Взвыл двигатель. Подпрыгнув на бордюре, автомобиль налетел на кусты, смял их и выскочил на детскую площадку, где застрял среди горок, качелей и каруселей. Воспользовавшись заминкой, Бондарь ринулся к спасительной арке, бесшумный и стремительный, как ночная тень.
Увидев его, один из травмированных парней разразился душераздирающими воплями, привлекшими внимание милиционеров. Выбежавший на пустынную улицу Бондарь услышал за спиной нарастающий рокот мотора. Он удирал во все лопатки, когда «Форд» вынырнул из арки и, проседая чуть ли не до самого днища, помчался за ним. Бондарь остановился.
Милиционеры не собирались тормозить. Плутая по двору, они успели вышибить потрескавшееся лобовое стекло и теперь чувствовали себя вполне уверенно. Настолько уверенно, что сидевший на пассажирском сиденье автоматчик приготовился стрелять на полном ходу.
Укрыться от пуль было негде. Оставалось сыграть на опережение.
Ствол «беретты» вскинулся раньше, чем разразился очередью милицейский «АК». Всего один выстрел понадобился для того, чтобы заставить «Форд» отклониться от курса. Пробитый скат не позволил водителю выровнять тяжелый автомобиль. Весь перекосившись, он шел юзом, пока не врезался в ступени магазина на противоположном тротуаре. Брызнули искры, затарахтел по мостовой сорвавшийся с болтов колпак колеса. Оба милиционера синхронно вылетели в проем окна и кувыркнулись через капот.
Их падение на асфальт обещало стать весьма эффектным зрелищем, но Бондарю досматривать его было некогда: он уже сорвался с места, чтобы покинуть улицу до того, как на ней появятся спешащие на шум преследователи.
В очередном дворе, куда он свернул, не было ни души, однако в некоторых окнах горел свет, а из распахнутой балконной двери доносилась музыка, перемежаемая взрывами пьяного гогота.
Ориентируясь на незнакомой местности, Бондарь повернулся вокруг оси. Покосившиеся столбы, несколько оставленных под открытым небом машин, перевернутая скамейка, корявые деревья, ржавые мусорные баки. И ни одного сквозного прохода. Этот двор, как и предыдущий, представлял собой типичную одесскую ловушку. Заходи – не бойся, выходи – не плачь.
Бондарь выругался, не зная, как быть дальше.
Вернуться обратно? Но на улице гудели автомобильные двигатели, раздавались встревоженные голоса, хрипели рации. Еще несколько минут, и весь квартал будет оцеплен украинскими защитниками правопорядка, сориентированными на приметы Бондаря. Высокий, худощавый, черноволосый, в кожанке и джинсах, со спортивной сумкой в руке. Вот он: мечется по двору, не зная, что предпринять. Изменить внешность не успеть, под землю не провалиться, сквозь стены не пройти.
Кажется, влип, подумал Бондарь, после того, как безрезультатно ткнулся в один подъезд, другой, третий. Ни одного проходного, как назло, и даже ни одного подъезда с окнами на улицу! Что же делать? Выходить к ментам с поднятыми руками?
Зрачки Бондаря сузились до размера булавочной головки. Единственный проход между домами озарился золотистым светом. Через пару секунд во дворе появится милицейский автомобиль, за которым в случае чего подоспеют еще несколько. Сдаваться в плен нельзя, принимать бой безрассудно, отсидеться за мусорными баками не позволят. Обнаружат, возьмут в кольцо, осветят фарами, изрешетят из автоматов, как мишень в тире.
Вот завтра сводки новостей порадуют обывателей!
Мол, доблестные стражи порядка настигли и уничтожили одесского террориста номер один, устроившего взрыв в гостинице «Пассаж». По предварительным данным, оказавший ожесточенное сопротивление бандит являлся гражданином Российской Федерации. Киев намерен обратиться к Москве за разъяснениями.
А факты где, Киев? Где твои улики, неопровержимые доказательства где? Не залупайся, мать городов русских!
Одним прыжком Бондарь преодолел расстояние, отделяющее его от ближайшего подъезда, и скрылся внутри.
Вбежав по ступеням, он очутился на грязной лестничной площадке первого этажа. Две выходящие сюда двери оказались слишком прочными: одна откровенно стальная, вторая вообще сработана по принципу банковского сейфа, хотя и обтянута кожей для маскировки.
А вот третья дверь, деревянная, привлекла внимание Бондаря. Обшарпанная, облезлая, с болтающимся на честном слове номерком. То, что нужно.
Бондарь попятился к дальней стене, оттолкнулся от нее и, разбежавшись, подпрыгнул.
Гуп! – врезалась его распрямившаяся нога в дверь. Брякнул и ускакал лягушкой выбитый накладной замок, посыпались на пол шурупы.
Еще один короткий разбег, еще один прыжок: гуп! С немелодичным перезвоном разлетелись звенья хлипкой цепочки.
Гуп-гуп-гуп! Башмаки Бондаря затопали по длинному коридору квартиры, сокращая поголовье рыжих одесских тараканов. Слева осталась кухня, из которой тянуло кислым борщом и не менее кислой брагой. Справа промелькнула уборная, откуда пахло значительно хуже.
Дверь в торце коридора вряд ли была заперта на крючок или задвижку, но времени выяснять это не было. Не сбавляя скорости, Бондарь прыгнул вперед ногами, ощутил на лету соприкосновение подошв с подавшейся внутрь фанерой и ворвался в спальню.
Принесенный не то лихим ветром, не то нечистой силой.
– Караул, – тихо сказала старушка, не придумавшая ничего лучше, чем сесть на кровати в своей старомодной кружевной рубахе.
