И вот раздавленная фигура поползла в эти ворота, но когда доползла и оказалась в темноте, неожиданно встала, побежала по склону вниз и пропала.
— Идем, Лебаннен, — сказал Гед, взяв мальчика за руку правой рукой, и вместе они вступили в иссохшую страну.
12. Сухая страна
тусклой, льнущей к земле тьме тисовый жезл в руке мага светился приглушенным серебристым светом. Вскоре глаза Аррена уловили и некое другое слабое мерцающее движение: это были вспыхивающие искорки, пробегающие по клинку меча, который он держал обнаженным в руке. Еще на берегу Селидора, как только подвиг и смерть дракона разорвали вяжущие чары, принц тут же обнажил свой меч, а здесь, где он всего лишь тень, он все-таки оставался живой тенью, несущей с собой тень своего меча.
Больше не виднелось ни единого светлого проблеска. Они как бы оказались поздней вечерней порой в конце ноября под затянутым тучами небом, в неумолимом, холодном, мглистом воздухе, в котором хотя и можно было что-то разглядеть, но недалеко и нечетко. Аррен узнал это место — ту самую пустошь и бесплодие своих кошмарных, безнадежных снов; но ему казалось, что он зашел дальше, в безмерно большее число раз дальше, чем когда-либо заходил в своих снах. Он ничего не мог разглядеть отчетливо, разве лишь то, что он и его спутник стояли на склоне какого-то холма, и перед ними была низкая каменная стена, по колено взрослому человеку.
Гед сжимал руку Аррена своей правой рукой. Теперь он двинулся вперед, и Аррен пошел вместе с ним. Они переступили через каменную стену.
Перед ними уходил вниз бесформенный длинный склон, спускавшийся куда-то в темноту.
Но наверху, там, где Аррен ожидал увидеть тяжелую облачную пелену, было черное небо, усыпанное звездами. Он поглядел на них, и ему показалось, что сердце в груди съежилось и стало маленьким и холодным как лед. Среди них не было ни одной из тех звезд, какие он знал прежде. Они сияли, недвижимые и немигающие. Это были те самые звезды, которые не встают и не заходят, никогда не прячутся за облаками, — звезды, которым не суждено хотя бы раз потускнеть на солнечном восходе. Спокойные и маленькие, сияли они над сухой страной.
Гед направился вниз по противоположному склону холма бытия, и Аррен шел с ним нога в ногу. Охваченный тоскливым страхом, мальчик, однако, чувствовал такую решимость, такую целеустремленность и волю, что страх не мог возобладать над ним; собственно, Аррен не позволял себе даже думать о том, как ему страшно, а потому этот ужас притаился в глубинах его существа и тосковал, как тоскует зверь, запертый в помещении и посаженный на цепь.
Им казалось, что они уже очень долго идут вниз по склону холма, но скорее всего они прошли совсем небольшой путь, потому что время там не двигалось, не дул ветер и не перемещались по небу звезды. Затем они вышли на улицы одного из городов, и Аррен увидел дома с окнами, в которых никогда не горел огонь; в некоторых из домов в дверях стояли мертвые — с тихими лицами и пустыми ладонями.
В городе существовали рыночные площади, только безмолвные и безлюдные. Никто там не покупал и не продавал, не торговался и не тратил деньги. Ничто не употреблялось в дело, ничего не изготовлялось. Лишь Гед и Аррен шли по узким улочкам, хотя несколько раз они видели чью-то фигуру у перекрестков, но всегда на расстоянии, так что ее нельзя было как следует различить во мраке. Завидев ее в первый раз, Аррен резко остановился, поднятым мечом показывая на нее, но Гед покачал головой и пошел дальше. И Аррен потом понял, что эта фигура — женщина, которая шла очень медленно, не убегая от них.
Все, кого они встретили — немногие, ибо хотя мертвых и много, но страна их очень велика, — либо неподвижно стояли, либо бесцельно и медленно двигались куда-то. Ни на ком из них не виднелись никаких ран, в отличие от Эррет-Акбе, призрак которого был вызван на белый свет в том месте, где он некогда погиб. Ни на одном из людей они не заметили признаков смертельных ран или болезней. Все они излечились от всех болезней — но, увы, и от жизни. В них ничто не вызывало отвращения, вопреки опасениям Аррена, ничто не отталкивало, по крайней мере, в том смысле, как этого ожидал Аррен. Лица их, тихие и спокойные, не выражали ни гнева, ни желаний, и в затененных глазах не светилось никаких надежд.
Понемногу вместо трепета сердце Аррена охватывала глубокая жалость, и хотя в глубине души еще жил прежний страх, теперь он боялся уже не за себя, а за всех людей. Ибо он видел дитя и мать, которые умерли вместе, но ребенок не резвился и не плакал, а мать не брала сына на руки, даже не смотрела на него. А те, кто умерли от любви, равнодушно скользили по улице мимо друг друга.
Неподвижно стоял гончарный круг, ткацкие станки были пусты, печи холодны. Нигде не слышалось не то что поющего голоса, но и ни единого произнесенного вслух слова.
Темные улицы между темными домами вели и вели куда-то, и они шли и шли по этим улицам. Звук их шагов был единственным звуком в этом городе, а может, и во всей стране. Было холодно. Поначалу Аррен не замечал холода, постепенно заползавшего в сердце и душу, заменявшую ему плоть. Он чувствовал, что очень устал, а им предстоит еще очень долгий путь. Зачем они идут вперед, думал он, и его шаги чуточку отставали от мерной поступи Геда.
