Марина и Борис вовсе не хотели фальсифицировать научные данные. А также не хотели, чтобы их уличили в подделке исторического документа. Борису Маринин подарок уже не казался удачным, что же касается самой авторши лже-источника, то и она больше не дорожила плодом своего творчества. Поэтому они порвали злополучное поддельное письмо на мелкие кусочки, а на место дела 29 фонда Заозёрских снова водворилось настоящее послание.
Жизнь как будто бы вернулась в прежнее русло. Боря и Марина снова занимались сверкой фондов. Так как это было скучно, иногда с собой в хранилище они приносили детективы, чтобы как-то скоротать часы «работы». Результаты их труда быстро снижались, дойдя лишь до ста, а потом и до двадцать дел за день. Впрочем, это никого не волновало.
Интересные находки продолжали попадаться, но нечасто.Самыми интересными за неделю оказались документы клуба завода «Красный Криолит» за 1950-е годы, где были перечислены названия лекций и кинофильмов для пролетариев. Бориса впечатлили фильмы под названиями «Передвижная камнедробилка» и «Метод квадратно-гнездовой посадки картофеля». Он хохотал над ними полчаса. Не оставляя попыток навести Новгородцева на игривый лад, Марина спросила, на какой из лекций для рабочих он хотел бы побывать: «О дружбе», «О любви», «О пролетарском браке» или «О международном положении». Борис выбрал четвертое.
Марина не могла смириться с поражением, но все её усилия не давали ровно никаких результатов. Борис не соблазнялся, не влюблялся, даже и не интересовался ею как девушкой. Он с удовольствием общался с однокурсницей, не прочь был поболтать, один раз сказал даже: ты настоящий друг. В другой раз высказался еще лучше — ты достойный оппонент в политической дискуссии. Это было возмутительно. Другая девушка на месте Марины, вероятно, смирилась бы, догадалась, что Боря, наверно, любит другую. Но азарт и спортивная злость заставляли Марину пытаться заинтересовать молодого человека вновь и вновь.
Короче, дела Марины шли не очень хорошо. А теперь вот оказалось, что о мнимом похищении Петра ползет слушок. Даже Нинель Ивановна знает про поддельное письмо! Значит, надежды не оправдались: их «творчество» всё-таки прочитали.
— Что будем делать? — спросил Боря, когда они вернулись в хранилище с прогулки.
— Как что? Да ничего! Настоящее письмо на месте. Возьмут и прочитают. «Фройляйн Софьюшка, люблю Вас», все дела…
— Нет, так нельзя.
— Почему? — удивилась Марина. — Ты что, хочешь, чтобы мы подставились?
— Да нет же!
— Мы же порвали поддельное письмо!
— Ты сказала, что у тебя осталась старинная бумага. Можно сделать новое письмо.
«Он сошел с ума!» — решила девушка.
— Ты толком объясни: зачем нам вмешиваться? Зачем всех обманывать? Фальшивку разоблачат! Ты думаешь, ученые совсем болваны? Не было письма про похищение — и точка! Я тебя не понимаю.
— Но ведь письмо было. И та девушка рассказала о нем другим исследователям, раз они сюда приехали.
— И дальше?
— Выйдет некрасиво. И для нашего архива, и для девушки. Мы её подставим, понимаешь? Уже подставили!
— Боря, ты какой-то ненормальный!
В самом деле, поверить в то, что парень беспокоится о репутации архива, где его эксплуатируют, и о репутации девушки, которую он знает только по фамилии в заявке на рукопись, было невозможно. И Марина догадалась:
— Ты, наверно, хочешь, чтобы все поверили, что Петр Первый был ненастоящим царем? Собрался переписать историю?
— Делать мне больше нечего!
— Ты же традиционалист, славянофил, все такое…
— И что? Это значит, что я сумасшедший?
— Но ты же ненавидишь Петра Первого!
— Неправда, — буркнул Боря. — Я их всех люблю. Всех персонажей. И вообще люблю историю. Да как ты можешь думать, будто личные амбиции важнее для меня, чем истина! — воскликнул он напыщенно.
Марина не ответила: за дверью зазвучали голоса, и спустя секунду в хранилище вошла Лидия Васильевна.
— Ребята, достаньте к понедельнику, хорошо? — сказала начальница и плюхнула на стол штук двадцать пять заказов.
Вскоре, когда Лидия Васильевна ушла, Марина с Борей рассмотрели эту кипу. Самым первым шел заказ на дело № 29. Далее просили почти всё из фонда Заозёрских — видимо, за компанию, чтобы войти в курс дела и выяснить происхождение документа — а также другие вещи, сплошь дореволюционные. Что ж, после выходных…
— Где бумага? — спросил Боря. — Та, старинная.
— Я в этом не участвую.
— Скажи мне, где бумага!
— Тут, в столе. Но я уже сказала, что я в этом не участвую.
— Да, понятно. Я и не прошу. Я сам всё сделаю. Это будет моя частная инициатива.
Марина покачала головой.
Борис достал бумагу и аккуратно положил в пакет. Обычно он носил в нем смешные и понравившиеся ему документы, чтобы дома снять с них копии и вернуть. Подозрений это никогда ни у кого не вызывало.
«Что происходит? — думала в отчаянии Марина. — Хорошо, если проколется. А если в самом деле всё подделает удачно⁈ Во что это может вылиться? Он действительно ненормальный! Но всё же… такой хорошенький!»