– Извините за вторжение, – галантно произнес Бондарь, после чего схватил тумбочку, метнул ее в окно и, протиснувшись сквозь разбитую раму, выпрыгнул на мостовую безлюдного переулка.
В сравнении со всей этой катавасией последующий марш-бросок по ночному городу показался ему увеселительной прогулкой.
Не менее часа петлял он по одесским улицам, пересекая дворы, скверы и строительные площадки. Шума погони давно не было слышно, но Бондарь не останавливался, пока не отдалился от гостиницы «Пассаж» на несколько километров. Здесь, на безлюдном бульваре, он первым делом выяснил его название, а потом уж отыскал укромную скамейку и достал телефон. Пришло время позвонить Григорию Ивановичу Пинчуку. Не для того, чтобы пожелать ему приятных сновидений, вовсе нет.
XII. Ночь длинна
В доме царила тишина, звенящая, давящая, пугающая. После гибели сыновей Пинчук не раз ловил себя на мысли, что он будто обречен доживать свой век в отсеке затонувшей субмарины. Особенно бессонными ночами, когда одиночество становилось совершенно невыносимым. Беспросветным, как бездна. Безмерным, как океан. Горьким, как морская вода.
Остальные люди остались за бортом, вместе со своими мелкими радостями и огорчениями. Им не было дела до всепоглощающего горя Григория Ивановича, но они ему тоже стали безразличны. Все, кроме Оксаны, Оксаночки, Ксюшеньки.
Он повернул голову и нежно посмотрел на жену, спящую на другом краю огромной кровати. В свете ночника ее лицо выглядело непривычно мягким, умиротворенным. Словно любуешься ею в размытом фокусе. Или сквозь слезы умиления.
Прикоснувшись к глазам, Пинчук убедился, что его пальцы действительно стали слегка влажными. Похороны Тараса и Андрея выбили его из колеи: душа болит, сердце пошаливает, глаза постоянно на мокром месте. Разделить участь сыновей страшновато, но и жить не хочется. Если бы не Ксюша, Пинчук давно бы застрелился – и дело с концом. Вот как Винсент Ван Гог, например.
Покрытая пигментными пятнами ладонь Пинчука легла поверх раскрытой книги, с помощью которой он пытался отвлечься от мрачных мыслей. От прочитанного оптимизма у Пинчука не прибавилось. Наоборот.
Оказывается, голландский художник Ван Гог страдал приступами безумия, один из которых привел его даже к тому, что он отрезал себе часть уха. Примерно за год до смерти он добровольно решил поселиться в приюте для душевнобольных. Там ему выделили отдельную комнату, которая одновременно служила мастерской; он получил возможность в сопровождении служителя бродить по окрестностям, чтобы писать пейзажи. Между прочим, именно в психушке у Ван Гога первый и последний раз в жизни купили картину, оценив его «Красную виноградную лозу» в четыреста франков.
Художнику бы радоваться, а он совсем пал духом. Удрал из приюта, немного побродил по полям, затем зашел на крестьянский двор. Хозяев не было дома. Тогда Ван Гог достал пистолет и приставил ствол к груди.
Выстрел был не столь точен, как мазки его кисти. Пуля, попавшая в реберную кость, отклонилась и прошла мимо сердца. Зажимая рану рукой, художник вернулся в приют и лег в постель. Вызвали полицию и врача. То ли рана не причиняла Ван Гогу больших страданий, то ли он был малочувствителен к физической боли, но только, когда прибыла полиция, он спокойно курил трубку.
Ночью он умер. Его тело положили на бильярдный стол, вокруг развесили его картины, а доктор, не сумевший спасти художника, принялся рисовать эту сцену карандашом.
Если стреляться, то только в висок, подумал Пинчук, осторожно извлекая из тумбочки пистолет, с которым в последнее время не расставался. Это был черный, с бурым отливом «ТТ». Обхватив пальцами рукоятку с тисненой звездой, Пинчук решил, что она выглядит непропорционально короткой в сравнении с вытянутым стволом. Он плохо разбирался в оружии, но знал, что пистолет был разработан в тридцатые годы Токаревым, а произведен на Тульском оружейном заводе. Отсюда и наименование «ТТ».
– Тула—Токарев, – прошептал Пинчук.
Предохранителя у пистолета не было. Его роль выполнял поставленный на взвод курок. Однако, как говорили знающие люди, это не обеспечивало безопасности владельцу. Случайно заденешь курок и прогремит выстрел.
Хотя почему обязательно случайно?
Покосившись на часы, которые показывали начало четвертого утра, Пинчук приставил ствол пистолета к виску. Указательный палец, положенный на спусковой крючок, мгновенно сделался скользким от пота. Жилка на виске запульсировала с удвоенной частотой.
Все так просто. Стоит пошевелить пальцем, совершить им почти незаметное движение, и все страдания моментально закончатся. Пуля вышибет мозги, расплещет их по голубой наволочке. Проснувшаяся Оксана сначала не поверит своим глазам, решит, что самоубийство мужа ей снится. Но это будет лишь началом настоящего кошмара. В доме соберутся врачи, следователи. Понаедут многочисленные родственники, рассчитывающие урвать свою долю наследства. Чуть позже к общей суете подключатся шантажисты, требуя от Оксаны выдачи деловой документации, а может быть, и доступа к банковским счетам. Не останутся в стороне также представители спецслужб. Ксюша останется совсем одна, лицом к лицу со всей этой свирепой сворой. Одни будут стараться цапнуть ее побольнее, другие станут просто крутиться рядом, норовя залезть под юбку.