Нам не надо было ни определяться на местности, ни сверять карту, потому что за нашими спинами, за лесом, возвышалась вершина второго вулкана, и мы находились как бы на одной линии между ними и, стало быть, отмахали уже добрую часть пути. Выйдя на берег в приподнятом настроении, мы решили идти сегодня до упора, как выразился Макаренко, и не делая больших привалов.
Связи с заставой мы ждали с нетерпением. Теперь нам было чем порадовать «Керчь». Да и «Керчь» порадовалась за нас. Правда, для Беседина и на этот раз ничего не было. «Пишут», — сказал Дамин.
День в целом был для нас удачным, и мы, устраиваясь на ночлег в уютном маленьком распадке, куда нас завели медвежьи следы, были в самом радужном настроении, хотя ноги гудели, как чугунные, и до боли ломило плечи. Но то была приятная усталость.
Наш Макаренко — настоящая лесная энциклопедия. Он так подробно изучил все, что оставлял после себя медведь, что к концу дня мы уже знали, и чем он питается, и что любит, и как работает у него желудок.
После ужина сержант собрал остатки пищи и отнес к ручью. Для медведя.
— Зачем ты его сюда приваживаешь? — заметил недовольно Дамин.
— Э-э, какой ты, — покачал головой Макаренко. — Значит, топать за ним топаешь, а харч врозь? В лесу так нельзя. В лесу надо согласно жить.
Макаренко почему-то был уверен, что медведь снова явится к нашему лагерю. И оказался прав.
Ночью повторилась та же история, что и накануне. Только на этот раз меня поднял Беседин. Снова медведь, грузно ступая, ходил вокруг наших костров, правда, на довольно почтительном расстоянии, шумно сопел, вздыхал, потом отошел к ручью и затих. Прелюбопытная получается история, подумал я. Ведь скажешь кому, не поверит. Медведь дорогу указывает да еще и охраняет ночью наш сон. Чудеса!
Утром Макаренко первым делом проверил, на месте ли подкормка. Но у ручья, кроме знакомых медвежьих следов, ничего не было.
— Взял, — обрадовался он. — Теперь мы с ним вроде как квиты. А что, если дать ему имя? Например, Гриша?
— Какая разница, хоть Ваня. Кто его видел, твоего медведя? — равнодушно заметил Дамин, завязывая свой вещмешок.
Действительно, медведь ни разу за сутки не попался нам на глаза, хотя мы постоянно ощущали его присутствие и пользовались, если на то пошло, его бескорыстной медвежьей помощью.
— Пусть будет Гриша, — сказал я и дал команду выступать.
5
Третий день нашего пути прошел без особых волнений. Погода нам благоприятствовала, стояли сухие, чуть продуваемые ветерком, нежаркие дни. Маршрут тоже складывался удачно. Правда, дважды мы теряли след, но вскоре стараниями неутомимого Макаренко все же находили его. Дорога была в общем сносная, в основном шла по распадкам, по кедровому стланику, по невысокому подлеску. Однажды ненадолго окунулась в бамбучные заросли, напомнив нам о былом сражении. Словом, с обязанностями проводника медведь Гриша справлялся неплохо, и ему следовало бы объявить благодарность перед строем, но беда (а может, и наоборот) была в том, что он ни разу за весь день так и не предстал перед нами. И только однажды при переходе из одного распадка в другой как будто мелькнула на крутом косогоре в зарослях кедрача бурая его спина. По крайней мере Макаренко уверял, что видел его.
Все шло хорошо. Но меня не на шутку стали тревожить дела Беседина, которые мы, пребывая два последних дня под крылышком благосклонной фортуны, как-то выпустили из вида. Вот и сегодня ни утренняя, ни дневная связь не принесла для него утешительных известий, и я видел, как помрачнело и без того грустное его лицо, как он еще больше замкнулся в себе, сторонясь наших шуток и наших разговоров. Но чем мы могли помочь ему? Чем? Или ей в такой космически далекой отсюда Астрахани? И все-таки грустно было сознавать, как легко в общей радости забывались чьи-то личные невзгоды…
На отдых мы встали раньше обычного. Пройдено было немало, и следовало хорошенько отдохнуть перед последним, решающим броском к океану. А что он будет последним, никто из нас уже не сомневался. По всему чувствовалась близость большой реки, да и карта говорила о том же. Похоже было, что «астаховская» тропа все же состоится. Только «астаховская» ли? Может, медвежья?
Устроились мы в этот раз не в распадке, как обычно, а в сухом хвойном лесу. Правда, распадок был рядом, но не захотелось снова окунаться в сырость. Разложили все те же три костра треугольником, приготовили ужин и в назначенное время точно вышли на связь с «Керчью». Не сумев справиться с волнением, Беседин отошел от рации и стал расхаживать в сторонке, потрескивая сучьями. Повторив несколько раз позывные, Дамин настроился на волну, и майор Хобока голосом Левитана, торжественно чеканя слова, зачитал радиограмму… У Беседина родился сын! Дамин крутанул громкость на полную катушку, и последние слова нашего начальника гулко разнеслись по всему лесу. А потом мы дружно грянули «Ура!», схватили новоиспеченного папашу в охапку и стали подбрасывать в воздух.
Угомонившись наконец, мы расселись вокруг костра и вскрыли по этому торжественному случаю по банке сгущенки. Шутливо чокнулись ими — за счастливого отца семейства!