Марина решила предпринять последнюю отчаянную попытку. Она часто слышала о том, что мужики всегда отлично чувствуют отсутствие на женщинах нижнего белья — и четко на это реагируют. Утром в понедельник нужно быстро снять с себя белье, спрятать в сумку, и… остаться совершенно голой под халатиком. Отличная идея! Должно сработать!
Настроение ее сразу же улучшилось. «Он будет мой! — думала Марина. — А подделку все равно не нарисует. Боря же теоретик. И не дурень. Подделать письмо так, чтоб его приняли за подлинник серьезные ученые, невозможно».
Глава 9
— Действительно, голландская бумага. Видно понтюзо, — сказал профессор, непременно хотевший, чтобы Анна научилась пить коньяк. — Можно не смотреть в альбом, мне попадались несколько листочков этой мануфактуры. Рисунок помню точно. Амстердам.
Отойдя от окна, он вернулся к столу, вокруг которого столпились ученые. Им пришлось долго дожидаться — сутки в поезде, потом выходные. Утром в понедельник оказалось, что сенсацию кто-то успел заказать за два часа до того, как они пришли в архив, и теперь письмо от Прошки к Софье было выдано профессору Дроздову — очень импозантному мужчине с колоритной мрачной внешностью, который сейчас сидел за столом и изучал документ. «Откуда он узнал про письмо? — подумала Анна. И вспомнила: — Должно быть, в интернете прочитал». Приехавшие ученые, к которым, видимо, с помощью того же интернета, в понедельник добавились еще несколько человек, тоже пожелавших прочесть письмо Прошки, были невероятно огорчены. Они получили другие документы, но как можно ими заниматься, если находку века (или подделку века), ради которой они специально приехали издалека, выдали незнакомцу!
Между тем Дроздов вел себя странно. Он два раза то ли прочитал письмо, то ли сделал вид, что прочитал, нарочито водя пальцем по строкам. Потом что-то долго писал в тетрадке. Притворялся, будто переписывает источник: Анна заметила, что ученый тщательно, но не слишком удачно перерисовывает каждую букву старинного почерка, будто не может разобрать его и потому копирует. После этого Дроздов упорно, долго, тщательно щупал документ, как будто перед ним лежало платье, и профессор хотел выяснить, из чего его пошили. Дальше — круче: он стал нюхать. «Это новый метод источниковедческого анализа? — с удивлением думала студентка. — Мы такой способ не проходили. Надо будет спросить у научного руководителя». Наконец, немножко согнув письмо, как будто выясняя, насколько оно пластично, удивительный Дроздов его лизнул.
— Скажите, это подлинник, по-вашему? — спросил грузный профессор.
— Подделка, — твердо заявил Дроздов.
— Неправда, письмо настоящее! — неожиданно выпалила Анна.
— Если вы закончили работу, то, быть может, разрешите и нам ознакомиться с документом? — попросили ученые загадочного профессора.
Дроздов помялся и разрешил — с условием, что ему вернут документ к вечеру.
Итак, историки наконец-то получили доступ к непонятному письму. По внешним параметрам оно было как будто настоящим. Старая бумага с филигранями. Чернила — бурые, по виду как рез те, которыми писали в век Петра. Почерк — в духе того времени. Шпион царевны Софьи путал «иже» с «и десятеричным»; делал «Ч» и «Г» такими схожими, что их можно различить только по смыслу; букву «Я» писал то «малым юсом», то как «Е» с хвостом, то словно «Ю» с прилипшим полукругом; вместо «ОТ» вычерчивал «О» с длинной закорючкой, но «ИТ» всегда писал разборчиво. Короче, это был типичный писарь трехсотлетней давности. Едва ли не сразу ученые взялись изучать печать, но и она отнюдь не вызвала сомнений: подлинный сургуч и оттиск — настоящий, не прорисованный.
За час до закрытия историки возвратили Дроздову письмо, решив прийти завтра и, если получится, взять документ из архива, чтобы сдать на экспертизу. На лицах всех, кроме вечно веселого профессора-толстяка, которому нравилась Анна, читалась тревога.
— А вдруг письмо настоящее? — высказал сомнение, терзавшее всех, один из исследователей.
— Да ну, бог с вами, Игорь Сергеич! — ответил пузатый. — Если вещица и подлинна — это не значит, что в ней непременно написана правда. Ну, мало ли, шутка чья-то. И должен признаться, забавная! А может, дезинформация. Как вам, к примеру, такая идея: Пётр вычислил шпиона Софьи и заставил его написать госпоже эту ерунду, чтобы спровоцировать её на мятеж и получить законный повод для заточения в монастырь! М? В любом случае, надо отметить такую находку! Говорят, Шаримжанов захватил с собой бутылочку коньяка.
— Что вы, господа, думаете о Дроздове? — спросила Анна.
— Очень подозрительный тип!
— Судя по его поведению, он вообще первый раз в жизни оказался в архиве!
— Получается, что он вообще не историк?
— Пожалуй, что так.
— А что же он делает в архиве в таком случае?
— Да пес его знает!
— Все это неспроста…
«Ну разумеется, неспроста! — подумала Анна. — Уж не подослан ли Дроздов спецслужбами? Если так, то это лишний раз доказывает подлинность находки!».