ни говорили так потому, что ни разу в жизни не видели настоящих гор или холмов; с гребня волны виднелась следующая — огромная, удаленная на несколько миль, которая стремительно неслась прямо на них. «Могут ли плоты плавать по таким морям?» — спрашивал он их, и они отвечали, что, да, могут, но не всегда. Весной, когда они собираются к дороге Балатрана, часто не досчитываются плотов. Вот в нынешнюю весну не пришли два плота, да нет, целых три, нет, шесть…
Они вступали в брак очень рано. Голубой Краб, мальчик, татуированный в честь своего имени, и хорошенькая девушка Альбатрос были, оказывается, мужем и женой, хотя ему только что исполнилось семнадцать, а она была на два года моложе. Весной молодежь с разных плотов создала много таких семей. По плотам ползали или делали первые шаги малыши, привязанные длинными поводками к четырем столбам центрального навеса. В самое жаркое время дня они сползались под этот навес и спали, сбившись в кучку. Дети постарше ухаживали за малышами и вместе со взрослыми принимали участие во всех занятиях. Все по очереди занимались сбором огромных морских водорослей с бурыми листьями, которые назывались ниглу; они в изобилии росли по Дороге, и их длинные узорные листья напоминали папоротник, только достигали в длину восьмидесяти, а то и ста футов. Все работали вместе, сбивая из волокон ниглу ткани или сплетая из них грубые веревки и сети; вместе занимались рыбной ловлей, разделкой и вялением рыбы, выделкой из китовой кости разных инструментов и другими делами, нужными для поддержания плотов в порядке. Но у жителей плывущего города всегда находилось время для купания и для бесед; им никто не назначал точных сроков, к которым следует выполнить ту или иную работу. Там вообще не знали, что такое часы, и время исчисляли лишь целыми днями и целыми ночами. Спустя несколько таких дней и ночей Аррену начало казаться, что он прожил на этом плоту бесконечно много лет, а Обехол ему приснился, а все, что было до него, тоже сон, только более смутный, про какой-то совсем другой мир, где он жил на суше и был принцем в некоей стране Энлад.
Когда Аррена наконец призвали на плот вождя, Ястреб какое-то время разглядывал его, а потом сказал:
— Сейчас ты похож на того Аррена, которого я увидел впервые во Дворе Фонтана: гладкий, как золотой тюлень. Тебе пришлось по нраву здесь, мальчик…
— Да, господин мой.
— Вот только где это здесь? Мы оставили позади все места, которые знают люди Архипелага… Мы заплыли дальше тех мест, которые нанесены на карту… Давным-давно я слышал рассказы о плотовом народе, но считал, что это всего лишь сказочка из Южного Простора, вымысел, за которым нет никакой реальности. Однако мы спасены этим вымыслом и, выходит, попали в сказку.
Он говорил с улыбкой, как будто тоже разделял эту свободную от времени легкость жизни под летним солнцем; но его лицо было изможденным, и в глазах залегла недоступная солнцу тьма. Аррен видел это и решил принять эту тьму.
— Я предал… — начал он и остановился. Потом закончил: — …я предал твое доверие ко мне.
— Как это, Аррен? Где?
— Там — на Обехоле. Когда ты в первый раз по-настоящему нуждался во мне. Ты был ранен, и я должен был помочь. Я же ничего не сделал. Лодку несло течением и ветром, и я позволил ей дрейфовать. Ты мучился, а я ничего не сделал для тебя. Я видел землю — видел… и даже не попытался направить туда лодку.
— Успокойся, мальчик, — сказал маг так твердо, что Аррен повиновался. Вскоре маг попросил: — Расскажи мне, о чем ты думал в то время.
— Ни о чем, господин мой… действительно ни о чем. Только думал, что бесполезно пытаться что-то делать. Я думал, что твоей волшебной силе пришел конец… нет, что ее вообще никогда не было. Что ты попросту обманул меня. — Тут на лице Аррена выступил пот, и ему пришлось заставить себя продолжать, и он продолжал: — Я боялся тебя. И еще я боялся смерти. Я так ее боялся, что даже не смотрел на тебя, потому что ты, возможно, умирал. Я не мог думать ни о чем, кроме одного… что где-то есть такой путь… способ избежать смерти — для меня, и что хорошо бы найти его. Но все время жизнь вытекала из меня — изо всего… как будто где-то была огромная рана, и из нее вытекала кровь — как у тебя. Изо всего живого текла кровь. И я не делал ничего, вообще ничего, и только пытался как-то спрятаться от этого ужаса — от смерти.
Он запнулся, потому что выговорить вслух эту правду было невыносимо. Но не стыд заставил его остановиться, а страх, тот самый страх. Теперь он понимал, почему эта мирная жизнь на плоту среди волн и солнечного света казалась ему лишь отсветом жизни или сном, но не настоящей жизнью. Так казалось, поскольку в душе он знал, что реальность пуста; лишенная кем-то жизни, тепла, красок и звуков, она потеряла всякий смысл. В настоящей жизни не существует ни высот, ни глубин. Он всей прелестной игры форм, света и цвета на море и в глазах людей осталось только это — игра иллюзий в обмелевшей пустоте.
Потом уйдут и иллюзии, и не останется ничего, кроме бесформенности и холода. Больше ничего.
Ястреб глядел на него, и, стараясь избежать его взгляда, Аррен понурил голову. Но неожиданно в нем заговорил еле слышный голос былой отваги, и этот голос надсмехался над его страхом. Он был надменен и безжалостен и сказал ему: «Трус! Трус! Неужели ты отбросишь даже это?»
