— Хорошее пополнение шлют нам на границу шефы. Толковые ребята. Надежные.
— Откуда, если не секрет? — спрашиваю у лейтенанта.
— Из города Славянска. Есть такой на Украине, — поясняет Михальков.
Да, есть такой на Украине — древний городок Славянок. Как же! Воспет еще в «Слове о полку Игореве». Я с трудом сдерживаю нахлынувшее вдруг волнение. Лейтенанту, конечно, и невдомек, что это всего в двадцати километрах от моего родного Красного Лимана!
— А что, Анатолий Васильевич, берусь назвать, кто есть кто на заставе из этого самого Славянска! — уняв эмоции, бодро заявляю я.
— Попробуйте, — заговорщицки соглашается Михальков.
— Значит, говорите, двое их?
— Двое.
— Ну, одного называю с ходу — Захаренко, комсомольский секретарь заставы. Такою мовою объясняются только у нас в Донбассе — смесь украинского с русским. Ну а второй… Второй, пожалуй, старшина Соцкий. Верно?
— А у старшины какие-такие особые приметы? — вместо ответа спрашивает Михальков.
— Какие могут быть особые приметы у хорошего человека, кроме того, что он хороший человек? — отвечаю вопросом на вопрос.
— Э-э, нет, не согласен, — энергично возражает лейтенант. — У Соцкого врожденный талант командира. Из него, знаете, какой бы офицер получился!
— За чем же дело стало?
— Легко сказать — попробуйте его убедить! — вздыхает лейтенант.
Без четверти двенадцать в канцелярию входят старшина Соцкий и старший сержант Захаренко, четко докладывают о себе. Сегодня им выпала честь сопровождать лейтенанта Михалькова на мост, и они, соответственно, при полном параде. Ребята из Славянска как на подбор: рослые, ладно скроенные, оба симпатичные. Вася Соцкий — голубоглазый блондин, Виктор Захаренко, наоборот, смуглолиц, у него черные как смоль волосы, соболиные брови. Михальков не без удовольствия — хотя внешне и придирчиво — оглядывает их, потом смотрит на часы и поднимается. Пора идти на встречу с румынами.
Мы минуем двор заставы, штурмовую полосу, пограничную вышку на взгорке и направляемся к полосатому шлагбауму. Стальные фермы моста внушительно высятся над утопающими в зелени берегами. Конечно, это уже не тот мост, который был здесь в сорок первом. От того не осталось и следа. Прут в этом месте не очень широк, метров восемьдесят — сто, не больше. И очень напоминает мне наш Северский Донец. Там, у моста со стороны Славянска, как помнится мне, такая же крутая железнодорожная насыпь и сплошь лесистые берега, одетые вербой и лозняком. А выше, перед самым въездом на мост, высеченные на камне, красуются слова вещего Бояна… Я останавливаюсь у пограничного шлагбаума и под монотонный шум стремительного Прута произношу их по памяти вслух: «О Донче! Не мало тебе величия, а Кончаку нелюбия, а Русской земле веселия…»
Соцкий и Захаренко, как по команде, резко оборачиваются в мою сторону. На их лицах — радостное недоумение.
— Что, земляки, — не даю им опомниться, — похож Прут на наш Донец?
— Верно. Похож, — охотно соглашаются они. — Мы тут почти как дома.
— Вот я и агитирую остаться на сверхсрочную, — вступает в разговор Михальков и незаметно подмигивает мне: дескать, чем они будут крыть.
— Мы разве против, товарищ лейтенант? — не теряется Захаренко. — Только как же быть с традицией?
— Какой традицией?
— Ну как же! Двое приходят на заставу служить — столько же после службы должно вернуться на завод. Иначе что получится? Через несколько лет вся застава будет нашенской, славянской…
— А завод придется остановить, — вставил немногословный Соцкий.
— Ну, если это угрожает заводу, тогда конечно, — с напускной серьезностью заметил Михальков.
Мы все дружно рассмеялись…
Деревянный мост минировали ночью.
До этого дважды пытались уничтожить его, но обе попытки оказались безуспешными. Сначала старшина Козлов собрал на заставе все остатки ГСМ и пакли, и трое смельчаков во главе с сержантом Михальковым под огнем врага пробрались на мост, облили его бензином и мазутом, разбросали пропитанную соляром паклю и все это подожгли. Мост вспыхнул, и казалось, с ним уже покончено, но… выгорела солярка с бензином, и пламя погасло: пропитанное водой дерево отказывалось гореть.
К вечеру по камышам и топи на руках удалось прикатить на заставу два 76-мм противотанковых орудия, и их расчет под командованием младшего сержанта Володина, не мешкая, открыл по мосту огонь прямой наводкой. Но ни бронебойные, ни зажигательные снаряды не причинили мосту существенного вреда.
— Что за чертовщина? — недоумевал сконфуженный Володин.
— Товстокожый, мов моя тэща, — посочувствовал ему Ворона.
Не на шутку растревоженный, противник обрушил на заставу ураганный огонь, и вскоре оба орудия были выведены из строя.
