклинания содержатся в Книге Палнской Науки. Учитель Призывания на Роке не учит, как пользоваться этим знанием. Его применяют очень редко, и в любом случае результат бывает ужасным, и я считаю, что такой поступок не свидетельствует о благоразумии того, кто его совершает. Эти великие заклинания были созданы Серым Магом с Пална тысячу лет назад. Он призывал к себе души усопших героев и магов, даже самого Эррет-Акбе, ради того, чтобы они давали советы властителям Пална в делах войн и правления.
— И что из этого получилось?
— Советы мертвых не могут быть полезны живым. Для Пална наступили недобрые времена. Серого Мага изгнали, он умер безымянным.
Маг говорил неохотно, но говорил так, будто чувствовал, что Аррен имеет право на ответ. И Аррен настаивал: