— Один — ноль, — зафиксировал Матросов.
Устраиваемся мы в казарме учебного батальона, временно, на период сборов, приспособленной под офицерское общежитие. Просторный деревянный барак, два ряда двухъярусных коек, окна смотрят в сопку и на клокочущие у ее подножия серные источники. Экзотика! У щита с расписанием сборов толпятся наши коллеги — замполиты застав. Подходим и мы, читаем. Распорядок дня: занятия до обеда, занятия после обеда, ночные стрельбы. Пара вечеров свободных.
— Я думал, тут дадут отдохнуть, — разочарованно резюмирует один из офицеров.
— А это разве не отдых? Это — курорт! — отзывается второй. И мы с готовностью поддерживаем его — смеемся вместе со всеми. Настроение такое, легкое.
Мы с Матросовым соседи: он вверху, я внизу. Рядом Стас с Тарантовичем, по другую сторону — Новиков, койка у него одноярусная. Как старшего по званию, его назначили нашим начальством. Матросов по этому поводу не преминул съязвить:
— Лысый, а уже старший лейтенант.
И в ту же минуту горько пожалел об этом. Димка, не моргнув глазом, тут же назначил Матросова дежурным по нашему офицерскому общежитию.
— Злоупотребление властью, — пробурчал Матросов. — Знал бы, что ты за тип, не стал связываться.
— Первый признак умного человека — понимать, с кем имеешь дело, — назидательно произнес Новиков.
Вечером мы идем на танцы в поселок. Семь кэмэ по отливу в один конец. Песок под ногами плотно сбитый, отглаженный океаном, шагается легко. Казалось, совсем недавно мы мчались по этому курильскому асфальту на попутке, поспешая на пирс, чтобы выручить Верочку, подгоняемые жалобными стенаниями нашего влюбленного товарища Володи Матросова, а прошел уже почти год. Целый год! Бухта залита ослепительной иллюминацией. Светло как днем. Сотни рыбацких судов сгрудились здесь, образовав большой шумный город. В самом разгаре сайровая путина. Косяки серебристой остроносой рыбки вошли прямо в бухту. Ее ловят по ночам, на свет. Делается это просто: опускают по бортам сети-ловушки и включают яркие голубые люстры, развешанные над водой, а когда сайра устремляется на свет и буквально кишит у бортов, зажигают красный свет. И рыбка замирает. Как под гипнозом. Мы видели, как мальчишки черпали ее с пирса обыкновенными ведрами…
Матросов знаками отзывает меня в сторону. Я отстаю.
— У меня идея, — говорит он с заговорщицким видом, и его хитрая мордуленция, как всегда в подобных случаях, сияет. — Я тут зарплату получил за полгода… — Он наклоняется к моему уху и шепотом излагает свой план.
— Я тоже получил зарплату за полгода, — говорю я ему.
— Вот и порядок! — говорит он. — Только ты Стасу ни звука, иначе все пропало.
— Я буду нем как могила, — торжественно клянусь я словами сквайра Трелони из «Острова сокровищ».
На улицах поселка мы с Матросовым незаметно отрываемся от своих и с большим опережением прибываем в клуб рыбака. Бал в самом разгаре. Играет музыка, в фойе полно народа. В основном девушки — с рыбокомбината и студентки строительного отряда. Сколько здесь девушек! Я за целый год не видел столько даже в кино. Матросов протискивается к кассе. Я — за ним.
— Девушка, сколько у вас билетов? — спрашивает Володька у кассирши.
— А сколько вам надо? — кокетливо отвечает та.
— Все.
— ?!
— Ну так что? — торопит Матросов.
— Здесь триста, — понизив голос до шепота, отвечает кассирша и показывает нам пачку билетов.
— Берем, — говорит Матросов и расплачивается наличными.
Когда появляется наша отставшая троица, на окошке кассы уже красуется лаконичная надпись: «Билетов нет».
— Что будем делать? — спрашивает Стас.
— Есть тут у меня один лишний, — пресным голосом вещает Матросов и лезет в карман.
— Давай сюда, — улыбается Стас и протягивает руку.
Матросов прячет билет за спину.
— Пятьдесят копеек, — канючит он.
Стас отсчитывает мелочь и уверенной поступью новоиспеченного начальника направляется к дверям танцзала. Когда он скрывается в бурлящем потоке танцующих, Матросов, повысив голос до металлического звона, объявляет:
— Уважаемые товарищи! В честь нашего сюда прибытия танцы объявляются бесплатными. Прошу. — Он делает широкий жест рукой и протягивает контролерше пухлую пачку входных билетов.
Под взрыв всеобщего ликования мы протискиваемся в зал…
Возвращаемся мы поздно. Вовсю, полным своим светом, сияет луна. С бухты доносится скрип лебедок и зычное покрикивание: «Вира! Майна!» Работа там в самом разгаре.
— Мелкие пижоны, — бурчит Стас. — Откуда у вас такие купеческие замашки? Ну, Матросов — ладно, а от тебя, Андрей, я не ожидал.
— Нельзя и подурачиться раз в году, — говорит Володька. — Скучный ты человек, Стас. С тобой неинтересно.
— Не умничай! — давит авторитетом Стас.
— А ты не переживай, — не сдается Матросов. — Денег мы с тебя не возьмем.
