— А я могу открыть тебе одну тайну, — сказала она. Теперь она выпрямилась и встала к нему лицом, и в ее голосе и осанке проглянуло былое достоинство. — Я не хочу жить и жить вечно. Я бы предпочла вернуть имена вещей. Но они ушли. Их больше нет. Имена больше не имеют никакого значения. Больше нет никаких тайн. Хочешь знать мое имя? — Ее глаза загорелись огнем, кулаки сжались, она наклонилась к нему и прошептала: — Меня зовут Акарен. — Потом громко завизжала: — Акарен! Акарен! Мое имя — Акарен! Теперь все знают мое тайное имя, мое истинное имя, и нет больше тайн, и нет истины, и нет смерти… смерти… смерти… смерти…
Она выкрикивала это слово с рыданием, и с губ ее стекала слюна.
— Успокойся, Акарен!
Она сразу стихла. Слезы текли по ее лицу, грязному и мокрому; а пряди неубранных волос прилипли к щекам.
Ястреб взял в ладони это сморщенное, заплаканное, грязное лицо и очень легко и нежно поцеловал ее в глаза. Она стояла не шевелясь, закрыв глаза. Тогда он коснулся губами ее уха и сказал что-то на Древнем Языке, потом еще раз поцеловал ее и отпустил.
Она открыла глаза, какое-то время глядела на него задумчивым, вопрошающе-удивленным взглядом. Так смотрит на мать новорожденное дитя — и так смотрит мать на ребенка. Потом медленно повернулась и пошла, вошла в дверь и закрыла за собой: все это она проделала в молчании, и пока они могли ее видеть, на лице ее сохранялось все то же задумчиво-удивленное выражение.
Так же молча маг повернулся и направился назад, к дороге, а вслед за ним и Аррен. Он не осмеливался задавать вопросы. Вскоре маг остановился посреди погибшего сада и сказал:
— Я вынул из нее имя и дал ей новое. И поэтому она чувствует себя примерно как только что родившаяся — или рожденная заново. Больше ей ничем нельзя помочь и не на что надеяться.
Голос у него был напряженный и какой-то сдавленный.
— Она была женщиной, наделенной истинной силой, — продолжал он. — Не просто колдунья или изготовительница всяких зелий, но женщина, владеющая знаниями и искусством и использующая их для сотворения красоты. Честная, гордая и благородная женщина. Ее искусство было ее жизнью. И вдруг все ушло и ничего не осталось. — Он резко отвернулся и пошел прочь между рядами деревьев, остановился под яблоней и постоял некоторое время возле ствола, спиной к Аррену.
Аррен ждал его под горячим солнцем в редкой тени, отбрасываемой листьями. Он понимал, что Ястреб пристыжен тем, что, поделившись с Арреном своими чувствами, он возложил на плечи юноши излишнее бремя; и действительно, мальчик не знал, что ему сказать или сделать. Но в душе он разделял горе своего спутника, правда, теперь уже не чувствуя к нему того пылкого обожания, что вначале, но мучительно сострадая ему, как будто между ними возникла сокровенная связь, соединившая их нерушимыми узами. Ибо теперь он начал понимать, что любовь в значительной мере есть сопереживание, без которого она поверхностна, неполна и недолговечна.
Вскоре Ястреб вернулся к нему через зеленую тень сада. Не говоря ни слова, они пошли дальше рука об руку. Стало жарко, недавний ночной дождь высох на листьях и впитался в землю; пыль поднималась над дорогой из-под их ног. Начало дня показалось Аррену тоскливым и скучным, как будто зараженным ночными сновидениями; теперь же он испытывал удовольствие от солнечного жара и облегчение, когда дорога шла в тени; ему было приятно, что можно вот так просто идти и идти, не утруждая себя раздумьями и недобрыми предчувствиями о том, что ждет их там, куда они направляются.
Это было очень кстати, потому что там они ничего не добились. Все послеполуденное время они разговаривали с людьми, добывающими в карьере земляные краски, а затем торговались из-за нескольких камешков, которые будто бы и являются пресловутым эмалевым камнем. Когда они тащились назад к Сосаре под вечерним солнцем, словно придавившим невидимой тяжестью их головы и шеи, Ястреб сказал:
— Это всего-навсего голубой малахит; но мне кажется, что ни здесь, ни в Сосаре никто не видит разницы.
— Они тут все какие-то странные, — отозвался Аррен. — У них, похоже, все так: они нигде и ни в чем не видят разницы. Об этом вчера вечером тот мужичок сказал старосте: «Ты не можешь отличить настоящую лазурь от голубой грязи»… Они жалуются на скверные времена, но не знают, когда эти скверные времена начались. Они говорят, что их работа превратилась в дрянную подделку, но ничего не делают, чтобы исправить положение; они даже не видят разницы между ремесленником и творцом наговоров, между простой ловкостью рук и искусством магии. Похоже на то, что у них в головах что-то испортилось — то самое, чем они различают рисунки и оттенки красок. Будто для них все в мире теперь одного цвета — грязно-серого.
— Ну да, — задумчиво согласился маг. Какое-то время он упрямо тащился по пыли, свесив голову и ссутулив плечи, похожий на нахохлившегося ястреба; хоть он и был низкорослым, но шел размашистыми шагами. — Так чего же, по-твоему, им не хватает? — спросил он немного погодя.
И Аррен ответил тут же, без раздумий:
— Радости жизни.
