Учитель Призываний, как слепой, вытянул перед собой руки и, как дитя, ухватился за руку своего друга. Он глубоко вздохнул. Наконец поднялся, слегка оперся об Учителя Превращений и сказал трясущимися губами, пытаясь изобразить некое подобие улыбки:
— Знаешь, подбодрить тебя в свой черед я, пожалуй, не смогу.
— Что ты видел, Торион?
— Фонтаны. А потом увидел, как они начали никнуть, как ручьи и потоки пересохли, а края родников сомкнулись. Но перед этим я успел заглянуть под землю. Там все было черно и сухо. Ты увидел море, каким оно было до Творения. Но я… я увидел то, что будет после… Я видел, как будет выглядеть мир, когда он станет Небывшим. — Он облизал губы. — Хотел бы я, чтоб сейчас здесь оказался Верховный Маг, — сказал он.
— Я бы хотел, чтобы мы сейчас были с ним.
— Где? Мы же не знаем, где он. И нам теперь нечем искать его. — Учитель Призываний глянул вверх, в окно, сквозь которое было видно синее безмятежное небо. — Никакое послание не сможет прийти к нему, никакое призывание не достигнет его. Он находится там, где ты видел пустынное море. Он сейчас там и направляется в страну, где иссохли все источники. Он там, где наше искусство бесполезно… Однако, может быть, все еще существуют некие чары и заклятия, которые могут достичь его, — те, что изложены в Палнском Учении.
— Но те чары предназначены для того, чтобы призывать мертвых в мир живых.
— Но некоторые из них призывают живых в мир мертвых.
— Уж не думаешь ли ты, что он мертв?
— Я считаю, что он идет к смерти, что его притягивает к ней. И нас тоже. Наша сила покинула нас, как и наши знания, надежды и удачи. Наши истоки иссохли.
Учитель Превращений некоторое время с тревогой вглядывался в его лицо.
— Не пытайся отыскать его, Торион, — сказал он наконец. — Он знал, что следует искать, знал задолго до того, как мы догадались. Для него весь мир, как этот Камень Шелиэт: он смотрит в него и видит, что было, что есть и что должно быть… Мы ничем не сумеем помочь ему. Великие заклятия становятся слишком опасными, и из всех самое опасное — то Учение, которое ты упомянул. Мы должны, как он просил, быть твердыми и следить за стенами Рока и помнить Имена.
— Я помню, — сказал Учитель Призываний. — Но мне нужно пойти к себе и обдумать все это.
И он покинул комнату в башне, двигаясь чуть скованно и высоко держа свою благородную, темную голову.
Утром Учитель Превращений направился разыскивать его. Войдя в комнату Учителя Призываний, после того как некоторое время тщетно стучал в дверь, он нашел его простертым в неудобной позе на каменном полу, словно опрокинутым навзничь каким-то тяжелым ударом. Руки его, широко раскинутые в жесте, характерном для Призываний, были холодны, а широко открытые глаза не видели ничего. Хотя Учитель Превращений, встав перед ним на колени, звал его со всей властью, данной магу, трижды подряд называя его Торионом и его истинным именем, тот лежал неподвижно и не откликался. Он не был мертв, но жизни в нем сохранилось лишь на столько, сколько хватало для редких ударов сердца да еле уловимого дыхания. Учитель Превращений взял в свои руки его ладони и, сжимая их, тихонько прошептал:
— Ох, Торион, ведь это я заставил тебя смотреть в Камень. Это моя вина!
Потом, поднявшись, он поспешно покинул комнату и побежал по коридорам Дома, громко крича всем, кто ему встречался, и Учителям, и ученикам:
— Враг проник к нам! Он среди нас! Он проник на Рок, несмотря на всю защиту! Он нанес нам удар! Поразил прямо в сердце!
Хотя это был добрый и мягкий человек, теперь он выглядел как одержимый, так что те, кто его видел, пугались.
— Позаботьтесь об Учителе Призываний! — говорил он. — Хотя кто сможет теперь призвать назад его дух, если сам Учитель этого искусства уходит от нас?
Послали за Учителем Целения. Он приказал уложить Ториона, Учителя Призываний, в постель, и тепло укрыть его; но не стал заваривать травы и составлять целебные зелья; не пел наговоры, которые помогали хворому телу или возмущенному духу. С ним был один из его учеников, всего лишь мальчик, который не стал еще колдуном, но подающий большие надежды в искусстве целения. Этот мальчик спросил:
— Учитель, неужели ему ничем нельзя помочь?
— По эту сторону стены — нет, — сказал Учитель Целения. Затем, вспомнив, с кем говорит, он продолжал: — Он не болен, мальчик; но если даже и есть в его теле лихорадка или немочь, я не знаю, может ли что-либо исцелить его. Последнее время мне кажется, что мои травы утратили вкус и остроту, и хотя я могу произносить слова наговоров и заклинаний, но в них не осталось никакой полезной силы.
— Это похоже на то, о чем нам вчера говорил Учитель Песнопений. Он вдруг замолчал, не закончив песни, которую мы учили, и сказал: «Я не понимаю, что означает эта песня». И вышел из комнаты. Кое-кто из мальчиков засмеялся, но я чувствовал себя так, будто пол уходит у меня из-под ног.
Учитель Целения посмотрел на простое, умное лицо мальчика, потом перевел взгляд вниз, на лицо Учителя Призываний, холодное и как бы застывшее.
