голову.
На заставе Васю считали везучим, чуть ли не заговоренным. Сколько раз, безоружный, стоял он под дулами снайперских винтовок, чувствуя холодное дыхание смерти, во скольких переделках на границе был он смел и удачлив! Теперь его небольшое, щуплое тело лежало под плащ-накидкой в углу блиндажа, вызывая жалость и сочувствие, в которых Вася Рымарь меньше всего нуждался при жизни. Как ни велик был накал боя, в блиндаже двигались осторожно, с оглядкой на бурую от крови плащ-накидку, будто боялись чем-то помешать Рымарю, причинить ему какие-то неудобства. Даже Тимушев, человек без предрассудков, и тот говорил шепотом. Дутов слушал сбивчивую, невнятную скороговорку сержанта и думал: «Вот первая смерть на их глазах, первая потеря. Ожесточит ли она людей? Ила, наоборот, сломает, заставит кланяться каждой пуле?..»
Положение было серьезным. В разгаре была атака на мост, которую дзот-2 обязан был активно поддержать огнем всех своих калибров, но и допустить высадку противника на наш берег с выходом во фланг обороны заставы никак было нельзя. Оставив в дзоте большую часть отделения во главе со станковым пулеметчиком Родионовым для выполнения основной задачи, Дутов вместе с Тимушевым, Муртазиным, Клементьевым и Семеновым скрытно по траншее выдвинулись к самому берегу и затаились в ожидании вражеского десанта.
Враг не заставил себя ждать. Три надувные саперные лодки быстро приближались к берегу. Григорий Дутов приказал приготовить гранаты. У него их было пять. Воевать можно. Пусть только подойдут поближе. К самому берегу. Вот так. Ну, еще… Григорий старался отвлечь себя, сосредоточиться на чем-то менее существенном, только бы отогнать подступившую вдруг к горлу тошноту, унять дрожь в руках и теле. Начинался приступ малярии. Это он почувствовал еще в дзоте, когда зябкая, колкая дрожь растеклась по телу и вялой тяжестью стали наливаться руки. Григорий схватил малярию в Леово, в комендатуре на учебном пункте, где до прибытия на заставу обучал молодых пограничников, и теперь время от времена страдал от ее изматывающих приступов. Он боялся этого своего состояния и обычно старался оттянуть момент полной прострации, подавить ее своей активностью. Болезнь выжимала из него все силы, он из нее — душу. Так они и мучили себя обоюдно в строгой тайне, и вряд ли кто на заставе догадывался об этом. И вот теперь, в самый неподходящий момент, предательский недуг снова бросал ему вызов.
Враг уже достиг мертвой зоны, где берег не простреливался из дзотов, и, уверенный в успехе, действовал беспечно. Все три лодки сошлись почти вплотную, и так, сомкнутым строем, подходили к берегу. Уже плоскими светлыми пятнами рисовались в сумеречном свете лица солдат, слышались короткие, резкие слова команд.
Григории сжал в непослушной, обмякшей руке гранату. Не без труда поставил на боевой взвод. Холодная испарина покрыла его лоб. «Только бы добросить», — подумал он и громко скомандовал: — Огонь!
Пять юрких гранат, описав короткую дугу, одна за другой рванули в гуще вражеского десанта. И тотчас крики раненых огласили берег. Не давая врагу опомниться, пограничники наращивали и наращивали свой удар. Вслед за гранатами в ход пошли винтовки и карабины. Пули, пущенные почти в упор, настигали и разили обезумевших от страха вражеских солдат повсюду: в воде, в еще державшихся на плаву понтонах, в прибрежных камышах. В численном отношении превосходство десанта было подавляющим, но внезапность удара и решительность засады предрешили исход этой скоротечной схватки. Все три тяжело груженных понтона с людьми и оружием пошли ко дну. Место было не таким уж мелким, и те, кто уцелел, в диком страхе и ужасе цеплялись друг за дружку, не помышляя больше ни о чем, кроме спасения, и тем ускоряли развязку. Прозвучало еще два-три запоздалых выстрела-шлепка по пустынной глади реки, и Дутов приказал отходить.
Противник, видимо, понял наконец, что десант его напоролся на засаду, и открыл по берегу ураганный огонь. Но было поздно: вся пятерка пограничников уже укрылась в дзоте.
Перестрелка со стороны моста и насыпи мало-помалу затухала. Судя по всему, наша атака увенчалась успехом, но по-прежнему не было связи между дзотами, и обстановка была далеко не ясна. Действовать же на свой страх и риск Дутов не решался. Чувствовал он себя все хуже и хуже, поднялась температура, трудно было дышать. Его бросало то в жар, то в холод. Завернувшись в плащ-палатку, он пристроился в углу дзота рядом с убитым Рымарем и тщетно пытался унять лихорадку. Он собрал в кулак всю свою волю. Люди ждали от него решений, и он не имел права так раскисать. Он обязан был что-то делать, решать, действовать без всяких скидок на свое недомогание.
Гранаты кончились, боеприпасы подходили к концу. Дутов приказал прекратить огонь и подозвал к себе Тимушева. Он решил послать сержанта в дзот-3, где, по его расчетам, должен был находиться теперь начальник заставы, с задачей выяснить обстановку. Дутов понимал, что при нынешнем его положении отпускать Тимушева он не имел права, и в то же время ловкий и смекалистый Миша Тимушев больше всех подходил для этого задания. Выслушав лейтенанта, сержант не двинулся с места, будто ожидал услышать от Дутова что-то им недосказанное.
— Все. Выполняйте! — сказал Дутов.