Аррен с огромным усилием поднял голову и заставил себя встретить взгляд своего спутника.
Ястреб протянул к нему руку и крепко сжал ладонь мальчика — и в этот миг соприкоснулись не только их души, но и плоть.
— Ясень! — сказал он.
Никогда до этого не называл он Аррена истинным именем — и Аррен не говорил о нем магу.
— Лебаннен! — сказал маг. — Так оно и есть. И есть ты. Нет для тебя безопасного пути. И нет конца. Слово можно услышать лишь в молчании. Нужна тьма, чтобы увидеть звезды. Танец всегда исполняют над пустотой, над ужасной бездной.
Аррену хотелось вырваться, но маг не отпускал его.
— Я подвел тебя! — крикнул он. — И подведу снова! Я слишком слаб!
— Сил у тебя хватит, — голос Ястреба казался нежным, но в то же время суровым, поднявшим из глубин души Аррена волну стыда и насмешки. — Что ты любишь, то и будешь любить. Ты будешь исполнять обязанности, которые принял на себя. На тебя можно положиться. Не диво, если ты пока еще не знал об этом: за те неполные семнадцать лет, прожитые тобой, мудрено узнать такое. Но сам посуди, Лебаннен, — что значит отказаться от смерти? Отвергая смерть, ты отвергаешь жизнь.
— Но я искал смерти! — сказал Аррен, подняв голову и глядя в глаза Ястребу. — Как Собри…
— Собри искал не смерть. Он хотел избавиться от страха смерти.
— Но существует путь. Путь, который он искал. И не один Собри — и Заяц, и другие. Путь обратно, в жизнь, в жизнь без смерти… И ты… больше, чем все они… ты должен знать про тот путь.
— Мне он неведом.
— Но другие, те волшебники…
— Я знаю лишь одно — они и впрямь думали, что ищут то место. Но знаю я и то, что все они умрут — как умер Собри. И что сам я умру. И что ты умрешь тоже.
По-прежнему он, не отпуская, крепко держал руку Аррена.
— И я ценю это знание. Это великий дар. Этот дар позволяет быть личностью. Индивидуальностью. Ибо мы вольны потерять лишь то, что принадлежит нам, и только нам. Нашу личность, нашу муку и наше величие, нашу человечность, которые не могут быть вечными. Ибо они меняются и уходят, как волны в море. Хотел бы ты, чтобы море застыло в неподвижности и прекратился бы бег волн — ради того, чтобы сохранить одну-единственную волну, чтобы спасти себя? Готов ли ты отказаться и от силы своих рук, и от страсти своего сердца, и жажды знаний, сжигающей твой ум, — ради того, чтобы купить безопасность?
— Безопасность… — повторил Аррен.
— Да, — сказал маг. — Безопасность.
И он отпустил Аррена, разжав свою руку, и отвернулся от него, как бы оставив его наедине с собой, хотя они по-прежнему сидели лицом друг к другу.
— Не знаю, — проговорил наконец Аррен. — Не знаю, что я ищу, куда иду, не знаю даже, кто я такой.
— Я знаю, кто ты, — сказал Ястреб тем же низким, твердым голосом. — Ты — мой вожатый. С твоей невинностью и отвагой, с твоей неискушенностью и верностью, ты — мой вожатый, дитя, которое я послал впереди себя во тьму. И следую за тобой — за твоим страхом. Ты, наверно, думаешь, что я суров с тобой. Но тебе ни за что не понять, до какой степени я с тобой суров и жесток. Я воспользовался твоей любовью, как горящей свечой, и я готов сжечь эту свечу дотла, чтобы осветить ступени, по которым я схожу во мрак. Мы должны идти туда — идти вместе. И пройти дорогу до конца. Мы должны дойти до того места, где иссякают все источники, до места, куда притягивает тебя твой смертный страх.
— Где оно, господин мой?
— Я не знаю.
— Я не смогу довести тебя туда. Но я пойду с тобой.
Маг смотрел на него сумрачно, во взгляде его был тот самый бездонный мрак.
— Но если я снова подведу тебя, — сказал Аррен, — если снова предам…
— Я верю в тебя, сын Морреда.
Потом оба долго сидели молча.
Над ними тихонько покачивался высокий резной идол, темный и грубый на фоне синего южного неба: туловище дельфина, сложенные крылья чайки, человеческое лицо с широко раскрытыми глазами-раковинами.
Ястреб с трудом поднялся, потому что рана его еще далеко не излечилась.
— Я устал все время сидеть и сидеть, — сказал он. — Чего доброго, еще растолстею тут от безделья…
Он начал расхаживать вдоль плота, и Аррен присоединился к нему. Прогуливаясь, они время от времени обменивались словами о том о сем. Аррен рассказал Ястребу, как он проводил время и какими друзьями он обзавелся среди плотового племени. Беспокойство Ястреба явно превышало его телесные силы, и он быстро устал. Он остановился возле девушки, которая плела волокна ниглу на своем простеньком ткацком станке позади Дома Великих, попросил ее отыскать и позвать к нему вождя, а сам вернулся под навес. Вскоре туда явился вождь плотового племени, поздоровался с ними весьма учтиво, и маг ответил ему с такой же учтивостью; потом все трое уселись под навесом на ковре из пятнистой тюленьей шкуры.