— Это у вас второй, если не ошибаюсь? — спросил я у Беседина.
— Да, товарищ лейтенант, второй. Везет мне на парней.
Как-то непривычно было смотреть на улыбающегося Беседина — совсем другой человек. И симпатичный, и моложе, и даже трехдневная борода была к лицу.
— А с какого ты года? — спросил Макаренко.
— Да я дважды отсрочку имел, — снова улыбнулся Беседин. — А вообще молодой — двадцать один пока.
— Далеко пойдешь! — заметил Дамин, потягивая сгущенку из банки. — Что касается меня, то я, братцы, не женюсь лет до тридцати.
— Ну да! — усмехнулся Макаренко.
— Абсолютно точно. Погуляю вволю, чтоб без пеленок, без распашонок. А потом выберу себе такую, какую сам захочу. Не торопясь…
— Да кто за тебя пойдет? Тоже мне Ромео! — уже серьезно оборвал его Макаренко. — Погляди на себя!
Дамина это нисколько не смутило.
— Аристотель, между прочим, был такой знаменитый философ, шепелявил, имел тощие ноги, маленькие глазки и выделялся своими нелепыми нарядами, а у женщин пользовался большим успехом!
— Но ты же не Аристотель! Ты Дамин…
Спор грозил затянуться надолго, и я прекратил его волевым порядком: пора было устраиваться на ночлег.
Макаренко снова собрал остатки ужина и отнес их в сторонку в кусты, очевидно, для Гриши. Потом мы раскинули дежурство и стали укладываться.
Среди ночи, как по тревоге, нас подняла на ноги раскатистая автоматная очередь.
— Кто стрелял? — крикнул я.
Вопрос был более чем нелепый. И без того было ясно, что стрелял Дамин, дежуривший во второй смене после Макаренко. Мы молча смотрели на него и ждали объяснений случившемуся.
— Он был совсем рядом… вон у того дерева… Он шел прямо на нас… — заикаясь и путаясь, произнес наконец он.
— Врешь! — Макаренко вырвал из его рук оружие. — Врешь! Медведь никогда не пойдет на огонь. Первым не пойдет… если не раненый. Ты просто струсил, Дамин!
Потом мы в каком-то странном оцепенении сидели у костра и ждали рассвета. Ночной ветер гулял по кронам могучих деревьев и сыпал на нас хвоей. Где-то поблизости постанывала искалеченная осенним буреломом пихта. Мы молчали и избегали смотреть друг на друга, будто каждый нес на себе тяжкую вину за то, что случилось. И было почти физическое ощущение этой тяжести.
Чуть посерело небо, и мы, за исключением Дамина, стали обследовать лес. И почти сразу Макаренко наткнулся на медвежьи следы. Там, в кустах, где он оставил с вечера подкормку, было два хороших отпечатка и рядом на нежной зелени папоротника — побуревшие пятна крови. Остатки пищи наполовину были съедены. Видно, тут, на этом месте, и настигла Гришу автоматная очередь. Дальше следы возобновились метра через три — видно, медведь совершил прыжок, — и уводили в сторону распадка, густо меченные все теми же бурыми пятнами.
На всякий случай мы обследовали и ближние подступы к кострам, поскольку Дамин уверял, что медведь шел прямо на нас, но следов там не оказалось. И это было сущей загадкой, как он, раненный, не напал на нас, сонных и фактически беспомощных? Оказывается, животные бывают милосердней, чем мы, люди…
Не став завтракать, мы быстро свернули свой лагерь и собрались. Остался только Дамин, по-прежнему сидевший в той же позе на корточках, его вещмешок, автомат и рация. Я обернулся к нему, давая понять, что мы уходим. Он быстро засобирался, заспешил. Потом сказал, потупясь:
— Ну, не хотел я, не верите? Само получилось как-то…
Никто ему не ответил. А Макаренко отвернулся в сторону, только желваки заходили на широких скулах.
Наверно, как командир, я должен был как-то смягчить ситуацию, но чисто по-человечески я не мог и не захотел этого сделать. И мы молча двинулись в путь.
Из распадка след, меченый Гришиной кровью, повел нас по старому, пересохшему руслу небольшой горной реки. Здесь отпечатки были отчетливей, и нетрудно было по ним определить, что медведь прихрамывал, потому как след был неровный, а вмятины от ступней — одна мельче другой.
Я хотел предупредить идущего впереди Макаренко, чтобы он был на всякий случай поосторожней, и изготовил оружие, но было как-то нелепо произносить вслух эти слова, да и сам я не верил в то, что Гриша может на нас напасть.
Довольно долго мы шли этим пересохшим руслом, которое становилось все шире, и с каждым шагом все явственнее ощущался уклон. Я где-то читал, что русла пересохших рек называются в Австралии «крики». Если это от слова «кричать», то в самый раз было крикнуть на весь этот распадок о дикой нелепости случившегося, о чувстве стыда и чувстве раскаяния, о человеческой низости и медвежьем благородстве. Крикнуть хотя бы ради того, что надо об этом кричать. Громко! Во весь голос!
Мы еще не видели большой реки, но уже слышали издали ее мощный призывный шум и невольно прибавили шагу. Островки песка, вспухавшие среди галечника и щебня, сделались влажными, и след теперь читался совсем хорошо. Мы миновали еще один пов