— Вы плохо себя чувствуете? — скороговоркой, с обычным своим акцентом спросил Тимушев.
— Нет, нет, сержант, об этом ни слова начальнику. Это пройдет. Это пустяк. Простуда, понимаешь?..
Лейтенанту хотелось верить, что именно так оно и есть, он продолжал свою обычную игру с недугом и мог бы обмануть кого угодно, но только не себя. Он окончил до армии медицинский техникум, был фельдшером и знал о своей болезни все. Там, в командирском флигеле, в холостяцкой его квартире, лежали в ящике стола хинин, горчица и спирт, которые выручали его в трудную минуту, но обременять сержанта подобной просьбой он посчитал себя не вправе.
Тимушев выскользнул из хода сообщения, и первое, что бросилось ему в глаза, — зеленая фуражка Василия Рымаря. Как ни странно, фуражка была цела, без единого пятнышка крови. Тимушев бережно отряхнул ее и спрятал на груди под гимнастеркой.
Артналет кончился. Стрельба затухала. Противник, видимо, перегруппировывал силы для новой атаки. Почти рассвело, и перед Тимушевым открылась мрачная картина разрушений. Не существовало больше «райского уголка» — уютной летней столовой, которой так гордилась хлебосольная «Береговая крепость». Вместо конюшни — пепелище. Прямым попаданием разнесло продсклад, сильно пострадало новое, недостроенное здание заставы. Мины и снаряды подчистую выкосили молодую посадку орешника, повалили и сожгли забор. Чтобы добраться до дзота-3, надо обогнуть оклады, командирский флигель и пересечь открытое пространство по двору заставы. Справа, чуть в стороне от траншеи, по которой пробирался Тимушев, был колодец. Еще у берега, в засаде, сержанта мучила жажда, и он решил напиться. Тропа к колодцу обрывалась сразу за земляной дамбой, которая в паводок защищала заставу от наводнения. Тимушев быстро достиг дамбы и уже собирался спуститься вниз, когда заметил вдруг каких-то людей, идущих прямо на него. Их было человек 10—12, в касках, с оружием. В низине лежал туман, и казалось, они выходят из молочной реки. «Наши! Свои! Подоспели, братишки-красноармейцы!» — обрадовался сержант, но радость мгновенно исчезла, едва слух его резанула чужая речь.
— Рус? Хенде хох!
Путь назад был отрезан. Он стоял перед дулами немецких автоматов в полный рост — прекрасная мишень. Тимушев понял: это — конец. Правда, в руках была винтовка, но что можно сделать с обыкновенной трехлинейкой против дюжины хорошо вооруженных фашистов? И тут сержант вспомнил о гранате, которую дружок Солимгориев сунул ему в руку в последний момент. Он нашел ее в подсумке у Рымаря. Тимушев нащупал ее ребристую поверхность и извлек из подсумка. Ударила автоматная очередь. Пули просвистели над самой головой, опалив дыханием смерти. Острая боль обожгла левое плечо. Тимушев упал. «Будут добивать», — мелькнуло в голове. Но никто больше не стрелял. Он приподнял голову. Те, внизу, стояли теперь совсем рядом и ловили каждое его движение. «Хотят взять живым, — догадался Михаил. — Ну нет! Этому не бывать!» Рука его по-прежнему твердо сжимала гранату, оставалось лишь взвести ее и бросить. Бросить? Вряд ли дадут. Срежут, как тетерева на взлете. Выход был только один…
— Рус! Рука верх! Штейн ауф! Пуф-пуф… — верещал снизу писклявый голос.
«Сейчас будет тебе пуф-пуф, дерьмо поганое!» Михаил проворным, неуловимым движением взвел гранату и, не дав врагам опомниться, кинулся в самую их гущу.
ПЕРЕДЫШКА
Закрепившись на насыпи и в дзоте-1, группа Тужлова готовилась к отражению новых атак.
К четырем часам утра наступило затишье. Правда, с тыла и флангов еще доносилась ружейно-пулеметная стрельба, — видимо, возвращающиеся на заставу пограничные наряды вступили в стычки с просочившимися группами противника. Но оборона заставы более или менее стабилизировалась, и, оставив за себя сержанта Михалькова, старший лейтенант поспешил в дзот-3. Здесь было уже довольно многолюдно. С границы вернулись сержанты Бузыцков и Федотов, пограничники Шарафетдинов, Асеев, Чернов, Костин, Алешин. Среди них были раненые. Санинструктор Бабенко и Тоня, которую вместе с Толиком и Барбарой удалось под огнем противника благополучно вывести из флигеля, развернули в блиндаже настоящий медсанбат. Сюда на перевязку уже прибыли Исаев и Старков. Исаев был плох. Там, в первом ожесточенном бою у моста, помимо контузии он получил ранение в голову, и надо было думать о его отправке в тыл.
Старшине Козлову вместе с Кайгородовым и Мусориным удалось вынести из казармы документацию и боеприпасы, и теперь сейф и патронные цинки теснили и без того небольшое помещение блокгауза.
Связи с комендатурой по-прежнему не было. Не было ее и между опорными пунктами. Видно, во время артналета был поврежден кабель. «Надо попытаться связаться с Агарковым через 4-ю заставу», — решил Тужлов и приказал Петрунину пробраться в казарму, снять там телефонные аппараты и доставить их сюда. Кайгородов был срочно отправлен на НП, который был оборудован в «скворечнике» — на третьем этаже бывшего «Российского речного пароходства», в котором временно размещалась застава. Отменный наблюдатель и снайпер, он должен был своевременно информировать о действиях противника и вести огонь по одиночным важным целям.