Сумерки быстро редели, будто в чернильно-густую темень вдруг подмешали воды и она, растворяясь, линяла прямо на глазах.
Перестрелка стихала. Противник перенес огонь на фланги и в тыл. Видимо, он тоже опомнился и понял, что время можно упустить, — готовил атаку. Надо было спешить. Быстрым броском пограничники пересекли двор, густо изрытый оспинами разрывов, — израненный кусок земли. Перед ними вырос деревянный забор, странным образом уцелевший под шквалом огня. Рядом с начальником заставы с винтовками наперевес бежали рослый Шеин, всегда подтянутый порывистый Михальков, серьезные, сразу как-то возмужавшие Курочкин и Курбатов, Чекменев, Тихий… Дальше лица терялись в предрассветном сумраке, но старший лейтенант безошибочно угадывал их по едва уловимым признакам, потому что хорошо знал каждого из них и на каждого, не раздумывая, мог положиться в трудную минуту. И вот она, эта минута, настала. Ударом ноги Тужлов сорвал с петель покосившиеся ворота. Они с треском рухнули, и пограничники оказались лицом к лицу с атакующей цепью врага.
Окоп, в котором располагался пограничный наряд по охране деревянного моста, перерезал дорожную насыпь в двух-трех метрах от бревенчатого настила. Это было добротное, обшитое тесом сооружение. Крытый ход сообщения связывал его с дзотом «Северный». Ни объехать, ни обойти окоп было невозможно. Уже своим положением он как бы подчеркивал важность этого направления для заставы.
В эту ночь здесь несли службу Хомов, Старков и Исаев. Старшим был Аркадий Хомов. Этот наряд начальник заставы инструктировал лично. Дело в том, что накануне эвакуации гражданского населения из Фельчина противник скрытно, под покровом ночи, разминировал свою половину моста. В свое время Тужлов донес об этом в комендатуру и теперь предостерегал пограничников от всякого рода неожиданностей.
Первая половина ночи прошла спокойно. Настораживала лишь непривычная тишина и темень в городке. В 24.00 сменился румынский наряд на той стороне моста, и снова все стихло, погрузилось в ночное забытье.
— Аркадий, а Аркадий! — шепотом позвал Исаев. — Помнишь, ты рассказывал, как Метелица в разведку ходил?
— Помню.
— Ночь, наверно, точно такая была.
— Какая — такая?
— Глухая. Под носом проскользнуть можно — не заметишь. Но и влипнуть недолго.
«А что, он прав. Ночь нынче шальная, — подумал Хомов. — Надо бы кому-нибудь выдвинуться к берегу. Оттуда, снизу, и больше увидишь, и больше услышишь…»
Исаев внимательно, шаг за шагом, обследовал берег правее дорожной насыпи. Река чутко ловила звуки и, отфильтровав их, выталкивала в темноту. Раза два с той стороны до слуха Исаева долетело чужое, незнакомое слово: видимо, спрашивали пароль. У самого моста он затаился. Вода глухо ударяла в сваи, чуть вскидывалась у румынского берега, где течение было порезвей, и неслышно, мягко обтекала могучие лесины здесь, у пологого ленивого плеса. Пахло застоявшейся сыростью, заплесневелым деревом и еще бог знает чем, пряным и резким, как у моря. Где-то далеко в роще чуть слышно защелкал соловей, и Исаеву вдруг вспомнился мотив песни из недавнего кинофильма — днем он пробовал его сыграть на трехрядке. «Надо вернуть старшему лейтенанту гармонь. А то взял и держу как собственность», — подумал он и стал подниматься на насыпь.
Задержись Исаев еще на минуту-две в своей засаде, и он бы наверняка заметил, как шестеро полураздетых румынских солдат с узелками одежды и оружием в руках покинули свое укрытие за сваями моста и бесшумно проскользнули к нашему берегу. Но Исаеву пора было возвращаться: Хомов и Старков уже ждали его там, в окопе.
Бой начался неожиданно. Не успели на левом фланге отстучать автоматная очередь и громыхнуть два гранатных разрыва, как с того берега по заставе открыли ураганный огонь. Огненный вал лег у самого берега и медленно покатился вглубь, перешагнув окоп у моста и дзот-1. И тотчас на мосту в поредевшей тьме замельтешили фигурки атакующих.
— Огонь! — скомандовал Хомов и припал к пулемету.
Справа и слева дружно защелкали выстрелы: это Старков и Исаев поддержали его из винтовок.
Первый вал атаки захлебнулся, едва докатившись до середины моста, но сзади уже надвигался второй, третий…
Одна за другой вырастали перед Хомовым цели. Прямой кинжальный огонь гнул их к земле, швырял в стороны, рвал на части. Сама человеческая плоть протестовала против этого насилия, животный страх гнал их прочь, но страх еще более великий снова толкал вперед, под этот роковой, губительный огонь.
По характеру своему Хомов был человеком добрым, скорее даже мягким. Он смотрел на мир глазами полюбившихся ему героев книг и старался во всем следовать им в жизни, свято чтя законы чести, достоинства, благородства. Он был убежден, что человек по природе добр и предназначение его в жизни — творить добро, счастье, а не убивать себе подобных. Но в эти минуты он не ведал сомнений. Враг пришел на его землю, чтобы нести зло, и он, Хомов, волею обстоятельств оказавшись с ним лицом к лицу, не мог допустить этого.
Тем временем переправившиеся на наш берег вражеские лазутчики вышли в тыл наряда Хомова и залегли за краем насыпи в ожидании благоприятного момента.
