– Тебя и без них к Америке не подпустят, парень, – заверил его Штейн, остановившийся за напряженной спиной Макса.
Тот обернулся:
– Но вы обещали…
– Я обещал посодействовать, верно. И вопрос о вручении тебе грин-кард почти решен. Но ты фактически провалил последнее задание. И теперь тебе предстоит выдержать еще один экзамен.
– Ничего я не провалил, – занервничал Макс. – Все сделал, как вы сказали. Какие ко мне могут быть претензии?
– Во-первых, ты выбрасывал ампулы на местах проведения акций, – жестко произнес Штейн. – Ты наследил, как скунс, забравшийся в цыплятник… я хотел сказать, в курятник. Кроме того, никто не поручал тебе выполнять оба дела в один день.
– Но я спешил!
– Спешил? У тебя было трое суток. Первые два дня ты тупо пропивал выданный тебе аванс. На третий протрезвел и взялся за работу. Но протрезвел недостаточно, судя по конечному результату. Тебя вычислили, парень. И теперь по твою душу прилетел специалист из Москвы.
Застывший в неудобной позе Макс едва не свалился со стула.
– Какой специалист?
– По отлавливанию скунсов вроде тебя, – с удовольствием пояснил Штейн. – Можешь считать его русским Джеймсом Бондом с лицензией на убийство.
– С какой-какой лицензией?
– С лицензией на отстрел Максима Кривченко.
Максу показалось, что его окатили ледяной водой.
– Как же мне быть? – спросил он.
– Внимательнейшим образом изучить эту инструкцию. – Палец Штейна щелкнул по плоскому стеклу монитора. – Потом проделать все в точности, как здесь написано.
– А потом?
– Сделал дело – гуляй во всю ивановскую, так ведь у вас говорят?
– Нет, – промямлил Макс. – Никто у нас так не говорит.
Лицо Штейна сделалось высокомерным.
– Ты, наверное, думаешь, что я пригласил тебя учить меня русским поговоркам?
– Ничего я не думаю.
Макс отвернулся.
– Вот это правильно, это то, что от тебя требуется, – прозвучало за его спиной. – Думать не надо. Надо действовать. Читай, парень. Я и так потратил на тебя слишком много времени.
Глаза Макса неохотно побежали по строчкам инструкции.
Вернувшийся на место Штейн бросил в рот освежающую таблетку, закинул руки за голову и стал наблюдать за своим одесским агентом, изучающим инструкцию. Испытывая к нему презрение, американец не мог не отдать должное той решимости, с которой Максим Кривченко убивал своих соотечественников. Что касается Сида Штейна, то его нервная система приходила в сильнейшее расстройство всякий раз, когда ему приходилось действовать лично, вместо того чтобы поручать проведение акций исполнителям.
Несмотря на волевой подбородок и ковбойский прищур, американец испытывал постоянную неуверенность в себе и очень страдал от невозможности посещать психиатра, как это было заведено дома. Под жизнерадостной личиной Штейна скрывались демоны паранойи и шизофрении. Он панически боялся потерять работу, боялся погибнуть, боялся провалиться, боялся неожиданного ареста и боялся узнать о готовящемся аресте заранее.
В этом он ничем не отличался от остальных соотечественников, которым вечно мерещится, что их ограбят, уволят, отдадут под суд, лишат кредитов и пустят по миру. Правда, оторванный от родины Штейн находился в совсем уж критической ситуации. Предоставленный самому себе, изолированный от родных и близких, он подозревал, что к концу пребывания в Одессе у него разовьется сильнейшая депрессия. Хуже этого может быть только смертельный диагноз, потому что людей, страдающих депрессией, в Америке избегают, как прокаженных. Вот и приходится уверять себя и окружающих в том, что у тебя все отлично, лучше не бывает.
Или утешаться мыслью о том, что кому-то значительно хуже, чем тебе самому.
Кому? Да вот хотя бы Максиму Кривченко.
Взглянув на бледного сообщника, Штейн улыбнулся:
– Ну, что скажешь? По-моему, дело проще выеденной репы.
– Пареной, – машинально поправил Макс. – Выеденным бывает яйцо.
– Пусть яйцо, – снисходительно согласился Штейн. – Пусть даже два. Но если ты предпочитаешь греть свои яйца где-нибудь во Флориде, вместо того чтобы париться в застенках Кэй-Джи-Би, то тебе лучше проявлять не эрудицию, а исполнительность.
Наступила тишина, длившаяся около трех секунд – ровно столько времени потребовалось Максу для того, чтобы прикусить язык и заставить себя покорно склонить голову.
– Я готов, – произнес он, позаботившись о том, чтобы в его голосе не прозвучало ни малейшего намека на ту ненависть, которую он испытывал к американцу. – Где и когда я могу получить снаряжение?
– Оно находится в багажнике твоего автомобиля, – ответил Штейн с видом человека, сообщающего какую-то приятную новость. – Его положили туда, – последовал быстрый взгляд на циферблат часов, – двадцать минут назад.
– А если бы я отказался?
Такое нелепое предположение было отметено небрежным взмахом руки:
– Не смеши меня, парень. Ты когда-нибудь видел капризничающую подопытную крысу?
– Я не подопытная крыса! – вырвалось у злобно ощерившегося Макса.
– Но и капризничать себе позволить не можешь, верно? – подмигнул ему Штейн. – Так что слушай и запоминай. Прямо от меня отправишься в отель «Пассаж», захватишь с собой все необходимое и подготовишь шестьдесят второй номер к приходу гостей. Там сейчас пусто и будет пусто до позднего вечера, так что можешь действовать спокойно, без спешки и суеты.