— А я тебя и спрашивать не буду, — говорит Стас и поворачивается ко мне. — Сколько там с меня причитается, философ?
— Вот и отлично, — резюмирует Димка нашу мировую и довольно шустро для своей, комплекции взбирается на обглоданный океаном остов старой, выброшенной на берег посудины. Приняв скульптурную позу, он декламирует:
«Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он как душа неразделим и вечен —
Неколебим, свободен и беспечен…»
А дальше я в поэты не гожусь.
Пять дней пролетают незаметно, как один счастливый миг, о котором нам вспоминать и вспоминать теперь целый, год. Учебные занятия завершились вчера ночными стрельбами. Здесь нас всех переплюнул Матросов. И немудрено — у него первый разряд. Его включили в команду, и, не возвращаясь к себе, он поедет на стрелковые соревнования во Владивосток. Мы же завтра разъедемся по своим заставам. А сегодня после обеда — итоговое совещание. Сейчас еще есть время, и мы, не зная куда себя деть, торчим в общежитии. Неожиданно в казарме появляется помдеж по части и с порока громко выкрикивает:
— Лейтенанта Дмитриева в штаб, к начальнику отряда!
Я машинально вскакиваю и одергиваю на себе форму.
— В чем дело? — спрашивает Стас.
Я пожимаю плечами и выхожу. Я сам теряюсь в догадках…
Батя сидит в конце длинного, просторного кабинета. Успеваю заметить, что за год он почти не изменился — подтянутый, молодцеватый. Я делаю полных четыре шага и четко докладываю.
— Садись, — указывает он на стул.
Я сажусь. Он внимательно меня осматривает, словно оценивает.
— Выглядишь ничего. Говорят, хорошо плаваешь?
— Второй разряд, — отвечаю. «К чему это он клонит?»
— Ну вот и расскажи, — говорит он, — как это ты японца из бухты выгнал.
Вот оно в чем дело! Все понятно.
— А что рассказывать, товарищ подполковник? Вы же все знаете…
— А ты думал! Хорош бы я был начальник отряда» если бы не знал, что делается у меня на заставах! Так что не стесняйся, давай выкладывай.
Я рассказываю все как было.
Он внимательно, не перебивая, слушает, лишь изредка уточняет детали.
— Так просто взял и поплыл? — вдруг засмеялся он.
— Так просто.
— Личный состав, конечно, «ура» кричал?
— Да.
— Герой! — Батя улыбается и качает головой. — А ты понимаешь, Дмитриев, чем могло все обернуться? — Улыбка сбегает с его лица, и взгляд его серых проницательных глаз делается твердым и строгим.
— Так точно. Понимаю.
— Ну так что прикажешь с тобой делать?
Я молчу. Потом говорю:
— Заслужил — наказывайте!
— Ну, ладно. Иди. На совещание опоздаешь.
На совещании мы сидим все вместе, во втором ряду. Справа от меня Стас, слева — Матросов. Выступает батя. Умеет он все-таки говорить, хотя речь, казалось бы, о самых обыкновенных вещах — службе, боевой подготовке, дисциплине. Находит он такой поворот, ракурс, точку зрения, откуда все эти наши проблемы видятся совсем по-другому, иначе, масштабнее, что ли. И сам ты невольно чувствуешь себя значительной, ответственной и очень нужной для страны личностью. В этом, наверное, и заключается талант командира.
Неожиданно батя заговорил о случае с «Юсе-мару». Я внутренне весь сжался. Лицо и уши, чувствую, запылали — а думал, что отвык краснеть. Сердце заколотилось как сумасшедшее. Я оглянулся по сторонам, не слышат ли Матросов и Стас его ударов.
— …Формально этот офицер (фамилию мою батя не упомянул ни разу) инструкции не нарушал. Но он действовал с большим риском для своей жизни и тем самым создавал чреватую последствиями обстановку. Единственное, что его в какой-то степени оправдывает, это — стремление поддержать высокий моральный и боевой дух своих подчиненных. Ошибку свою, надеюсь, он осознал. А вообще, не могу не признать, что действовал он в сложившейся ситуации находчиво, решительно и смело…
— О ком это? — спросил у меня Стас.
— Кто такой? — перекатывалось по рядам.
Я молча пожал плечами.
SOS
Нашему соседу — Паше Иванову присвоили капитана. Всякие такие новости Рогозный почему-то всегда узнает первым, хотя, казалось бы, наше зависимое из-за бесконечных перебоев связи положение начисто исключает такую возможность. Но факт остается фактом.
— Давай звони Паше, — говорит Рогозный, — обрадуй его.
— Почему не ты? — удивляюсь я, зная, что такие вещи он любит и преподнести умеет.
— Мне он не поверит, — улыбается Рогозный. — Ты же знаешь…
И то верно. Рогозный уже трижды разыгрывал Иванова. Тот трижды приходил на стык, приносил почту, новый фильм и даже дефицитное шампанское и всякий раз уходил ни с чем — в прямом и переносном смысле. Теперь-то он не поверит, это точно.
Звоню, вызываю «Эльбрус». Паша на проводе. Отвечает самолично, называется старшим лейтенантом, значит, еще не в курсе.
— Паша, привет! От имени и по поручению… — торжественно начинаю я.
— Не валяй дурака! Знаю я ваши с Рогозным штучки. — Паша говорит с акцентом, а когда волнуется или сердится, это особенно заметно.