Враг усилил огонь по заставе и бросился в новую отчаянную атаку на мост. Ценой больших потерь ему удалось прорваться почти вплотную к окопу, который защищали трое пограничников. Те шестеро, которые затаились за насыпью, видимо, решили, что их час пробил. Чтобы не испытывать судьбу, один из них швырнул в окоп гранату. Лишь после этого лазутчики бросились на насыпь. К счастью, граната перелетела окоп и скатилась с бруствера. Ее взрыв заставил Старкова обернуться, но было уже поздно. Завязалась рукопашная схватка. До последнего момента ничего не подозревавший Хомов продолжал вести огонь по атакующему противнику. Удар по голове отбросил его от пулемета. Израненные Старков и Исаев, отбиваясь от наседавшего врага, отходили по ходу сообщения к заставе. Они слышали, как в самом начале стычки захлебнулся, умолк пулемет, и мысль о гибели Аркадия болью отозвалась в их сердцах.
Отзвуки боя долетели до Чернова в самый неподходящий момент. В немецкой каске, в полный рост стоял он на берегу и сигналил фонариком. В другой его руке была зажата граната. А с румынской стороны на этот огонек осторожно выруливала саперная лодка. Несколькими минутами раньше Чернову вместе с Костиным и Алешиным удалось захватить вражеского лазутчика с той стороны, и вот теперь они готовили ловушку остальным.
До прихода проверки все было спокойно. Их «секрет» нес службу на правом фланге в районе «редкого кустарника», в том месте, где река, закругляясь излучиной, вплотную подступала к шоссе. Опытный, хитрющий Тимушев, командир 3-го отделения, появился вместе с Овсянниковым, как всегда, внезапно, точно вырос из-под земли. Но Чернов тоже не лыком шит: пропустил проверку почти над собой и — в спину: «Пропуск!»
— Так заика может получаться, — сказал Тимушев. Сержант был по национальности коми и, когда волновался или торопился, говорил с сильным акцентом.
— Не робей, воробей, — пробурчал себе под нос довольный Чернов.
«Секрет» правого фланга собрал в эту ночь очень непохожих людей: молчаливый, почти угрюмый, Чернов, вежливый и обходительный Алешин, добряк и весельчак Костин. Алешин с Костиным были друзьями. Огромный добродушный Костин питал слабость к хрупкому голубоглазому Алешину и звал его ласково: «сынок». Чернов таких эмоций был лишен начисто. Это был человек не слова, но дела. Все, чем он занимался — чистил ли оружие, строил ли дзот, шел ли на границу, — делал основательно и с полной отдачей. Даже любимый бокс он осваивал планомерно, по-деловому, порой изнуряя себя до крайности. «Ты что себя гробишь, Чернов?» — случалось, говорили ему. «Не робей, воробей», — бурчал себе под нос Чернов или вовсе пропускал мимо ушей подобные реплики.
После ухода Тимушева Чернов рассредоточил наряд: в предрассветный час видимость лучше, да и сподручней для маневра при случае. Прошло еще немного времени, и с реки долетел слабый всплеск. «Рыба играет», — подумал Чернов. Но вскоре всплеск повторился — ближе и отчетливей. Слева щелкнул прицельной планкой Костин, значит, тоже уловил подозрительное. Условным сигналом Чернов подозвал к себе Алешина. Осторожно, стараясь не зашуметь камышом, выдвинулись они к Костину и чуть левее, откуда — теперь уже совсем отчетливо — долетали частые всплески. Кто-то плыл к нашему берегу. В том месте, где они залегли, берег был крут и глинист, и тому, кто плыл, чтобы выбраться наверх, не миновать было дозорной тропы, которая наискосок сбегала к самой воде. Так оно и вышло. Человек вышел из воды, снял с головы узелок, стал карабкаться наверх и тут же нащупал тропу. Наверху он быстро достал из узелка фонарик и просигналил на ту сторону: три короткие вспышки, пауза, еще три короткие… Потом он стал одеваться. В этот неподходящий для него момент пограничники и сграбастали его. Быстро и аккуратно. Чернов дернул за ноги, Костин своей лапищей замуровал рот, а Алешин вставил кляп.
Обследовали содержимое узелка. Он крепился на каске, и в нем помимо одежды были галеты и пистолет. Чернов тут же напялил на себя каску, взял в руки фонарик и изложил свой план: «Остальных мы тоже возьмем живьем». Возражений не было. Пленного связали и оттащили в камыши. Сами же изготовились и стали ждать «гостей». Ни у кого из них и в мыслях не было, что это и есть начало войны. Захваченный лазутчик и те «остальные», которых они теперь ждали, были для них обычными нарушителями границы, которых надо было обезвредить и доставить на заставу.
Легкий резиновый понтон вынырнул из полутьмы фарватера и, глотая расстояние, быстро заскользил к берегу. Ободренный успехом своего разведчика, противник спешил не упустить счастливый шанс.
Чернов приготовил гранату, встал в полный рост и просигналил фонариком: три короткие вспышки, пауза, еще три короткие…
Понтон был уже совсем рядом, уже четко обозначились под обрывом его внушительные формы, уже слышалась чужая речь, и в этот самый момент Чернов вдруг отчетливо услышал перестрелку. Слева за спиной разгорался бой. Это обстоятельство круто меняло дело. Ждать больше не было смысла, и Чернов швырнул гранату прямо в подходящий к берегу понтон. Через минуту все было кончено. Искалеченный взрывом понтон медленно кружил у берега, несколько трупов застыли на его решетчатых банках, а тех, кто оказался в воде, догнали пули пограничников. Костин, несмотря на свои габариты, ловкий и сноровистый в движениях, быстро скатился к воде и снял с понтона уцелевшее оружие: автоматы, ножи, боеприпасы. С того берега открыли огонь. Били неприцельно, но густо. Веером сыпал трассирующими пулемет.