С наступлением ночи на заставу вместе с отделением саперов кавполка прибыл Иван Иванович Бойко. Отныне судьба деревянного моста переходила в его руки. Он должен был взорвать его на следующий день в любой подходящий момент, но не опережая события, чтобы не приковать все внимание врага к железнодорожному мосту, который предстояло еще отбить. С военкомом на заставе оставалось отделение Тимушева, лейтенант Дутов и несколько красноармейцев. Остальные защитники «Береговой крепости», по плану Васильева, сводились в боевую группу Константинова и Тужлова. К исходу ночи они должны были покинуть опорный пункт, чтобы выйти на рубеж железнодорожной насыпи и, соединившись с саперами и группой поддержки кавполка, овладеть железнодорожным мостом и к исходу дня, как требовал того приказ главкома, взорвать его.
— Ну как дела, ваше подрывательское степенство? — мрачно пошутил Тужлов, приветствуя военкома.
— Не дури, Василий, у самого кошки на душе скребут. Думаешь, мне приятно драпать? После всего-то… Ты с народом побеседовал, приказ довел?
— Нет еще.
— Объясни толково. Пусть поймут, что все было не напрасно. Они же герои. Все как один…
— Может, ты, Иван Иванович?
— Нет, брат, давай сам. Теперь ты для них ближе. Ты теперь для них всё…
Снова, как и в предыдущую ночь, на полную мощность работали вражеские громкоговорители, и гнусавый назойливый голос истошно вопил над сонной рекой:
— …Русский солдат, сдавайся! Будешь жить хорошо… Будешь видеть свою маму… девочку…
Под этот «аккомпанемент» саперы успешно справились с работой. И как только по небу зашуршал еще далекий и невидимый свет зари, Тужлов и Константинов собрали людей, которым надлежало уходить.
На какое-то время воцарилась тишина. Снова стали слышны и сонное бормотание реки, и вопли вражеских громкоговорителей. Неожиданно из темноты раздался чей-то голос:
— Товарищ старший лейтенант, а как же «Береговая крепость»?
Тужлов почувствовал, как ком цепко сдавил горло. Взяв себя в руки, ответил как можно внушительнее:
— Товарищи, «Береговая крепость» свою задачу выполнила, и мы должны уйти отсюда, чтобы взорвать железнодорожный мост. Но мы не покидаем «Береговую крепость», так же как и она не прекращает своего существования, потому что «Береговая крепость» — это не только земля, политая кровью наших товарищей, это мы все, застава, и пока будет жить хоть один из нас, держать в руках оружие и бить врага — будет жить и сражаться наша «Береговая крепость»…
Прощались сдержанно, по-мужски, хотя знали наперед и те, кто уходил, и те, кто оставался, что многим из них вряд ли доведется увидеться снова.
К Тужлову подошел Бойко, отыскал в темноте его руку и крепко пожал ее.
ПОСЛЕДНИЙ БОЙ
Солнце перевалило полуденную черту и нехотя начало скатываться к горизонту, когда страшной силы взрыв потряс всю округу.
«Мост!» — одним выдохом пронеслось над камышами, и движение в цепи застопорилось. «Рановато, — подумал Тужлов, посмотрев на часы. — Видно, у Бойко не было иного выхода…»
Нестройная цепочка пограничников продолжила свой путь. По заболоченным тростниковым зарослям, по вязкой топи и глухому бездорожью двигались они туда, где чуть различимой громадой высились стальные фермы железнодорожного моста. В группе Тужлова было двадцать человек, и она выполняла роль боевого дозора. Основное же ядро с саперами и группой поддержки кавполка во главе с Константиновым выдвигалось на рубеж атаки севернее железнодорожной насыпи.
Оборона противника подковой охватывала железнодорожную насыпь у основания моста и достигала трехсот метров в глубину. Она состояла из нескольких линий траншей, связанных ходами сообщения, и была основательно укреплена. Численность обороны достигала двух рот.
Группе Тужлова предстояло скрытым рейдом выйти во фланг укрепленного пункта врага почти в створе со старенькой казармой гарнизона Юрасова и внезапным решительным ударом начать атаку. В ходе ее отвлечь на себя главные силы обороняющихся и обеспечить прорыв основного ядра наших сил на мост и его минирование.
Преждевременный взрыв деревянного моста мог существенным образом повлиять на обстановку в районе предполагаемой атаки, и противник наверняка уже бросил сюда дополнительные силы, но изменить что-либо или предотвратить атаку он был уже не в силах, как не могли отменить ее и сами пограничники, и Тужлов хорошо понимал это. При этом он испытывал двоякое чувство. С некоторых пор его совершенно перестала волновать собственная судьба и, наоборот, все острее ощущал он тревогу за тех, кто вынес с ним невероятные трудности первых дней войны. Это чувство было таким же всепоглощающим, как и тревога о семье, сынишке, и Тужлов был благодарен Константинову за то, что тот включил в его группу всю его «старую» гвардию. В нем жила суеверная надежда, что с ним они будут вне опасности и он сумеет их сберечь, хотя на самом деле именно этим двадцати парням предстояло первым завязать бой и отвлечь на себя основные силы врага.
Головной дозор передал: пройдена первая линия обороны.
Тужлов дал команду «Продолжать движение» и сошел с тропы, пропуская мимо себя цепочку пограничников. Он всматривался в почерневшие, осунувшиеся, обросшие лица людей, будто старался навсегда запомнить каждого. Вот легкий и гибкий Вася Михальков, улыбчивый Костя Шеин, молчун Федотов со своим неразлучным псом Барсом, высокий, нескладный с виду Филиппов, весельчак, запевала Андрюшка Мусорин, замкнувшийся в себя Курочкин-Максимыч…