— Он еще вернется к нам, — сказал он. — Не может быть, чтобы повсюду забылись все песни.
Но в ту же ночь Учитель Превращений покинул Рок. Никто не видел, как он уходил. Он спал в комнате с окнами в сад; утром одно окно оказалось широко распахнутым, а Учителя нигде не было. Все решили, что он, воспользовавшись искусством превращения, превратился в какую-нибудь птицу или зверя, а может, даже в ветер или туман и бежал с Рока, возможно для того, чтобы разыскать Верховного Мага. Некоторые, хорошо знавшие, что волшебник, изменивший свое телесное обличье, может попасться в сети собственных чар, допустив ошибку в правилах искусства, или в том случае, если ему изменит сила, очень боялись за него, но ничего не говорили о своих опасениях.
Так получилось, что Совет Мудрых недосчитывался уже не одного, а трех Учителей. Дни шли за днями, но на остров не доходила ни единая весть от Верховного Мага. Учитель Призываний лежал как мертвый, а Учитель Превращений не возвращался. В Большом Доме нарастали холод и мрак. Мальчики шепотом обсуждали происходящее, и некоторые из них говорили, что надо уезжать с Рока, потому что их уже ничему не учат здесь.
— Возможно, — говорил один мальчик, — все это с самого начала было сплошным надувательством — все эти россказни про тайные знания и могущественные искусства. Из всех Учителей только Учитель Рукотворения еще может показать кое-какие фокусы, и мы все знаем, что это такое. Это только ловкость рук, как он сам говорит — всего лишь иллюзии. А все остальные либо прячутся, либо отказываются хоть что-то сделать или показать, понимая, что тайна шарлатанства раскрыта.
Другой, выслушав, сказал:
— Ну ладно. Поставим вопрос так: что это такое, это волшебство? Что представляет собой искусство магии, если не простое умение показывать всякие видимости? Смогло оно хоть раз спасти какого-нибудь человека от смерти или дать долгую жизнь? Одно я знаю наверняка — если бы маги и впрямь имели такую силу, какую приписывают себе, они жили бы вечно!
И мальчики начинали обсуждать все, что они знали о великих магах, которые не смогли спастись. О том, как Морред был убит в битве, как Нерегер пал от руки Серого Мага, Эррет-Акбе был сражен драконом, а Геншер, предшествующий Верховный Маг, умер от обычной хвори в своей постели, как простой человек. И одни мальчики охотно слушали все эти рассуждения, ибо сердца у них были завистливые; другие, слушая это, чувствовали себя совершенно несчастными.
Все это время Учитель Целостности оставался один в Вековечной Роще и никому не позволял вступить в нее.
Не изменился один лишь Привратник, хотя его редко кто видел. Его глаза не омрачали тени. Он улыбался и охранял двери Большого Дома от Короля Призраков, ожидая возвращения хозяина.
10. Драконьи острова
озяин был в это время во внешнем море Западного Простора. Проснувшись холодным светлым утром в маленькой лодке, он потянулся, разминая одеревеневшее и затекшее тело, сел и зевнул. Спустя минуту он сказал своему зевающему спутнику, показав на север:
— Гляди! Видишь те два острова? Это самые южные из Драконьих Островов.
— У тебя действительно ястребиные глаза, господин мой, — удивился Аррен, который, не проснувшись еще как следует, щурясь, глядел вдаль. — Я не вижу ничего.
— Поэтому меня и прозвали Ястребом, — ответил маг.
Он был по-прежнему в хорошем настроении, очевидно сумев каким-то образом стряхнуть с себя все дурные предчувствия и не пытаясь заглядывать в ближайшее будущее.
— Ну как, — спросил он, — что-то увидел?
— Чаек, — сказал Аррен, который усиленно протирал глаза и старался обследовать весь раскинувшийся перед ним голубовато-серый горизонт.
Волшебник рассмеялся:
— Ну ты даешь! Ни один маг не разглядит чайку с расстояния в двадцать миль!
Тут как раз солнце выбралось из скопления тумана в восточной части неба, и крохотные, кружащиеся по небу пятнышки, на которые глядел Аррен, заискрились, как золотые брызги, которые стряхнули с неба в воду, или как пылинки в солнечных лучах. И тогда Аррен понял — это были драконы.
Чем ближе подплывала «Зоркая» к островам, тем больше видел Аррен драконов — парящих в небе, кружащих на утреннем ветерке; от радости его сердце готово было выпрыгнуть из груди. Это была радость, которая сродни боли, — радость исполнения желаний. В полете драконов ощущались блеск и величие смертного мира. В их красоте дышала и чудовищная сила, и безудержная дикая воля, и изящество разума. Ибо драконы — мыслящие существа, владеющие речью и древней мудростью: в узорах их полета читалось яростное, дикое согласие.
Аррен не мог ничего вымолвить, он лишь думал: «Мне все равно, что будет потом. Никто и ничто не отнимет у меня. Я видел, как драконы играют на утреннем ветру!»
Порою с той стороны доносились резкие, дребезжащие звуки, гармония воздушного танца нарушалась, круги разрывались, и то один дракон, то другой на лету извергал из ноздрей длинные полосы огня, которые изгибались и повисали на минуту в воздухе, повторяя изгибы и яркий блеск длинного, выгнутого дугой драконьего тела. Наблюдая за ними, маг сказал: