Наблюдая за звездами, Аррен уснул.
Когда он проснулся на утренней заре, «Зоркую» уже отнесло довольно далеко от Обехола. Туман окутывал берега, скрывая весь остров, кроме остроконечных горных вершин; дальше к югу он понемногу редел, превращаясь в фиолетовую дымку над водой, которая приглушала блеск последних звезд.
Он посмотрел на своего спутника. Ястреб дышал неровно; как будто боль, мучившая его во сне, пыталась и не могла прорваться наружу. Лицо его в холодном утреннем свете, не дающем теней, выглядело осунувшимся и старым. Глядя на него, Аррен видел перед собой человека, лишившегося своей мощи, не сохранившего ни крупицы волшебной магии, ни телесных сил, ни молодости — ничего. Он не спас Собри, не смог даже отвести чуть в сторону от себя летящее в него копье. Маг завел их в опасное место, но не спас. Собри был мертв, и сам Ястреб умирал, а вскоре умрет и Аррен. И все по вине этого человека; и все напрасно.
Так Аррен глядел на него ясными глазами безнадежного отчаяния — и не видел ничего.
В его памяти не шевельнулось даже мимолетного воспоминания о фонтане под ясенем, о волшебном свете, вспыхнувшем в тумане на работорговом судне, или о погибающем саде вокруг дома Красильщиков. Не пробудились в нем ни былая гордость, ни упорство воли. Он наблюдал за тем, как разгорается заря над спокойным морем, там, где вздымались низкие длинные волны цвета бледного аметиста — и все это казалось ему похожим на сон, блеклым, лишенным крепости и энергии реальности. И в безднах сна, и в безднах моря не было ничего — лишь зияющий провал, пустота. Нет, даже бездны не было.
А лодка продолжала продвигаться вперед, медленно, рывками, подчиняясь переменчивому настроению ветра. Позади чернели на фоне встающего солнца съежившиеся горы Обехола; с той стороны налетал ветер, унося лодку прочь от острова, от всех земель, от мира, в открытое море.
8. Дети Открытого Моря
лиже к середине того дня Ястреб зашевелился и попросил воды. Напившись, он спросил:
— Куда мы плывем?
Парус над головой был туго натянут, и лодка неслась как ласточка, ныряя на длинных волнах.
— На запад, а может, на северо-запад.
— Мне холодно, — сказал Ястреб.
А ведь солнце палило немилосердно, наполняя лодку липкой жарой.
Аррен ничего не ответил.
— Постарайся держать курс прямо на запад, — сказал Ястреб. — К западу от Обехола есть остров Веллогия. К нему надо пристать. Нам нужна вода.
Мальчик поглядел вперед, поверх пустынного моря.
— В чем дело, Аррен?
Он молчал.
Ястреб попытался сесть, но у него ничего не получилось; он попробовал дотянуться до жезла, который лежал в ящике со снаряжением, но не смог; а когда он хотел еще что-то сказать, слова застряли на его запекшихся губах. Кровь снова потекла из раны под промокшей насквозь и ссохшейся в корку повязкой, и по темной коже на груди побежала тоненькая алая паутинка. Он резко вздохнул и закрыл глаза.
Аррен глядел на него, но ничего не испытывал. Однако это продолжалось недолго. Пройдя вперед, он снова скорчился на носу, бесцельно глядя туда, куда несло лодку. Во рту все пересохло. Ветер с востока, который теперь все время дул над открытым морем, был сухим, как ветер пустыни. В их бочонке осталось всего две или три пинты воды; Аррен берег ее для Ястреба; ему даже в голову не приходило, что он может тоже отпить глоток этой воды. Он пристроил удочки, ибо узнал, с тех пор как они покинули Лорбанери, что сырая рыба равно утоляет и голод и жажду; но на удочки здесь ничего не попадалось. Хотя это уже не имело значения. Лодку несло куда-то вперед по пустынному морю, а над ней очень медленно, но в конечном счете выигрывая гонку, в небесном просторе двигалось солнце — тоже с востока на запад.
Один раз Аррену показалось, что он увидел на юге голубую вершину; это могла быть земля или облако; но лодку в течение многих часов несло на северо-запад. Он даже не пытался маневрировать, менять галсы или управлять парусом, предоставляя лодке плыть куда ей угодно. Земля могла оказаться реальностью или миражом — это не имело никакого значения. Для него это бескрайнее яростное великолепие ветра, света и океана казалось скучным и фальшивым.
Спускалась тьма, потом наступал рассвет, и снова тьма, и снова рассвет, как мерные удары барабана по туго натянутому полотнищу неба.
Опустив руку за борт лодки, Аррен чертил по воде. На какое-то мгновение он увидел это ярко и живо: его рука, бледно-зеленоватая, под живой водой. Юноша нагнулся и слизал капли с пальцев. Вода оказалась горько-соленой и больно обожгла запекшиеся губы, поэтому больше он так не делал. Потом его начало мутить, он согнулся над водой, его рвало, но лишь немного желчи из пустого желудка обожгло ему горло. Вода кончилась, нечем было поить Ястреба, и он боялся подойти к нему. Аррен лег на дно, дрожа от озноба, хотя понимал, что стоит жара. Все было безмолвным, сухим и нестерпимо ярким — ужасно ярким. Он прикрыл глаза рукой, чтобы не видеть света.
…Их было трое, и они стояли в лодке, тонкие как былинки, угловатые, сероглазые, похожие на каких-то странных журавлей или цапель. Они говорили тоненькими и звонкими птичьими голосами. Он не понимал, что они говорят. Один встал возле него на колени, держа в руке какой-то темный пузырь и чем-то капая оттуда в рот Аррену. Это была вода. Аррен жадно пил, поперхнулся и начал пить снова, пока не выпил все содержимое сосуда. Тогда он огляделся и с трудом поднялся на ноги, пробормотав:
— Где… где он?
