— Обижаешь, Дима! Доктор Заварушкин — да не добудет для себя транспорт, где каждый второй в поселке ходит с вырезанным аппендиксом? Ты давай ешь! Рыба дымовского приготовления — люкс-бормоза!
…Заварушкин внимательно осмотрел старика. Простучал его, прослушал. Огромный Валера вертел тщедушного Савада Цунэо во все стороны, и Земцев не в шутку тревожился, как бы тот вдруг не сломался в могучих Валериных руках. А когда Заварушкин снова решил простучать старика, Земцев едва утерпел, чтобы не сказать: «Осторожней, грудь пробьешь».
— Дима, у старика застарелая язва. Могу оперировать. За исход ручаюсь. Все будет люкс-бормоза!
Земцев для убедительности перевел Цунэо предложение Заварушкина, хотя тот и сам понял, о чем идет речь.
— Он спрашивает, что такое люкс-бормоза?
Валера усмехнулся:
— Переведи ему, что это «хорошо» в превосходной степени и вообще морской порядок.
Старик выслушал, благодарственно сложил руки на груди и несколько раз поклонился Заварушкину. Земцев перевел:
— Он благодарит господина доктора, но операция ему не по карману. С язвой прожить дешевле.
— Чудак человек, — сказал Заварушкин. — Я что, требую с него иены?
— Он все понимает. Благодарит. Но бесплатно он не согласен, — снова перевел Земцев.
— Дело хозяйское, — ответил Заварушкин с обидой. — Может, он сомневается?
Старик отрицательно помотал головой и сделал попытку поцеловать у Валеры руку.
— Вот еще! — возмутился Заварушкин. — Что я — империалист?
12
НАРУМИ СИМОТО. 1933 года рождения, префектура Аомори, г. Нохэити, беспартийный, 6 классов, женат, 3 детей, матрос, не судим.
«Сразу после школы я стал работать рыбаком. В основном в качестве матроса на небольших шхунах на промысле капусты и моллюска. На больших шхунах работаю около шести лет. Я из крестьянской семьи, нас трое — еще брат и сестра.
После первого выхода в море, в середине мая, я заболел крупозным воспалением легких и у меня обострилась бронхиальная астма. На шхуну вернулся 7 сентября, т. е. за день до задержания. Промысел мы вели в районе Сапкаку. Сколько было до советского берега, я не знаю. Я плохо ориентируюсь в море, и вообще это не мое дело. За это отвечают шкипер и начальник лова — команда им подчиняется безоговорочно. Больше добавить ничего не могу».
«Вы ранее задерживались в советских водах?»
«Да. Два раза. Но к уголовной ответственности не привлекался, был отпущен домой».
Срочный вызов майора Громового заставил Земцева прервать допрос. Он отпустил Наруми Симото, сложил бумаги в сейф и собрался идти. Ему было досадно: наклевывался хороший разговор. Но по тому, как сух и официален был по телефону майор, как он произнес «прошу явиться» вместо «зайди ко мне», Земцев понял — что-то случилось, и это «что-то» для него крайне неприятное.
Он вышел из помещения и стал пересекать уютный двор с клумбами и скамейками для отдыха, любовно ухоженный неутомимыми заботами старшины Скрабатуна. И тут за ним увязались неразлучные Куська и Шнурок.
Земцев больше всего боялся таких звонков в конце дознания. Не хватало каких-нибудь двух часов, и начинались спешка, трясучка, аврал — звонки из отряда, бригады, шифровки, ЦУ. Одним словом, «всякие превентивно-перестраховочные мероприятия», как выражался Борис, склонный к точным формулировкам.
Майор сидел в фуражке — это случалось редко, и лишь тогда, когда он хотел подчеркнуть официальность приема и что он «при исполнении». Земцев подозревал и тайный смысл — скрыть от постороннего глаза свою потеющую лысину, а с нею и свое душевное состояние. В таком виде майор действительно со всех сторон был неуязвим.
— Ну вот, дождались! — сказал Громовой, едва Земцев успел переступить порог кабинета. — Я вас предупреждал. Но вы же у нас такой принципиальный, как будто один болеете за дело, остальные только вам мешают.
— Что случилось, товарищ майор? Пожалуйста, объясните. — Земцев держался спокойно, он даже не делал над собой никаких усилий, настолько был спокоен.
— Час назад Японское радио передало о задержании «Дзуйсё-мару». При сомнительных обстоятельствах. Требуют немедленно отпустить вместе со шкипером.
— По официальному каналу?
— Что «по официальному каналу»? — не понял Земцева майор.
— Требуют через МИД или требует радио?
— А вам этого мало?
— Да, мало.
— А с меня достаточно. Даже слишком! — Громовой снял фуражку, но, спохватившись, тут же ее надел. — Вот что, Дмитрий Алексеевич, даю вам час на все формальности. Закрыть документы, обосновать наши действия и так далее. Принести извинения я могу и сам, если вам это сложно. Всё. Вы свободны.