— Ну да, — сказал Ястреб, выслушав суждение Аррена и подумав над ним. — Я рад, — произнес он наконец, — что ты, мальчик, можешь думать за меня. Я устал и совершенно отупел. С самого утра мне как-то неможется от жары — с тех пор, как мы говорили с женщиной, прежде имевшей имя Акарен. Мне не нравятся ни пустота, ни разрушение. И я не люблю наживать врагов. И если уж мне обязательно надо иметь врага, то я не хотел бы искать его сам, чтобы сойтись в бою. А если и стоит за чем-то охотиться, то лучше уж за сокровищем, а не за каким-нибудь отвратительным существом…
— Или врагом, господин мой? — спросил Аррен.
Ястреб кивнул.
— Ты имеешь в виду того, о ком она говорила — Великого Человека, Короля Теней?
Ястреб кивнул снова.
— Да, так я теперь считаю, — сказал он. — Я думаю, что нам следует отыскать не только зловещее место, но и страшную личность. Ту, от которой исходит зло, от которой пришла на остров беда: утрата мастерства и гордости, безрадостность и опустошенность. Все это дело чьей-то злой воли. Но я уверен, дух той злой воли даже не заглядывал сюда и не подозревал ни о существовании Акарен, ни о Лорбанери. Мы видим только обломки крушения, как если бы следовали по горному склону вслед за каретой беглеца, которую подхватила и потащила горная лавина…
— А не может ли она — Акарен — рассказать тебе еще что-нибудь про этого врага: кто он, откуда, где его искать и что он собою представляет?
— Не надо сейчас об этом, мальчик, — попросил маг тихо и как-то печально. — Не сомневайся — она могла бы рассказать. Ибо даже в своем безумии, даже утратив силу, она не забыла, что была волшебницей. Но я не хотел бы принуждать ее отвечать мне. Это для нее слишком мучительно.
И он пошел дальше, так же понурив голову и чуть ссутулив плечи, как будто сам, испытывая невыносимую боль, спешит поскорее избавиться от нее.
Аррен обернулся, услыхав позади себя на дороге чью-то шаркающую походку. Незнакомый мужчина бежал вслед за ними на заметном расстоянии, но быстро нагоняя. Поднятая им дорожная пыль и его жесткие, как проволока, длинные, всклокоченные волосы, подсвеченные сзади заходящим солнцем, образовывали вокруг головы как бы красный ореол; а отбрасываемая им длинная тень делала причудливые скачки от ствола к стволу в островках садов, жмущихся к дороге.
— Послушайте! — кричал он. — Постойте! Я нашел ее! Нашел!
Он нагнал их. Рука Аррена сначала потянулась к пустому месту на поясе, где должна была находиться рукоять меча, и, не найдя ее, сжалась в кулак — на это ушло полсекунды. Насупившись, он решительно двинулся наперерез незнакомцу. Тот был на целую голову выше Ястреба, широкоплеч и дюж, хотя сейчас совсем задыхался от бега. Оказалось, что глаза у него дикие и весь он дрожит как в горячке, словом, это был настоящий безумец.
— Я нашел! Нашел! — продолжал он вопить, пока Аррен, пытаясь остановить, надвигался на него, приняв угрожающую позу и сурово вопрошая:
— Чего тебе надо?
Незнакомец так и этак пытался обойти его и стать рядом с Ястребом, но Аррен снова и снова заслонял волшебника.
— Ты — здешний Красильщик, — сказал ему Ястреб.
Тут Аррен понял, что вел себя как дурак, пытаясь защитить своего спутника, который, как оказалось, совсем не хотел, чтобы его защищали. Тогда юноша отступил в сторону, на обочину дороги, тем более что и незнакомец, услыхав третье слово, сказанное Ястребом, вдруг перестал задыхаться и молотить по воздуху тяжеленными, запачканными несмываемой краской кулачищами. В его глазах вроде бы прояснилось, и он совсем осмысленно глянул на Ястреба и кивнул.
— Я был Красильщиком, — сказал он. — Теперь — нет.
Затем как-то искоса глянул на Ястреба и ухмыльнулся, тряхнув головой, покрытой копной запыленных рыжих волос.
— Ты вынул из моей матери ее имя, — сказал он. — Теперь я не узнаю ее, а она — меня. Она еще любит меня, но теперь бросит. Умрет.
При этих словах сердце Аррена сжалось, но, глянув на Ястреба, он увидел, что тот отрицательно покачал головой.
— Нет, нет, — сказал Ястреб. — Не умрет.
— Сейчас — нет. Но все равно умрет.
— Да. Потому что она живая, — согласился маг.
Красильщик глядел на него с минуту, как будто эти слова поставили его в тупик, а потом двинулся на него горой и, набычившись, схватил за плечи. Сделано это было так внезапно, что Аррен не успел загородить Ястреба, хотя подскочил так быстро, что услышал слова, которые Красильщик шептал прямо на ухо магу:
— Я видел ту дыру в темноте. Там стоял Король. Он следил за миром и правил им. В руках у него был огонек, маленькая свечка. Он дунул на нее, и она погасла. Дунул еще раз — и она загорелась! Понимаешь — загорелась!
Ястреб не протестовал, когда его схватили за плечи и начали шептать на ухо. Он только спросил:
— Где ты был, когда видел это?
— В постели.
— Спал?
— Нет.
— Через стену?