— Значит, теперь никто не применяет эти заклинания?
— Я знал только одного человека, кто свободно пользовался ими.
— Кто это был?
— Он жил в Хавноре. Его считали простым колдуном, но по прирожденной силе он был великим магом. Он зарабатывал деньги своим искусством, показывая каждому, кто платил, любую душу, какую ни попроси. Он показывал людям умерших жен, мужей или детей, наполняя свой дом беспокойными призраками былых столетий, главным образом прекрасных женщин, живших в эпоху королей. Я видел, как он призвал из Сухой Земли моего учителя, который был Верховным Магом в дни моей молодости — Неммерле. Призвал для забавы, чтобы поразвлечь праздных. И великая душа явилась на его зов, как пес, которого кликнул хозяин. Я очень разозлился и бросил ему вызов. Тогда я еще не был Верховным Магом. Я сказал ему: «Ты принуждаешь мертвых являться к тебе домой. Хочешь пойти со мной в их дом?» И я заставил его пойти туда, хотя он сопротивлялся изо всех сил, и менял свое обличье, и громко плакал во тьме.
— Так ты убил его? — прошептал Аррен, захваченный этой историей.
— Нет! Я заставил его следовать за мною, а потом он со мною же и вернулся. Но он был напуган. Тот, кто с такой легкостью призывал к себе мертвых, оказывается, боялся смерти больше, чем все люди, которых я знал. У каменной стены… Но я уже рассказываю тебе больше, чем надлежит знать новичку. А ты ведь даже и не новичок в нашем искусстве. — Сквозь сумерки темные глаза мага глядели прямо в глаза Аррену, приводя мальчика в замешательство. — Впрочем, это неважно, — сказал Верховный Маг. — Так вот, там есть каменная стена, в одном месте возле ручья. Умирая, души переходят через стену, а живой человек может переправиться через нее и вернуться назад, если знает дорогу… Так вот, возле каменной стены тот человек припал к земле, плакал и кричал. Я заставил его идти дальше. От его страха меня мутило, и я впал в ярость. Я, конечно, должен был понимать, что поступаю дурно, потому что мною овладели гнев и тщеславие. Он был силен, а я хотел доказать ему, что еще сильнее.
— А что он делал потом — после того, как вы вернулись?
— Раболепно пресмыкался и клялся, что никогда больше не воспользуется Палнской Наукой, целовал мне руки; но наверняка убил бы меня, если бы посмел.
— Что с ним стало?
— Он отбыл с Хавнора куда-то на запад — может быть, на Палн. Больше я ничего не слышал о нем. Я увидел его много лет спустя, совсем седого, хотя и проворного, длиннорукого, похожего на кулачного борца. Сейчас он наверняка уже умер. Я не могу припомнить даже его имени.
— Его истинного имени?
— Ну, нет, — это я вспомню. — И, помолчав, он сказал через промежуток времени, равный трем ударам сердца: — На Хавноре его звали Коб. — При этом голос мага изменился, стал каким-то осторожным и озабоченным. Стало слишком темно, так что трудно было разглядеть выражение его лица. Аррен увидел, что Ястреб отвернулся и смотрит на желтую звезду, которая теперь поднялась выше и стояла над волнами, образуя на поверхности моря разорванную золотую тропку, тоненькую, как паутинка. Аррен невольно содрогнулся, потому что Коб означало «паук». Спустя некоторое время маг добавил: — Такое, Аррен, случается не только во сне: мы вдруг сталкиваемся с чем-то, чего не знаем, а на самом деле просто давно забыли. И говорим об этом как о ерунде, просто не понимая смысла и важности происходящего…
6. Лорбанери
расстояния в десять миль из залитого солнцем моря Лорбанери выглядел зеленым-зеленым, как мох на краю фонтана. Вблизи эта зелень превращалась в листву, стволы деревьев, темные дороги, дома, людей, пыль — и во все прочее, что должно быть на населенном острове. Однако и вблизи остров оказался зеленым: ибо каждый акр его, на котором не стояло строений или дорог, был засажен невысокими, кудрявыми деревьями шелковицы, листья которой использовали как корм маленьких червячков, вырабатывающих шелк. Этот шелк потом сматывали, пряли и ткали, и этим ремеслом занимались все жители острова: и мужчины, и женщины, и дети. В сумерках по воздуху порхали маленькие летучие мыши, которые питались шелковичными червячками. Они пожирали много, но шелкоделы их терпели и не убивали, потому что убийство серокрылых мышей считалось дурным предзнаменованием. Старики говорили, что если уж люди живут за счет этих червячков, то и маленькие летучие мыши тоже имеют на это право.
Дома на острове выглядели забавно: с маленькими окошками, сделанными вкривь и вкось; с крышами, покрытыми настилом из веточек шелковицы, зелеными от мхов и лишайников. Раньше это был богатый, процветающий остров, как все острова Южного Простора, что сразу бросалось в глаза по хорошо выкрашенным и богато обставленным домам, по огромным прядильным колесам в сельских хижинах, по ткацким станкам в мастерских, даже по каменному пирсу у маленькой гавани в Сосаре, где обычно стояли на причале несколько торговых галер. Но сейчас в гавани не было ни одной галеры, краска на стенах домов облупилась, мебель и прочая обстановка в домах выглядела далеко не новой, прялки и ткацкие станы молчали, покрытые пылью, а паутина тянулась от педали к педали, от нитей основы до рамы.