«Ну, вот и финиш, — подумал Земцев, вернувшись к себе в комнатушку дознания. — В шаге от почти раскрытого дела. Дуэль нервов «шкипер — Земцев» не получилась. Нервы сдали у майора. Этого варианта я не предусмотрел…»
Некоторое время он сидел в сумерках, не зажигая света и ничего не предпринимая. Так лучше думалось, да и не хотелось никого и ничего видеть. Надо было что-то делать, искать выход — он не мог. Отпустить задержанную по подозрению шхуну не самое страшное, даже вообще рядовой эпизод в жизни подразделения. Подобные осечки случались, и нередко. Недоразумения заканчивались, как правило, мирно. Расставались с японцами друзьями. Если это были честные люди и их заход в наши воды был с честными намерениями — отстояться во время шторма, починить поломку, привести в порядок сети, заправиться водой, попросить медицинскую помощь. Бывало, приходилось отпускать скрепя сердце и такую публику, на которой, как говорится, пробы негде ставить, — того же Кубото Киндзо, отъявленного пирата, профессионального игрока в ханафуда[7], которого разыскивала сама японская полиция; известных братьев Такахаси — Гришу и Васю, помотавших немало нервов морякам-пограничникам своими шальными наскоками; знаменитого на все рыбацкое побережье Хоккайдо Косака Цумэо — гангстера и авантюриста, девять лет просидевшего в японской тюрьме; хитрющего сендо Ивасаки с «Нами-мару», автора известной тактики «коллективного промысла» и «индивидуального бегства». Можно еще многих вспомнить, отпущенных не по доброй воле — не нашлось, к сожалению, против них доказательств, улик, а не пойман — не вор.
С «Дзуйсё-мару» совсем другое дело. Налицо явный сговор — записка сендо это подтверждает. Хозяин в панике, вот-вот заговорит старик-моторист, да и этот парень колеблется — Наруми Симото; наконец, главная улика — журнал лова где-то на шхуне, его надо искать. Еще часа два-три, и все должно решиться. Он чувствует это. Он в шаге от истины. И тут перед тобой зажигается красный свет. Обидно.
Земцев встал и подошел к окну. Он все еще ждал «Диану». Дымов нужен был ему сейчас как воздух, как палочка-выручалочка. Но «Дианы» в бухте не было. Видно, Дымов ничего не нашел. Да и поди отыщи в море эти порядки — что в стогу сена иголку, был бы точно известен хотя бы квадрат…
Черт возьми, что же делать? Кто знает? Ведь нет же безвыходных положений!
Он вспомнил вдруг, как в июне этого года на соседнем острове взорвался вулкан. Молчал сто шестьдесят лет и вдруг неожиданно взорвался. И началось извержение. В двенадцать часов дня еще сияло солнце, а потом все потемнело и на остров опустились густые сумерки. С неба повалил черный снег. Пепел летел так густо, что слепил глаза, трудно было дышать. Триста двадцать часов работал вулкан. Люди обезумели от страха. В поселке началась паника. Приостановилась работа на комбинатах. Люди потянулись к пирсу, требуя отправки на материк. Казалось, уже никто и ничто не может их остановить. И вот тогда в разгар всего этого в бухту вошел пограничный корабль и стал как ни в чем не бывало деловито разгружаться на виду у всех. И на берег сошла прибывшая на соседнюю пограничную заставу молодая чета — лейтенант-пограничник и его жена с маленьким ребенком, совсем молодые ребята, сняли с борта свои нехитрые пожитки — два чемодана, детскую коляску и гитару с большим красным бантом.
Люди, которых страх согнал сюда, на пирс, и которые сидели здесь со своими узлами в ожидании удобной оказии, чтобы навсегда покинуть эти места, поняли, что ничего особенного не случилось, жизнь продолжается, и стали потихоньку расходиться по домам…
Земцев отошел от окна и включил свет.
Нет, так просто он не отступит. Он перестал бы уважать себя, если бы поступил сейчас иначе. Есть в жизни минуты, когда человек обязан постоять за свои убеждения, свою точку зрения, свой принцип, в конце концов. В противном случае, уступив единожды, он не устоит от соблазна так поступать и в дальнейшем. Удобная позиция. Все так просто и все так сложно.
Неожиданно на глаза Земцеву попался нераспакованный сверток — подарок Ковалева. «Вскрой, если замучают сомнения». Ах, Стас, ах, злодей! Как в воду глядел! Ну что ж, посмотрим, что он тут придумал.
Земцев снял с сейфа увесистый пакет и стал его распаковывать. Чеканка была превосходной. Земцев был изображен на ней в образе Фемиды, держащим в руках весы правосудия, на тарелках которых абсолютно уравновешенными покоились Престиж и Закон. Ковалев работал профессионально, кроме того, у всех его работ было свое лицо, их нельзя было спутать с другими. У Ковалева был свой взгляд на вещи — этакий философско-романтический.
Земцев отступил на шаг и еще раз внимательно оценил работу. Пожалуй, все в полном порядке, заключил он. Почему бы Фемиде, служительнице закона, по доброй воле Ковалева не принять и облик некого Земцева, офицера по дознанию? А насчет весов — это вообще очень метко подмечено. Престиж и Закон. Как нелегко подчас их уравновесить! Разве не случалось такого, когда ради собственного престижа и пресловутой чести мундира мы не выискивали в этом самом законе удобные нам обходные лазейки? Разве не грешили против истины под видом добродетели во имя хорошего человека и добра? А ради корысти? Любви, наконец? А разве ради престижа мы всегда были так бескорыстны?..