– Без шума и пыли, – пробормотал Макс.
– Надеюсь, шума и пыли будет как раз предостаточно.
– Вот именно. Как, по-вашему, я смогу проникнуть в номер? В наших гостиницах на каждом этаже торчит дежурная, следящая за постояльцами. Кроме того, я не умею взламывать замки.
– С дежурной разбирайся сам, – сказал Штейн, даже не попытавшийся подавить зевок. – Что касается ключа, то его дубликат находится в твоем багажнике… вместе с некоторой суммой на текущие расходы. – Еще один беглый взгляд на часы. – На твоем месте я бы поспешил. Время у тебя есть, но его не так уж много.
– Кому принадлежит номер?
– Одной ветреной особе. Мужчинам она любит представляться Милочкой, хотя уже давно не девочка. Людмила Борисовна Плющ, так ее зовут на самом деле.
– Чем она вам не угодила?
Штейн усмехнулся:
– Милочку подвела ее чрезмерная сексапильность. На самом деле ловушка расставляется не на нее, а на ее кавалера.
Макс почесал кончик носа:
– Это тот самый московский Джеймс Бонд?
– Ты догадлив, но медлителен. Пора тебе привыкать к нашему ритму жизни. Наш девиз: экшн и еще раз экшн. Побольше действий, поменьше болтовни.
– Как в американских боевиках?
– Да уж не как в романах Достоевского.
Штейн пренебрежительно фыркнул. Макс нервно потер руки, пощелкал суставами пальцев и встал.
– Если я сделаю это, вы сдержите свое слово?
– Вы, русские, обожаете делить шкуры неубитых волков, – нахмурился Штейн. – Скажешь «хоп», когда окажешься в кузове. Разве не так гласит ваша народная мудрость?
– Не так. Мы говорим: «Назвался груздем – полезай в кузов».
– Вот и полезай. – Новый зевок. – И поскорее. Не то твой счастливый билет достанется кому-нибудь другому. Кому-нибудь более расторопному.
Сделав два шага к двери, Макс остановился и обронил, не оборачиваясь:
– Дайте мне хотя бы одним глазком взглянуть на документы. Хотел бы я увидеть свою иммиграционную карту. Она готова?
Нижняя челюсть Штейна выдвинулась на пару миллиметров вперед и оставалась в таком положении на протяжении всей последующей отповеди:
– Послушай, парень, я ведь не спрашиваю тебя, как ты намереваешься проникнуть в отель. Это твое личное дело, в которое я не вмешиваюсь. Ты тоже не вмешивайся в мои дела, о’кей? По-моему, так будет справедливо.
Максу оставалось лишь буркнуть что-то нечленораздельное и покинуть кабинет.
Спускаясь по лестнице, он думал о том, что американское понятие справедливости уж очень расходится с его собственным, и перспектива получения «зеленой карты» впервые показалась ему не такой уж заманчивой. Впрочем, как верно подметил Штейн, капризничать он себе позволить не мог. Даже не считая себя подопытной крысой.
IX. Какой пассаж!
Гостиница «Пассаж» размещалась в историческом центре Одессы, недалеко от Дерибасовской улицы. Здание, возведенное в 1886 году, считалось архитектурным памятником девятнадцатого века, но находилось в таком плачевном состоянии, словно его однажды попытались снести, а потом махнули рукой да так и оставили стоять, решив дожидаться, пока оно развалится само по себе.
Ванные комнаты кишели грибковыми микроспорами, азартно атакующими каждую пару босых ног, ступающих на осклизлый кафель. Бачки унитазов издавали столь ужасающие хрипы, что впечатлительным жильцам мерещились по ночам покойники с перерезанными глотками. Двери номеров выглядели так, будто каждую из них пытался вышибить опасный безумец, вооруженный топором или ломом. Балконы кренились, полы дыбились, кривые потолки осыпались побелочной перхотью, грозя похоронить под собой каждого из ста шестидесяти пяти смельчаков, рискнувших остановиться в «Пассаже».
Один пожилой англичанин, покидая гостиницу, признался, что даже ночевка в девонширском замке с привидениями не произвела на него столь гнетущего впечатления, какое он увозит с собой из Одессы. Другой иностранец, то ли датчанин, то ли швед, то ли вообще норвежец – сам черт их не разберет, этих уроженцев Скандинавии, – заметно поседел после самовозгорания телевизора марки «Рекорд», случившегося в его люксе. Кстати говоря, таких люксовых номеров в «Пассаже» насчитывалось ровно семнадцать, но холодильники исправно функционировали лишь в пяти из них. Остальные агрегаты производили не столько холод, сколько чудовищную вибрацию, и хорошо, что не одновременно, потому что обветшалое здание гостиницы могло бы не выдержать подобной встряски.
Почему холодильники до сих пор не списали и не вывезли на свалку, было ведомо одному администратору. Зимой постояльцы хранили скоропортящиеся продукты между оконными рамами; летом никак не хранили, а сразу съедали; весной и осенью распоряжались ими по своему усмотрению, в зависимости от погоды и состояния желудков. Тем же, кто предпочитал питаться в кафе или ресторанах, приходилось рыскать по окрестностям, поскольку в самой гостинице имелся лишь крошечный бар, едва вмещавший бармена, стойку да ватагу проституток, цедящих свои напитки за рахитичными столиками.