На «Зоркой» рядом с ним находились только эти трое чужих худощавых мужчин. Они глядели на него, не понимая, чего он хочет.
— Другой человек, — прохрипел он. Его ободранное горло и спекшиеся губы оказались неспособными издать членораздельные звуки. — Мой друг…
Один из них сообразил, о чем он может беспокоиться, хотя не понял слов. Он положил свою тонкую ладонь на исхудавшую руку Аррена и показал куда-то другой рукой.
— Там, — сказал он, успокаивая.
Аррен посмотрел в ту сторону. И увидел к северу от лодки что-то протянувшееся куда-то вдаль поперек всего моря. Не сразу он понял, что это плоты: их было много, покрывающих море, как осенние листья пруд. На каждом плоту вблизи центра находилось несколько не то шалашей, не то хижин и несколько мачт. Плоты плыли по морю, как листья, тихонько поднимаясь и опускаясь, когда огромные волны западного океана проходили под ними своим путем. Между плотами серебром вспыхивали протоки воды, а над ними нависали высокими башнями огромные лиловые с золотыми краями дождевые облака, закрывая западный горизонт.
— Там, — повторил человек, показывая на огромный плот возле «Зоркой».
— Живой?
Они все глядели на него, и наконец один понял.
— Живой. Он еще живой.
И тогда Аррен начал плакать, точнее, всхлипывать без слез, а один из людей взял его запястье узкой, сильной ладонью и повлек из «Зоркой» на плот, к которому, оказывается, лодка была крепко привязана. Плот был огромным и отлично держался на воде; когда четверо человек встали на него, он даже ни на волос не погрузился глубже в воду. Один человек вел Аррена по плоту, в то время как другой взял огромный багор, оканчивающийся кривым зубом китовой акулы, и начал подтягивать поближе соседний плот, пока разрыв между ними не превратился в полосу шириной в шаг. На этом плоту он подвел Аррена к навесу или шалашу из циновок; с одной стороны циновка была откинута. Он сказал Аррену какую-то фразу, но понятен был лишь жест, показывающий: «Ложись».
Он лег на спину и вытянулся, глядя вверх, на грубую зеленую кровлю, сквозь которую проникали крохотные пятна света. Ему казалось, что он находится в яблоневом саду, на холмах позади Берилы, в Семермине, где князья Энлада проводили лето; он живо представил себе, что лежит на густой траве и смотрит на солнечный свет сквозь ветви яблонь.
Спустя какое-то время он услышал тихие шлепки и толчки воды где-то в полых местах под бревнами плота и голоса людей. Теперь, успокоившись, он разобрал, что язык, на котором они говорили, был языком Архипелага, то есть хардический, но очень сильно отличающийся выговором и интонацией, — так что понять его поначалу было действительно нелегко. И тогда он догадался, куда попал: за пределы Архипелага, за пределы Просторов, туда, где нет никаких островов, в Открытое Море. Но это ничуть не взволновало Аррена, потому что ему было спокойно и удобно, как будто он действительно лежал на траве в своем саду.
Спустя какое-то время юноша решил встать, а когда поднялся, то, оглядев себя, увидел, что исхудал и обгорел на солнце и кожа его уже не золотистая, а бурая; ослабленные ноги хотя дрожали и подгибались, но еще держали его. Он отодвинул в сторону плетеную циновку и вышел. Вечерело. Пока он спал, очевидно, шел дождь. Бревна плота, громадные, гладко отесанные квадратные балки, были плотно пригнаны друг к другу, а щели между ними проконопачены и залиты смолой. От сырости бревна потемнели, а волосы худощавых полуголых людей почернели от дождя и плотно прилипли к головам. Половина неба в той стороне, где солнце клонилось к западу, была чиста, а похожие на груды серебра облака быстро уплывали куда-то на северо-восток.
Один из людей подошел к Аррену и настороженно остановился в нескольких футах от него. Был он маленький и слабенький, не выше мальчика двенадцати лет, с удлиненными большими темными глазами. В руках он держал копье с зазубренным наконечником из слоновой кости.
Аррен заговорил первым. Он сказал:
— Я обязан жизнью тебе и твоему народу.
Человек кивнул.
— Ты можешь отвести меня к моему спутнику?
Повернувшись в сторону, человек что-то выкрикнул высоким, пронзительным голосом, похожим на зов морской птицы. Потом он уселся на пятки, как бы собираясь чего-то ждать, и Аррену ничего не оставалось, как сделать то же самое.
На плотах стояли мачты, хотя на том плоту, где они находились, мачта не была поднята. Поднятые на других плотах небольшие паруса были сделаны из какого-то бурого материала — явно не из холста или льна, но из чего-то волокнистого; и на вид это была не тканая материя, а нечто сбитое, похожее на войлок. На плоту, находящемся на расстоянии примерно в четверть мили, спустили с салинга коричневый парус, орудуя веревками, и стали медленно прокладывать себе дорогу среди других плотов, расталкивая и раздвигая их баграми и шестами, пока не приблизились к тому плоту, на котором находился Аррен. Когда между плотами оставалось всего три фута воды, человек, сидевший возле Аррена, вскочил и небрежно перепрыгнул к соседям. Аррен последовал его примеру и неуклюже приземлился на четвереньки: в ногах не осталось никакой прыгучести и упругости. Он поднялся и увидел, что маленький человечек смотрит на него, но не с усмешкой, а с одобрением: самообладание Аррена, по-видимому, вызывало у него уважение.