— Колдуны? — переспросил мэр деревни Сосара, приземистый человек с лицом твердым и коричневым, как подошвы его босых ног. — Нет на Лорбанери колдунов. И не было.
— Кто бы мог подумать! — восхищенно сказал Ястреб.
Он сидел вместе с восемью или девятью поселянами и пил вино из ягод шелковицы — слабое и отдающее горечью. Ему пришлось сказать, будто он прибыл в Южный Простор искать эмалевый камень, но Ястреб не стал менять ни свой облик, ни своего спутника; хотя Аррен, как обычно, оставил меч спрятанным в лодке, а волшебник, взяв с собою жезл, превратил его в палочку из слоновой кости, которую сунул себе за пазуху. Поселяне поначалу казались угрюмыми; их замкнутые, даже враждебные лица выражали готовность в любой момент отвернуться и прекратить разговор; лишь находчивость и властный вид Ястреба заставили их, ворча, принять участие в беседе.
— У вас, наверно, живут удивительные умельцы по уходу за деревьями, — заговорил он снова. — Что они делают с садами, когда бывают заморозки?
— Ничего, — сказал какой-то тощий мужичок с другого конца скамейки.
Они все сидели в один ряд, спинами к стене трактира, под навесом крыши. Обильный, но тихий апрельский дождь лил свои струи на землю возле их босых ступней.
— Бояться надо дождей, а не заморозков, — сказал мэр. — От них загнивают коконы. Ни один человек не может остановить дождь. И никогда не мог.
Он явно был воинственно настроен против колдунов и колдовства; но кое-кто из присутствующих, похоже, вспоминал о волшебниках с грустью.
— Раньше в эту пору здесь никогда не шли дожди, — заметил один. — Когда тот старик был жив.
— Кто? Старина Мильди? Да, его уже нет в живых. Он умер, — сказал мэр.
— Его обычно звали Садовником, — сказал тощий мужичок.
— Да, он был Садовником, — откликнулся другой.
После этого на них, как дождь, пало молчание.
Аррен сидел в трактире у окна. Он нашел старую лютню, висевшую на стене — трехструнную лютню с длинной шеей, на какой обычно играли на Острове Шелка, — и теперь он потихоньку наигрывал, пытаясь извлечь мелодию из незнакомого инструмента. Звуки были чуть громче, чем мягкий шум дождя, падающего на крышу.
— На рынке в городе Хорте, — возобновил разговор Ястреб, — я видел материю, которую продавали как шелк с Лорбанери. — Она и впрямь была шелком, но не с Лорбанери.
— В этот сезон нам пришлось плохо, — сказал тощий мужичок. — И так уже не первый год. Четыре года, да, нынче будет уже четыре года, как началась эта напасть.
— Да нет, будет уже пять лет, с кануна Красных Дней, — самодовольно заявил какой-то старик. — Как раз с тех пор, как умер старина Мильди, да, помер, а мы с ним, почитай, ровесники. И было это как раз на Красные Дни.
— Из-за нехватки товара приходится поднимать цены, — сказал мэр. — Теперь за один рулон полутонкого синего цвета шелка нам приходится брать столько, сколько раньше мы брали за три.
— Э, нам еще надо получить эту цену. Где корабли? Да и голубая краска поддельная, — возразил тощий мужичок, и после этой реплики последовала получасовая дискуссия относительно качества голубой краски, употребляемой в одной большой мастерской.
— Кто делает краски? — спросил Ястреб, возбудив тем самым новые споры и разоблачения. В конце концов порешили, что раньше весь процесс крашения контролировала одна семья, которая, как выяснилось, претендовала на то, что состоит из волшебников; но если они и впрямь были волшебниками, то теперь утратили свое искусство, которым уже никто не владеет; так, по крайней мере, очень раздраженно заявил тощий мужичок. И все они — исключая мэра — согласились, что знаменитые прежде голубые шелка Лорбанери и несравненный малиновый «драконов огонь», из которых шили платья королевы Хавнора, теперь далеко не те, что прежде. Чего-то в них уже нет. Виной тому дожди, которые принялись идти не вовремя, или краски, или мастера, очищающие краски.
— Или глаза, — не преминул вставить тощий мужик, — или олухи, которые не в состоянии отличить настоящую глазурь от голубой грязи.
И, сказав это, он гневно горящими глазами глянул на мэра. Тот не принял вызова, и все снова замолчали.
Слабенькое винцо, казалось, лишь делало их настроение более кислым, и чем дольше они сидели, тем тоскливее становились их лица. Теперь не слышалось ни звука, кроме шелеста дождя в садах долины да шепота моря внизу, в конце улицы; в тон этим звукам тихонько бренчала лютня в темноте за дверью трактира.
— А этот похожий на девушку паренек может петь? — спросил мэр.
— Ну да, он умеет петь, — сказал маг. — Аррен, мальчик мой, спой нам что-нибудь.
— Я не могу добиться от этой лютни ничего, кроме минорного лада, — произнес с улыбкой Аррен, выглянув в окно. — Ей хочется плакать. Что вам угодно послушать, дорогие хозяева?