Неожиданно Гед остановился, повернувшись лицом к человеку, стоявшему на перекрестке двух улиц. Был он тонок и высок, и Аррену показалось, что он где-то видел его лицо, но не мог припомнить где. Гед заговорил с ним; с тех пор как они переступили стену из камней, это был первый голос, нарушивший тишину:
— О Торион, друг мой, как ты здесь оказался?
И Гед протянул руку Учителю Призываний с Рока.
Торион не сделал естественного ответного жеста. Он стоял неподвижно, с тихим и неподвижным лицом; но серебристый свет, исходящий от жезла Геда, глубоко проник в его затененные глаза, возбудив там немного блеска или просто отразившись от его зрачков. Гед взял его за руку, которую тот так и не протянул ему, и снова спросил:
— Что ты здесь делаешь, Торион? Тебе пока что здесь не место. Возвращайся!
— Я последовал сюда за неким бессмертным. И сбился с пути, — голос Учителя был тих и бесцветен, как у человека, который говорит во сне.
— Вверх, к стене, — и Гед показал на дорогу, по которой пришли они с Арреном: длинную, темную, идущую вниз по склону улицы.
При этих словах дрожь пробежала по лицу Ториона, как будто в сердце его проникла некая надежда, невыносимая и острая как меч.
— Мне не найти дороги, — сказал он. — Господин мой, я не найду дорогу.
— Может быть, и найдешь, — ответил Гед, обнял его и пошел дальше.
Торион остался позади, по-прежнему неподвижно стоя на перекрестке.
И пока они так вот шли и шли вперед, Аррену начало казаться, что здесь, в этой безвременной тьме, на самом деле нет ни «вперед», ни «назад», ни востока, ни запада и нет дорог, по которым можно куда-нибудь прийти. А есть ли здесь дорога обратно? Он вспомнил, как долго они идут и идут по склону этого холма, постоянно вниз и вниз, вне зависимости от того, куда и сколько раз они поворачивали; и в этом сумеречном городе все улицы по-прежнему ведут вниз, так что, для того чтобы вернуться к той сложенной из камня низенькой стене, им придется потом все время только подниматься и подниматься, до самой вершины холма, где, может быть, они найдут ее. Но они не поворачивали. Рука об руку они продолжали идти вниз, и Аррен уже забыл, он ли следует за Гедом или Гед следует за ним.
Они вышли из города. Потянулось то, что могло быть сельской местностью в стране, населенной неисчислимым множеством мертвых. И опять пустота и безлюдие. Ни дерева, ни колючего кустарника, ни былинки не росло на каменистой земле под незаходящими звездами.
И горизонт отсутствовал, потому что во мраке глаза видели очень недалеко; но впереди они различали над землей темную массу, над которой светились маленькие спокойные звезды, и этот черный, беззвездный силуэт, зазубренный и неровный, напоминал горную цепь. Они шли и шли, и очертания гор выступали во мраке более отчетливо: высокие остроконечные вершины, не сглаженные дождями и ветрами. Не было и снега, который мог бы мерцать в звездном свете. Вид черных вершин заставлял Аррена почувствовать себя заброшенным и безнадежно потерявшимся. Он отвернулся, чтобы не видеть их. Но он узнал эти горы, он узнавал отдельные вершины, и его глаза как бы притягивало к ним. Всякий раз, как он бросал взгляд на эти пики, он чувствовал, как на грудь ему наваливается какая-то тяжесть, холодный свинцовый груз, и он ждал, что нервы вот-вот не выдержат. Тем не менее он шел вперед, шел вниз и вниз, потому что местность по-прежнему уходила под уклон к подножию гор. Наконец Аррен заговорил:
— Господин мой, что это?..
И показал на горы, потому что не смог больше ничего выговорить пересохшими губами.
— Горы ограждают темный мир то мира света, — отвечал Гед. — Точно так же, как та каменная стена. У них нет иного названия, кроме имени Боль. Их пересекает некая дорога. Для умерших она запретна. Она не длинна. Но это трудная, горькая дорога.
— Хочу пить, — сказал Аррен, и спутник ответил ему:
— Здесь нет воды. Мертвые пьют пыль.
И они продолжали свой путь.
Аррен не помнил, сколько они еще шли, когда ему вдруг показалось, что шаги Ястреба несколько замедлились, как будто он начал колебаться. Сам Аррен больше не испытывал сомнений, хотя усталость без конца нарастала. Раз они должны идти вниз, значит, они должны идти вниз. И они продвигались дальше.
Иногда они проходили через другие селения мертвых, темные крыши которых виднелись черными углами на звездном небе, под звездами, которые вечно стояли над ними на одном и том же месте. После селений снова тянулась пустынная страна, где никто не жил и ничто не росло. И как только они выходили из селения, оно сразу пропадало в темноте. Они ничего не видели ни впереди, ни позади себя, исключая горы, которые все выше и все ближе вздымались перед ними. Справа бесформенный склон по-прежнему уходил вниз, как все время с той минуты, когда они переступили через каменную стену, — сколько часов, дней или лет тому назад, Аррен не знал и не спрашивал.